Большое Гнездо - Эдуард Зорин

— Разговора не было, а наговор был, — отвечал Твердислав. — Отколь слухи такие пошли, того не ведаю.

— Князю власть от бога дадена, — твердо проговорил Владимир.

— И то нерушимо во веки веков, — подтвердил боярин. — Ты словам моим, княже, верь. Не стал бы я тебе про то сказывать, ежели бы в уме держал. Клянусь святой богородицей, сам дивился. А отколь такое пошло, надо бы Жидяту порасспросить.

— Так бы и сказал Роману.

— Сказывал уж. Не верит. «А Жидяту, — отвечает, — на том свете господь бог будет спрашивать…» Ссек он и ему голову. Меня же велел отрокам проводить в терем да сторожить, дабы не убег. Утром, говорит, суд буду вершить и расправу. И тебе, боярин, от руки моей пощады не ждать…

— Для суда послухов нужно иметь, — сказал князь.

— Нету у Романа послухов. Да «Русская правда» не про него писана. Куды там было мне на милость надеяться — сбег я и о том не жалею. Лежать бы мне сейчас во сырой земле, а не меды распивать во тереме твоем светлом, княже…

Ни с того ни с сего вскоре после разговора с боярином и началсь у Владимира лютая болезнь. Корчило его на пуховых перинах, прошибало липким потом — ни лекари, ни знахари помочь не могли.

Два дня не показывался он на людях, а когда показался, то едва сдержали близкие бояре и дружинники удивление: сам на себя сделался непохожим их князь.

Стали переглядываться.

— Никак, землею покрыться надумал наш господин? — шептались со страхом.

Большие перемены всем им были не по нутру: о Романовых помыслах знали в Галиче давно, многих бед от него натерпелись, паче того страшились новой усобицы.

— Что за кручина, бояре? — спросил Владимир, от которого не скрылось их смятение.

— Да как же не грустить, княже, — отвечали бояре. — Ежели тебе неможется, нам-то каково? Нешто горестям твоим радоваться?

— А для горести причины у вас нет, — нахмурился князь. — Не всякая болезнь к смерти. Рано меня отпевать…

— Что уж отпевать-то, — загалдели бояре. — Живи до ста, князь. А мы завсегда с тобой.

Но иные с того дня подумывать стали, не пришла ли пора с Романовыми людьми переслаться: доброе дело волынским князем не забудется, когда сядет он на галицкий стол. Своя рубашка к телу ближе.

Сделался Владимир недоверчив и подозрителен, совсем подточила его болезнь. Жену свою не ласкал, к детям был суров, для бояр недоступен. Охоту и веселые игры забросил, не только ночи, но и дни проводил, запершись в тереме.

Думу думал нелегкую. В окружении недругов остался он, как перст, один. До Всеволода не рукой подать, а от Рюрика какая подмога? К королю Беле тоже в другой раз за помощью не пойдешь. А еще доползли до галицкого князя черные слухи, будто сдружился Роман с сыном венгерского короля Андреем — и это тоже неспроста.

Вскоре после приезда Твердислава явился в Галич посол из Волыни.

— Узнал князь наш, будто даешь ты убежище его врагам, — сказал он, дерзостно глядя Владимиру в глаза. — Како повелишь ответствовать Роману?

— Город сей не Романова вотчина, — рассердился Владимир. — Кого пожелаю, того и приму, не спросясь.

И по тому, как по-прежнему гордо держался с ним посол, понял князь, что стоит он на земле своей непрочно. Повел он глаза свои в сторону, и этого было достаточно, чтобы ответил посол:

— Галич покуда твой, а там бог рассудит. Не пожелаешь ли иначе ответить Роману?

— Подожди до утра, — задумался князь. — Утром скажу свое слово.

Ослабел Владимир от хвори, оробел пред близостью страшного конца, не пожелал вступить в ссору с задиристым соседом. Когда на следующее утро явился в терем по-сговоренному посол, не стал он сызнова вступаться за боярина.

Привели отроки Твердислава, и князь ему сказал:

— Не серчай, боярин. Зла на меня не держи. Требует тебя Роман на Волынь, пойдешь ли добром?

Твердислав задрожал всем телом, упал князю в ноги, стал хватать его за полу опашня:

— Не губи, княже! Обиды я тебе никакой не сотворил. Служить тебе буду, как пес. Не отдавай Роману!..

— Доселе мыслил я, что нету за тобой никакой вины, — ответил Владимир, отталкивая от себя боярина, — но нынче, глядя на тебя, во мнении своем переменился…

— Чего ж переменился-то, княже, — умолял его Твердислав. — Худа я тебе не сделал, лишних речей не сказывал. А все, что говорил, все правда.

— Нет, не все правда в твоих речах, — оборвал его Владимир, которому уже надоели вопли и стенания боярина. — Знать, крепко ты провинился перед князем своим, коли ищет он тебя и в чужих пределах. Значит, и впрямь возгордился ты. Значит, верно сказывал под пыткою Жидята. Вижу, боярин, добром ты все равно не дашься. Ведите его! — приказал он отрокам.

Тем только глазом моргни. Не успел Твердислав и слова сказать на прощание, как заломили ему за спину руки и выволокли во двор.

— Доволен ли теперь будет Роман? — спросил Владимир молча наблюдавшего за происходившим посла.

— Как довольным не быть? — степенно ответил посол. Поклонился и с достоинством вышел за дверь.

Владимир вздохнул с облегчением. Нет, не время ему ссориться с Романом. За худого-то боярина добрый мир купить — цена сходная. На малом сошелся он с волынским князем.

Сидя с невозмутимым видом, слушал Мартирий передних бояр, явившихся к нему всем скопом. Пришли бояре к владыке правду искать, кричали, перебивая друг друга, размахивали руками. Разное говорили.

— Со Всеволодом замиряться надо, — советовали одни.

— Не устоять нам супротив Ярослава, — поддакивали другие. — Народ перед Софией требует дать ответ: доколе будет молчать владыко, доколе нам голодать в осаде? Пущай выйдет к собору…

— Неча мужиков слушаться, — степенно перебивали их иные. — Пошумят и разойдутся, а нам под Ярославом добра не ждать. Вспомнит он былые обиды, начнет зорить наши дворы.

Теснили сговорчивых:

— Откажи, владыко, Всеволодовым послам. Пущай убираются, отколь пришли. То не просто о князе спор. Не для того Всеволод пленил Нездинича, чтобы только место дать Ярославу. Поперек горла ему наша вольница… Набьются в Новгород его людишки, пикнуть нам не дадут. Купцы владимирские тоже с ним заодно. Хотят торговать через первые руки — хитры…

Мартирий молчал, бояре раздражали его. Им легко требовать, а ему каково?

Верно одно сказывали на совете: неладно стало в Новгороде. Проезжая в полдень через Волхов, ужаснулся владыка. Народ гудел и угрожающе теснился вокруг возка. Мужики загораживали путь, раскачивали возок, едва не скинули с моста. Перепуганный Мартирий крестил толпу, призывал к спокойствию. Куда там!..

Наговорившись вдоволь, бояре нагло глядели владыке в лицо. Вздрогнул Мартирий: вдруг почудилось ему, что и у них глаза точь-в-точь такие же, как и у мужиков на мосту. По спине поползли мурашки — вот оно: едва только коснулось кровного — озверели бояре; куда и обходительность подевалась — того и гляди, вцепятся в глотку.

Мартирий ударил посохом в пол. Встал.

— Выслушал я вас, бояре, и тако мыслю: великая смута зреет в Новгороде. И мы же сами тому виной. Покуда не словим крикунов и заводил, спора нашего не решим…

— Эко хватил, владыко, — послышались голоса. — Нынче все посадские поднялись, не узнать уличан…

— Пойдут громить терема…

— Силой отымут то, что добром не дали…

Долго еще потрясала растерянная разноголосица низкие своды Владычной палаты. Разошлись бояре далеко за полночь, собой недовольные и владыкой. Так ни к чему они и не пришли…

Таращась во тьму, неспокойно ворочался на жаркой своей лежанке Мартирий, сопел, вставал, молился, ложился снова. Никак не шел к владыке сон.

А утром велел он снаряжать возок и отбыл из города тайно в монастырь к игумену Ефросиму.

Трудное это было дело. Не по прихоти своей решился на него владыка. Не по прихоти сломил свою гордость, а от отчаяния и великого позора. Ежели не поднять нынче Великого Новгорода, ежели не решиться на последний шаг, то завтра уж будет поздно.

— Мириться приехал к тебе, Ефросим, — сказал Мартирий, глядя на игумена покорным взглядом. — Не ждал?..

Ефросим выгнал из кельи Митяя.

— Аль не видишь, кого к нам бог принес? — шикнул он на него. — Ступай, ступай…

Все еще не оправившись от изумления, Митяй послушно скользнул за дверь. Игумен стоял, разглядывая нежданного гостя, губы его трогала ехидная улыбка, но глаза были серьезны, брови насуплены, на длинной старческой шее набухли синие жилы.

— Сядь, владыко, — коротко сказал он и сам сел на перекидную скамью.

Вытирая ладонью выступивший на лбу пот, Мартирий тяжело опустился на лавку.

— Значит, с миром ко мне пришел? — переспросил игумен.

— С миром, — коротко подтвердил владыка.

— Так-так, — проговорил Ефросим. — Плохи твои дела, Мартирий…