Исчезнувший - Алексей Макеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Свою любовь к Артюхову Борис Игоревич выражал в статьях, которые регулярно размещал в различных сетевых изданиях, а иногда – в областных газетах. В этих статьях Сорокин доказывал, что Григорий Артюхов нынче является самым талантливым в России мастером, работающим в жанре соц-арта, и что он продвинул это направление дальше, чем его разработали основатели.
Да, Артюхов был, можно сказать, реалистом. На его полотнах находили себе место люди самых разных профессий и характеров. Здесь можно было увидеть как бомжей, распивающих дешевое вино в сквере, так и «мажоров», представителей «золотой молодежи», беседующих возле своих иномарок. На картинах Артюхова размещались автослесари и профессора, полицейские и проститутки, священники и наркоманы. И при этом художник умудрялся придать каждому лицу на полотне нечто особенное, сделать его узнаваемым. А сами полотна, несмотря на простоту и непритязательность мотивов, передавали красоту и волнующую тайну окружающего нас мира.
Да, люди на полотнах Артюхова были узнаваемы. Именно это свойство его живописи в тот вечер и испугало Бориса Игоревича Сорокина. Дело в том, что Артюхов показал ему картину, над которой работал в настоящее время. Сам он считал картину очень важной, некой новой страницей своего творчества, потому что впервые отошел в ней от строгого реализма и перешел к неким обобщениям.
Полотно, как сообщил художник своему гостю, носило условное название «Делёж». Оно изображало трех человек, стоявших вокруг стола с ножами в руках. На столе размещался город Княжевск – не весь, конечно, а некий символ города с несколькими узнаваемыми зданиями. Он был разрезан на несколько частей, и трое людей вокруг стола, размахивая ножами, собирались кромсать его дальше. Лицо одного было пока размыто – одна фигура без лица. А вот двое остальных прописаны настолько тщательно, что их легко было узнать. И Сорокин их узнал. Узнал – и испугался. Потому что люди эти были в городе очень известные. Им принадлежала большая власть, и они не стеснялись эту власть использовать.
– Я вам искренне советую – никому не показывайте это полотно! – произнес Борис Игоревич. – Никому! Лучше всего было бы, если бы вы эту картину уничтожили. Хотя что я говорю? Такой шедевр! Нет, конечно, такое нельзя уничтожить, это недопустимо! Но хотя бы уберите ее из мастерской, спрячьте где-нибудь.
– Как же я ее спрячу, если она еще не закончена? – возразил художник. – Мне еще работать с ней надо.
– Нет, не надо! – воскликнул Сорокин. – Совсем не надо вам ее заканчивать! Вот у вас третий герой не прописан, узнать его нельзя – и хорошо! Вы поймите – им очень не понравится, в каком виде вы их изобразили. Очень! А эти люди свои оценки высказывают не так, как я или вы. Они их сообщают, знаете, как?
– Пулями, что ли? – усмехнулся Артюхов.
– Да, пулями! Или ножами! Или железной трубой по голове! Да чем угодно! Вы думаете, я преувеличиваю? Я слышал такие истории про этих двоих – просто кровь в жилах стынет!
– И я слышал, – кивнул художник. – Много историй. Услышал – и возмутился. Не могу я с такой несправедливостью мириться. С беззаконием! Потому и стал писать. Вы говорите – эти двое. Так третий еще хуже. Это…
– Не надо, не говорите! – остановил его Сорокин. – И слышать не хочу! Пока я не знаю, с меня и спросить нельзя. Только за этих двоих. Но я не хочу, чтобы и эти двое с меня спрашивали!
– Так вы за меня или за себя боитесь? – усмехнулся Артюхов.
– И за вас, и за себя! Да, за себя тоже боюсь! А что вы думаете? Свидетелей никто не любит. Лучше скажите – кому-нибудь еще вы эту работу показывали?
– Дайте припомнить… – задумался Артюхов. – Я, собственно, только два дня как решился ее кому-то показать, до этого она совсем сырая была.
– И что, эти два дня к вам никто не заглядывал? – спросил Сорокин. – Было бы замечательно убедить вас ее скрыть… Но что-то мне не верится. Вы – человек открытый, к вам много народу ходит. Не может быть, чтобы за два дня никто не заглянул.
– Да, тут вы правы, – согласился художник. – Народ ходит… Вот, вспомнил: мой главный поклонник был! Ну, Козлов.
– А, этот… – пробормотал Борис Игоревич. – Тоже мне, поклонник…
Николай Петрович Козлов действительно был поклонником таланта художника Артюхова, правда, не таким просвещенным, как Борис Сорокин. Зато у него имелось одно достоинство, которого Борис Игоревич был начисто лишен, – деньги. Николай Петрович владел сетью продуктовых магазинов, а также кондитерских, имелось еще кое-какое имущество, поэтому его можно было считать богатым человеком. И, будучи богатым, он регулярно покупал работы Григория Артюхова. Всего Козлов скупил восемнадцать работ мастера и не собирался на этом останавливаться. Пока что купленные картины украшали стены его элитной городской квартиры, а также загородного дома. Однако Николай Петрович был честолюбив и недавно озвучил свое желание: создать персональный музей Артюхова, где выставлять не только его работы, но и картины молодых художников. Учитывая явный предпринимательский талант Козлова, можно было поверить, что со временем это желание станет реальностью. Можно представить, с какой завистью относился к этому поклоннику любимого мастера Борис Игоревич! Он не упускал случая отпустить в адрес мецената какое-нибудь ядовитое высказывание.
Но на этот раз он ничего такого не сказал. Вместо этого спросил:
– И что, кроме этого… мецената больше никого не было?
Артюхов вновь задумался. Потом хлопнул себя по лбу (он вообще был человеком экспансивным) и произнес:
– Как же я забыл! Девочка была.
– Какая еще девочка? – насторожился Сорокин.
Он знал, что к Григорию Артюхову проявляют интерес многие женщины. Не то чтобы художник был особенно красив или остроумен. Но он был явно талантлив и имел широкие интересы – эти качества очень привлекали представительниц прекрасного пола. Возле художника постоянно крутилась какая-нибудь девочка из художественного училища, или с филфака, или еще откуда-то. Это, разумеется, вызывало недовольство
