Фадрагос. Сердце времени. Тетралогия (СИ) - Савченя Ольга "Мечтательная Ксенольетта"

Скривилась и, не позволив и слова вставить, выплюнула со жгучей ненавистью:

– Знахаркам тут заглядывают в рот. Имели бы традицию кланяться из уважения, так лбы бы перед нами порасшибали! Они мне благодарны! Уважают уже за то, что мне покровительствуют Айссия! Раздражают!

Передернула плечами и, по‑прежнему глядя перед собой, ухмыльнулась. Я проследил за ее взглядом, и постарался понять, кого она видит там. Опять себя?

– Ты был прав, когда осуждал слепую веру фадрагосцев в духов. Какой толк от Айссии, если я  не знаю, как бороться с проблемой?

Я выдохнул шумно. Она подняла руку и растопырила пальцы.

– Нерожденного ребенка надо было перевернуть прямо в животе матери. И я не знала как. – Снова сжала в кулак. – Все казалось таким хрупким, нежным! Потянешь – оторвешь, надавишь – проломишь! Я столько времени пыталась… В какой‑то момент подумала, что уже своими попытками замучила до смерти обоих. А потом состояние матери стало очень плохим, и я поняла, что сколько бы еще времени ни потратила, сделаю только хуже. И о принятом решении я не жалею ничуть. Выбора особо и не было: или ее, или никого. А у нее целая гурьба детей и длинная жизнь впереди. Об этом я не жалею.

Жалеешь, иначе не проговаривала бы вслух. Выходит, так и продолжает врать себе? Все грешат самообманом, но я был уверен, что она осознала цену этой самой страшной лжи и, научившись горьким опытом, будет избегать ее.

– Тогда о чем жалеешь? – поинтересовался.

Бодрость в собственном голосе не почудилась. В груди осторожно, словно боясь вспугнуть удачу, расцветала надежда, а вместе с ней очнулся стыд. Аня злится – ей больно, а я радуюсь, что она утешается в беседе со мной. Она делится со мной своими переживаниями. Разве это не хороший знак?

Вся ее выправка вдруг обмякла. Спина ссутулилась, плечи опустились, а она обняла себя и склонилась грудью над коленями. Злость и решительность на лице сменились неуверенностью и глубокой печалью.

– Я не принимаю роды, – робко призналась она. Речь зазвучала тихо, будто журчал крохотный ручеек. – Так… Помогаю порой по мелочи – принеси‑подай, подержи‑убери. В общем, девочка на побегушках у старшей знахарки.

Теперь к словам приходилось прислушиваться, и я старался не упустить ни одного и не потерять общий смысл. Мне стало крайне важно разобраться в причинах ее тревог.

– В этот раз старшая знахарка занемогла. – Потерла плечи, словно замерзла. – Она сказала, что заразит роженицу, и отправила за мной, и я, как послушная овца, сразу согласилась и побежала. Боялась же, что не справлюсь, знала, что ничего толком в родах не смыслю. – Замолчав ненадолго, обвела двор пристыженным взглядом. Добавила едва слышно: – И все равно согласилась.

– А если бы отказалась? – я удивился ее рассуждениям. – Все закончилось бы еще хуже.

– Надо было сходить к знахарке и попробовать исцелить ее. Может, Айссия справились бы с ее простудой. Или чем там она заболела.

Я хмыкнул.

– Об этом я не подумал.

– И я не подумала.

Молчание опять встало между нами, но теперь не разделяло, а будто, наоборот, склеивало. Несильно – слабо. Настолько слабо, что надежда боялась расти и обманывать меня. Я устал от ее ошибочных ожиданий.

– Я во двор вошла. Дошла до крыльца, и тут вот, прямо на этом месте, осенило.

Я покачал головой. Наконец, оторопь отпустила, позволяя выдохнуть расслабленно и отвести взгляд от лица, будоражащего все внутри. Усмехнулся про себя, окончательно узнавая ту, по ком сердце изнывало тоской все последние периоды.

– Почему ты винишь только себя? – спросил, потирая ладонями. И указал на проблему в ее рассуждении: – Твоя знахарка тоже не подумала обратиться к тебе. Если винишь себя, вини и ее. Всех вини, кто знал о происходящем и об Айссии.

– Да, но…

– И вдруг бы Айссия не исцелили знахарку? – перебил сомнения Ани вторым вопросом. – Ты бы потратила на нее время и силы впустую. Вполне возможно, что роженица не выдержала бы ожиданий и умерла в твое отсутствие. Или на твоих руках. Догадываешься, что тогда было бы?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Посмотрев украдкой на нее, поймал на себе заинтересованный взгляд. Она быстро отвернулась; щеки покраснели на несколько секунд, а затем лицо снова стало белым, как мука.

– Ты бы винила себя за то, что потратила время на знахарку. Потратила время на женщину, которая в тебе не нуждалась, вместо того, чтобы вовремя успеть к той, кому ты была нужна совсем недавно.

Собственные слова отозвались в душе нестерпимой горечью, и я опустил голову. Не углубляясь в размышления о собственных ошибках, спросил твердо:

– Ты сделала все, что могла?

Аня поежилась и потупилась. В широко раскрытых глазах появились проблески понимания, будто девчонка наконец готова была принять безвыходность ситуации и собственную слабость. Она часто забывала, что имеет право на поражение.

– Я же говорю: не, все, что могла, – до последнего сопротивлялась она, – а все, что знала.

Упрямая. Тебе ведь самой станет легче.

– Я так и сказал.

Она приоткрыла рот, но так и не выдавила из себя ни звука. Опустила голову и шумно выдохнула.

Дрожащие ресницы спрятали от меня глаза, в которых плавилось Солнце. Я снова любовался девушкой, ловя взглядом малейшие движения: дрожь ресниц, поджимание влажных и искусанных губ; тонкие пальцы собирали грубую ткань туники в складки выше локтя. Аня часто сглатывала слюну, будто никак не могла проглотить комок. И я сглатывал вслед за ней.

Собирался с духом.

С каких слов начать разговор, ради которого я искал ее? Я подготавливал первые слова, набирал воздух полной грудью – и ничего не мог сказать. Мял руки в замке и все сильнее злился на себя за неуместную робость. Я готов был перевернуть мир вверх дном, чтобы найти ее, но не способен заговорить с ней. Я – Вольный. По крайней мере, был им. Я убивал, запугивал, отбирал, обманывал, льстил, хитрил, зарабатывал деньги промыслом, на который отваживался не всякий – и вот я тут…

Что я должен сказать ей? Понятное дело – правду. Но столько времени прошло, столько событий, связывающих нас, остались в прошлом, и неизвестно сколько событий разделяет нас теперь. Неужели можно просто взять и признаться ей в самых обычных вещах? Так и сказать: Аня, я скучал по тебе?

Наверное, можно признаться в помешательстве. Аня, я видел тебя повсюду: в отражении росы, в течении реки, в омуте лесных озер, чувствовал в аромате хвои и мелиссы. Мечтал вернуть все, от чего отказался, будучи ослепленным злобой. Начал строить дом у лесного озера, зная, что ты плаваешь в них не хуже русалок. Сделал все, чтобы Дароку не выгодно было воевать со мной или избавляться от меня. Обезопасил нас от него на случай, если вдруг привел бы его к тебе. Я отыскал тебя. Пришел за тобой и теперь должен спросить – ты…

– …пойдешь со мной?

Услышав собственный голос сквозь звон в ушах, прикрыл глаза и едва не выругался. Но до слуха донесся другой голос – еще тише, еще слабее:

– Пойду.

И даже не спросила куда…

Вдруг вскинула голову и уставилась на меня круглыми глазами. По спине прошел озноб, ноги потяжелели. Первые слова Ани утонули в собственных мыслях и страхе. Наверное, в задумчивости она и не поняла, на что согласилась. Опомнилась, спохватилась. Будет извиняться?

– Прости, – подтвердила худшие опасения, с досадой кривя лицо. – Но я не могу их оставить.

Кого?..

– Тут добрые поселенцы, – объясняла она.

Я все прослушал…

– Надо вернуть. Если просто уйду, будет нехорошо с моей стороны. Ты ведь подождешь?

Я нахмурился, а она вытянула шею. Через миг привстала, опираясь на крыльцо рукой и глядя на меня так, будто собиралась о чем‑то упрашивать. Принялась убеждать:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Я быстро! Постараюсь быстро. Там всего‑то посуда и всякая мелочь по хозяйству. Ведра, корзины, белье…

Бормоча о какой‑то ерунде, взбежала по крыльцу и отворила дверь. Та поддалась с натужным скрипом. Исчезнув в доме, Аня не замолчала, но я больше не мог разобрать ни слова. Сидел на крыльце, оглушенный происходящим. Чего‑то ждал.