Пять баксов для доктора Брауна. Книга 6 - М. Маллоу

Профессор покачал головой.

— Не верю. Точнее, верю в существование неких сил. Силы эти носят разное название в разных уголках света, но человек, думается, изрядно преувеличивает их власть над собой. Страх перед неизвестностью — вот истинная власть над человеком.

— Великолепно расплывчатый ответ, — съехидничал Фокс.

— Ну, Алекс, вы же знаете. Увольте меня от подобных дискуссий.

— А вы, Джейк? Вы, полагаю, не раз думали над словами, которые сказали бы своему отцу.

— Я сказал бы ему только одно: Поступки. Только они имеют значение.

— Но ведь есть вещи, которые вы считаете правильными, как есть и противоположные вещи? Значит, существует некая величина, которая эту правильность определяет.

— Пусть существует. Я не сторонник теорий. Слушайте, вы меня утомили своими рассуждениями. Напоминаете моего папеньку.

— Ах, вот какого вы обо мне мнения? Между прочим, то обстоятельство, что ваш отец — священник, проясняет для меня многие вещи.

— Какие именно?

Фокс обмахивался бумажным веером.

— Прежде всего, ваш дух протеста. Жизнелюбивые натуры вроде вас сопротивляются тем сильнее, чем строже существующий порядок, но одновременно и нуждаются в нем. Как иначе вы стали бы авантюристом? Вас с мсье Кеннелом, Джейк, роднит одно качество: всю свою жизнь вы чувствуете себя шкодливым мальчишкой.

— Это вы обо мне или о себе? — прищурился коммерсант.

— Пока что о вас. Хотя вы правы: мы похожи. Но я говорю о том, что ваша нравственная чистота, которая так не дает вам покоя, и которую вы так или иначе пытаетесь сохранить, все же восходит к религиозному воспитанию.

Коммерсант расхохотался.

— Какая еще чистота, Фокс? Что вы несете?

— Вы как-то упомянули, что нуждаетесь в огромной сумме. Вы могли бы смириться с существующим положением — ради, как вы это сказали когда-то, больших денег. Вы этого не сделали.

— Алекс, вы меня все время романтизируете. Мне действительно нужны огромные деньги. Но они нужны мне, чтобы получить свободу. От Форда, от Вандерера, от любого другого, кто пожелает распоряжаться, что мне делать и чего не делать.

— А если бы вы были сейчас бедны? Вы бы подумали о том, что если изловчиться и сыграть на привязанности мадемуазель Вандерер достаточно продолжительное время, в конце концов можно было бы жениться на ней?

— Я был беден, когда подписывал контракт с Фордом.

— Это означает: «да»? Будь вы бедны сегодня, подумали бы о женитьбе на богатой наследнице?

— Будь я беден сегодня, я бы счел, что гонорар за наше дело сделает меня более счастливым, чем женитьба на приданом и переход в собственность корпорации. Как раз думал: подвернись мне такое дело пятнадцать лет назад — это было бы…

Коммерсант запнулся, не в силах даже облечь в слова охватившие его чувства, но Фокс оборвал: — Пятнадцать лет назад вам не могло подвернуться такого дела, потому что вы бы с ним не справились. Видите, вы противоречите самому себе. Даже при вашем… назовем это «не вполне законным» хобби вам, тем не менее, дороже нечто более ценное, чем деньги. И лишнее тому доказательство — то, что вы, имея возможность, все-таки не прикоснулись к золотым украшениям, в отличие от неразборчивого господина Лоу!

— А вы? Вы что, тоже их не тронули?

— Бог мой, нет, конечно! В нашей ситуации было бы безумием прикасаться к золоту, а я не настолько глуп, чтобы позволить любви к деньгам возобладать над здравым смыслом.

— Так, значит, и не вы подбросили побрякушки в палатку этим бабуинам, Лоу и Хеттфильду?

— Неужели вы думаете, что в этом была необходимость?

Саммерс усмехнулся.

— Вы ловкий человек, Фокс. Ваша ловкость позволила бы вам спрятать украденное достаточно надежно, чтобы его не нашел никакой Вандерер. Вы не тронули золота по другим причинам.

Фокс засмеялся.

— Вспомните, Джейк, наш разговор о феллахах. Можно обчистить иностранца, но нельзя — соотечественника. Нельзя красть у человека, который живет в отеле, но совершенно необходимо сделать это у путешественника, поставившего палатку в пустыне. Можно…

— …свистнуть сокровище, провернув аферу, но некрасиво брать то, что просто плохо лежит?

— Да. Теперь вы понимаете?

— Но… — Саммерс не мог избавиться от недоумения, — вы ведь все-таки были карманником.

— Видите ли, друг мой, я действительно был вором. Этот талант проявился у меня еще в приюте, и было бы грешно им не воспользоваться. Однако, как бы вам сказать, — Фокс, глядя в потолок, рассмеялся. — И у воров имеются свои понятия о чести, о дозволенном и недозволенном. Я ни в коей мере себя не оправдываю, но… то было тяжелое время. Теперь, когда в этом нет никакой необходимости — вы ведь понимаете, что я хочу сказать?

Саммерс расхохотался. Профессор улыбнулся. А Фокс продолжал:

— Моя тетушка была набожной женщиной. Так что и здесь у нас с вами имеется сходство. Другое дело, что детство, проведенное за кулисами в обществе кордебалета, наложило на меня свой отпечаток. Который беспечная жизнь с тетей, не имевшей других объектов для излияния своей привязанности, а также избыток времени, который я тратил на чтение, лишь усилили. Единство противоположностей. Суровые правила — и свобода от всяких правил. Эгоизм и человеколюбие. Добро и зло, si vous comprenez[13]. Джейк, вы могли стать блестящим проповедником. Я — недурным ученым. Но некая невидимая рука подмешала в состав любовь к шуткам — и процесс кристаллизации завершился.

— И я очень этому рад! — с заметным раздражением проговорил профессор. — Жаль только, что эта рука сделала вас таким занудой. Давайте же приведем себя в приличный вид и пойдем, наконец, обедать!

— Надо же, — медленно произнес Саммерс, когда официант, накрыв на стол, удалился, — а ведь мы гораздо более похожи, чем я думал…

— И даже еще более, mon cher ami.

— Так, значит, и вы хотели ловить зверей?

— Ральф хотел ловить зверей, не я. Я мечтал стать великим иллюзионистом. Достойная в своей наивности мечта, неправда ли?

— Почему? — удивился Саммерс. — Мне представляется, у вас были для этого все шансы.

Фокс махнул рукой.

— Я не сумел бы превзойти ни Гудини, ни Барнума, ни Келлера. Меньшее меня не устраивает.

— А ведь я был уверен, Алекс, что вы цирковой артист.

— Вы правы. К десяти годам меня заинтересовали химические опыты. Кроме того, я много и с удовольствием бывал в театре. В особенности в оперетте. Тетя Элизабет, мир ее праху, как и мама, грезила о сцене. Хотя и не любила в этом признаваться. Однако то, как я ее представлял — кстати, я с детства занимался передразниванием своей бедной тетушки, за что мне, разумеется, доставалось, — дает вам достаточное представление об этой достойной даме. А потом, конечно, был цирк.