Тридцатая застава - Ф. Вишнивецкий

Тридцатая застава во время всего этого стремительного похода шла впереди. Василий Иванов ни на шаг не отставал от пулеметного расчета, на ходу перевязывая ладонь, — царапнула шальная пуля. Ему очень хотелось походить на своего комиссара, всегда быть на самом важном, ответственном месте. В трудные моменты боя часто сам ложился за пулемет, заменяя раненых. Так было с первого дня войны, однако до сих пор обходили его вражеские пули. И вот — первое ранение. «Сволочь поганая! И откуда взялась?» — ругался про себя, будто не в бою, а на прогулке повстречался с пулей.

Скрываясь за повозкой, он зубами затягивал бинт. «Не заметили бы комбат или комиссар. Чего доброго, вздумают в санчасть отправить, хоть рана и пустяковая…» — И он старательно натягивал рукав гимнастерки, чтобы не видно было бинта.

Тагир все эти дни держался ближе к Байде. Жилистый, словно ссохшийся под горячим июльским солнцем, он шел легко, ни разу не пожаловался на усталость.

— Ну как, узнал что-нибудь? — спросил его Байда.

— Ничего, товарищ комиссар…

Еще в Баре вспомнил Антон о Думитру и Марике, которые должны были уйти с Днестра в Лугины, но все попытки разыскать их следы оканчивались безуспешно. И это очень огорчало Байду и особенно Кольцова, который хотел забрать Думитру в штаб переводчиком.

Поздним вечером следующего дня тридцатая застава натолкнулась восточнее Умани на противника. А к утру на рубеж Умань—Христиновка—Тальное вышли и отдельные армейские части. Ночью Кузнецов вызвал командиров полков.

— Коридор закрыт, товарищи. Остается одно — идти на прорыв. И идти немедля. Знаю, много жертв будет, но это единственный выход. Надо выручать армию…

На рассвете пограничники, поддерживаемые прибывающими армейскими частями, пошли на прорыв.

Бои в окружении трудно подчинить каким-либо закономерностям, втиснуть в рамки уставных тактических положений. И еще труднее восстановить по рассказам участников и привести в систему то, что происходило в действительности.

Позже с чьей-то легкой руки вошло в обиход слово «котел». Оно довольно точно определяло то, что творилось в районе Умань—Христиновка. Это действительно был исполинский клокочущий котел, охваченный пламенем смертоносного огня.

Пятый батальон, как и прежде, двигался в голове полка, в узком коридоре, который предстояло расширить и удержать до подхода других частей. Ночью разведчики батальона, возглавляемые Василием Ивановым, вышли к растянувшемуся по низине селению. Перейдя неглубокую, заболоченную речушку, они обнаружили фашистские танки, прикрывающие главную дорогу и мост. Тогда и стало понятно, что кольцо замкнулось, и Кузнецов принял решение идти на прорыв.

О лобовой атаке на мост с наличными огневыми средствами не могло быть и речи. А медлить нельзя. Поэтому решили: до рассвета скрытно перебросить в обход селения слева полк Птицына с приданной артиллерией, уничтожить танковый заслон на левом берегу речушки, а к этому времени подтянуть остальные части сводной дивизии, которые будут развивать прорыв в глубину.

Расчет на внезапность удара не оправдался. Тридцатая застава первой форсировала речку и с ходу вступила в бой. За нею втянулись и другие подразделения. С наступлением рассвета весь полк дрался на левом берегу. Василий Селиверстов впервые участвовал в большом бою на таких сближенных дистанциях, и ему казалось, что вся тяжесть сражения выпала на долю тридцатой заставы.

— Чертовски трудно было! — рассказывал он после боя. Невозможно применять гранаты, чтобы своих не поразить, пришлось врукопашную… Только на рассвете сбили автоматчиков, и тогда Иванов резанул по ним кинжальным…

Во второй половине дня над полем боя пронеслась гроза. Задыхающиеся от жары бойцы подставляли дождю опаленные солнцем, закопченные в дыму лица, ловили потрескавшимися губами живительные струи дождя.

Дождь облегчил положение, задержав на время передвижение фашистской техники. Ударным группам фронта удалось прорвать кольцо и удержать до наступления темноты образовавшийся коридор.

Целую ночь двигались по коридору транспорты с ранеными, тянулись растерявшие свои скудные пожитки беженцы, шли израненные, обессиленные боем пехотинцы, закинув за спину винтовки. В опустевших подсумках вместо патронов — раздобытые в дороге продукты. Где на покореженных тягачах, тракторах, где с помощью падающих от напряжения лошадей, а то и просто руками артиллеристы тянули уцелевшие орудия…

В общем потоке где-то прорвалась и санчасть полка. Женщины так и не повстречались со своими…

Ванда двигалась вместе с санчастью. Вместе с Варварой Сокол они с трепетом бросались к каждому новому раненому, боясь увидеть в нем знакомые черты. И это случилось после грозы, во время вынужденной остановки.

— Девушка, примите еще одного… Тяжелый, — обратились к Варваре бойцы, неся на руках солдата с запекшейся кровью на гимнастерке.

— Куда же мы его? — растерялась Варвара, но бойцы, не ожидая объяснений, опустили на примятую пшеницу свою ношу и ушли.

— Что же с ним делать? — Она не узнала в худеньком, тихо постанывающем бойце Недолю. — Иван Афанасьевич! — крикнула, заметив склонившегося над кем-то Поповича.

Врача опередила Ванда. Она уже бежала сюда, издали заметив что-то знакомое, родное в раненом, беспомощно повисшем на руках бойцов.

— Янеку! Милый Янеку… — упала на колени возле него.

Варвара подняла Ванду и прижалась лицом к лицу.

— Не надо, милая, — шептала Варвара, сознавая, что утешить невозможно.

Место для Недоли нашли на одной из подвод. Ванда все время шла рядом с подводой, шептала что-то нежное, держалась тонкими пальчиками за руку Вани. Ей казалось, что если выпустит руку, из нее навсегда уйдет это тепло.

Много погибло в Уманском «котле», много рассеялось, просочилось сквозь кольцо и потом влилось в партизанские отряды. А многим пришлось испытать страдания в фашистском плену…

Участники событий несли на теле раны, а в сердце — горечь потерь. Они тогда еще не понимали, какое значение имеет этот героический марш для грядущей победы. Их угнетала гибель друзей, товарищей, знакомых и незнакомых советских людей. Многие впервые видели столько смертей и страданий.

…Командование вышедшей из окружения Буковинской армией принял на себя генерал-майор Андрей Иванович Макаров. Людям нужен отдых, не хватало боеприпасов, но для этого не было ни времени, ни возможностей. Армия с боями продолжала отходить на Кривой Рог и Запорожье — только там можно было подумать о своих нуждах.

А в районе Умани еще несколько дней, истекая кровью, сражались отдельные группы, не успевшие вырваться из окружения.

…Арестованные в Баре Стусь и шпионка Грета Краузе, по решению военного трибунала, были расстреляны в тот день, когда начались бои в «котле».

На дорогах к Днепру

После выхода из окружения командование погранвойск фронта определило каждому полку новые задачи по охране тыла. Подгорский полк по-прежнему двигался с Буковинской армией, которая отходила на Кривой Рог.

— Положение очень сложное, — предупредил Птицын своих командиров. — Вы знаете, что сейчас образовались бреши в линии фронта. Не исключено, что противник будет забрасывать в тыл не только разведчиков, но и крупные подразделения, даже танки, чтобы захватить промышленные объекты. Вместе со специально созданной группой войск фронта надо перекрыть все пути к Кривому Рогу, Никополю, Запорожью. В крайнем случае — взрывать шахты, рудники, уничтожать оборудование.

Нелегко было слушать бойцам такое. Для многих из них эти шахты, рудники, заводы были не просто промышленными объектами — с ними связаны лучшие воспоминания юности.

А многих еще угнетала неизвестность о судьбе санчасти, где остались близкие, раненые друзья. Удалось ли им выскочить из «котла»?

Не знали они, что медпункт полка одним из последних прошел тот коридор, который удерживали пограничники. Два дня двигались на восток по разбитым дорогам в надежде встретить санитарный поезд, чтобы сдать хотя бы тяжелораненых. Но вместо поезда видели разбитые, дымящиеся станции, полустанки…

А надо всем зловеще гудело небо, по степи дымились скирды прошлогодней соломы, созревший урожай втоптан в землю…

Ванда все время шла за подводой, не выпуская руки бредившего в лихорадке мужа. Иногда в изнеможении падала… Однажды схватила руку Вани и задрожала. Глотнула воздух, готовясь закричать, и не смогла: спазмы славили горло…

Похоронили Недолю около небольшой степной станции. Здесь сдали раненых на прибывший, наконец, санитарный поезд и расположились на отдых в ближайшем селении, поджидая свой полк.

Странно притихшая, почерневшая Ванда с рассветом вставала и шла к могиле. Садилась, охватывала тонкими руками острые коленки и, положив на них подбородок, что-то шептала…