Поединок на границе - Евгений Рябчиков

— Войдите!

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться. Рядовой Гумиров.

— Ну, ну, старый знакомый, проходите, садитесь. Слушаю вас.

— Товарищ старший лейтенант, мне… нужно дело… какое-нибудь… — срываясь, объяснил Гумиров.

— Нужно — дадим, — просто сказал офицер, а про себя хотел крикнуть от радости: «Все-таки пришел. Сам, никто не звал. Значит, не все еще потеряно».

К всеобщей радости в списке нарядов наконец оказалась и фамилия Гумирова. На первый раз часовым по охране дальнего склада. Но и это ничего, хоть Гумиров рвался именно на границу.

Выехали поздно вечером. Начавшаяся с утра изморось не прекращалась. «Дворники» «газика» работали не переставая. Тик-так, тик-так, словно ходики, что висели на стене у бабушки в деревне. Рустам, как самого себя, видит эти ходики в мокром стекле. А машину покачивает… И спать хочется, и так бы ехать все время, не выходя на этот надоедливый дождь… Все погружается в туман. На кочке сон проходит, и Рустам снова видит ходики и бабушку с морщинистым добрым лицом. Потом вдруг в стекле отразится милое личико малыша. Ротик его широко открывается, но из-за гула мотора ничего не слышно. Рустам чувствует: «Папа, это я, твой Булатик». В горле пощипывает от этого. «Дворники» делают свое. Раз — дождь забрызгал стекло, два — резиновые щетки тут же снимут влагу. Раз — в кристаллах дождя чье-то лицо. Да это же Юрка! Он хмурит белесые брови, а глаза светятся теплотой, губы шепчут: «Не хандри, друг! Да и вообще… Я не оставлю тебя, Рустам…» И исчезает.

Рустам вздыхает. А щетки: тик-так, тик-так. Знай смахивают мелкие дождинки.

— Вы что, заснули? — Над Гумировым наклонилось лицо сержанта.

— А? Нет, нет, просто так. Пошли!

Хочется передернуть плечами, плотнее захлопнуть плащ. Как сыро, как неприятно и темно.

Через несколько минут в ночи раздался четкий рапорт:

— Рядовой Гумиров пост под охрану принял!

Черная, сырая ночь. Гумиров отсчитывает шаги. Раз, два, три. Слушает, всматривается в темень. Ничто не тревожит ночного спокойствия. Только мелкий, противный дождь шумит, делая свою неуютную работу. Сколько еще так ходить? Гумиров смотрит на фосфорический блеск циферблата. «Скоро придет Васильев. Хороший солдат Васильев. Как это я сразу не заметил…»

Резкий стук у склада вывел часового из некоторого забытья. Он весь напрягся, вскинул автомат, четко произнес:

— Стой! Кто идет?

На фоне неба было видно, как от склада метнулась фигура и, пригибаясь к земле, бросилась к крутому оврагу.

— Стой! Стрелять буду!

Человек несколько секунд колебался, потом он остановился и, чего-то выждав, снова продолжил свой бег.

— Гад! Не пущу! — закричал Гумиров и нажал спусковой крючок. Очередь распорола тишину. Еще и еще.

Человек остановился, поднял руки. К месту происшествия уже спешили пограничники.

…Рустам, мокрый до нитки, взволнованный, чистил свой автомат, когда к нему подошел Брагин.

— Привет, Рустик!

— А, Юра! Здорово!

— Везет же людям, — вздохнул Брагин, — только пошел и на тебе — задержание. А я за три года хотя бы зайчишку-трусишку какого поймал…

— Уж везет… Честно признаюсь, до сих пор поджилки трясутся, — ответил, улыбаясь, Гумиров.

— У всех бы так тряслись!

В столовой Рустам заметил необычное оживление. Ребята смотрели на него, подмигивали, а исподлобья поглядывавший после инцидента с картиной молодой солдат повар Зорин ни с того ни с сего подал ему лично тарелку дымящейся гречневой каши с кусочками хорошо прожаренного мяса. Рустам успел подметить, что глаза Зорина мечут бесенят, а еды в тарелке больше, чем у кого-нибудь.

Васильев, сменивший на посту Гумирова, весело отхлебывая горячее молоко, рассказывал, будто сам видел, как Гумиров «шарахнул» из своего автомата, когда нарушитель пустился бежать.

— Ночь-то была чернее черного кофе, — говорил он, — пламя из ствола так и хлещет, и видно, как пули летят…

— Стой, стой, ты чего врешь? — перебил его Амарбеков. — Ночь, говоришь, темная была, как ты видел пули?

Васильев опешил, заморгал своими пышными ресницами, а потом лицо его вдруг осветилось.

— Так пули-то трассирующие были! — под хохот крикнул он. Все смеялись, как ловко Васильев вывернулся. Смеялся и Гумиров, хотя он-то лучше всех знал, что пули были самые обыкновенные, и что ночь была действительно темной, и что Васильев, пожалуй, только собирался на службу и видеть, конечно, ничего не мог. В другой раз он живо заткнул бы ему рот, может быть, даже оборвал бы… Но сегодня что-то не хотелось, так все было здорово.

Брагин радовался вместе со всеми за своего товарища и, по-своему выражая нежность, все уговаривал его:

— Ты ешь, Рустик, ешь. Хочешь, еще молока принесу?

…Боевой расчет проводил сам начальник.

Боевой расчет — начало пограничных суток. Везде день кончается, а на границе только начинается. И, кто знает, что он принесет, этот новый пограничный день.

— Застава, смирно! Рядовой Гумиров!

— Я!

— Выйти из строя.

— Есть! — звонко крикнул Рустам.

Вот он стоит перед ними, перед теми, кого сторонился. И они смотрят на него очень просто и добро. Каждый глаз излучает теплоту: смелее, Рустам!

— Товарищи, рядовой Гумиров проявил огромную выдержку, храбрость, умение ориентироваться в сложной обстановке. Он поступил на службе, как и должен был поступить настоящий пограничник, как должен поступить каждый из нас. За отличие рядовому Гумирову будет предоставлен краткосрочный отпуск с выездом к семье.

Откуда-то взявшийся соленый комок давил грудь. Неожиданно повлажнели кончики пальцев рук. Набрав побольше воздуха, Гумиров, как ему показалось, что было мочи крикнул:

— Служу Советскому Союзу!

А все услышали приглушенный звук, похожий на хрип.

До конца боевого расчета Гумиров ничего не мог понять, не верил, а когда раздалась команда «Вольно! Разойдись!» и ребята кинулись его поздравлять, жать руки, когда Брагин, как брата, обнял его и привлек к себе, шепча: «Вот и увидишь Булатика…», он понял, что это реальность, что действительно он, рядовой Гумиров, сидевший за нарушение дисциплины на гауптвахте, считавшийся нелюдимым, грубияном, циником, законно поедет домой, увидит сына, с Ниной пойдет в загс и решит вопрос семьи, обнимет бабушку. Все они будут очень гордиться Рустамом, расспрашивать о границе, мерять поочередно зеленую фуражку. И Нина простит ему все. И будут они счастливы всю жизнь.

…В дорогу Рустама собирали всей заставой. Старшина, добрый Федор Иванович Шляпников, которого Рустам прозвал Шаляпиным за стариковскую страсть мурлыкать под нос что попало, выписывал проездные документы, готовил погранпаек, придирчиво осматривал все вещи отпускника, приговаривал:

— Явиться домой нужно красавцем. Каждая ниточка чтобы блестела. А то как же!

Ребята несли в чемодан Гумирова блестящие значки — Булатику, снимки горных пейзажей — жене, пусть любуется местами, исхоженными родным человеком. А Васильев притащил молоденькую елочку — подарок заставы семейству Гумировых.

Готов солдат. Подана машина. Та, на которой Рустам приехал сюда.

— Посидим на дорожку, — сказал Федор Иванович, — а то удачи не будет… Приедешь, Гумиров, домой, скажи всем, чтобы не забывали нас, отшельников, помнили чтобы… Ну, с богом! — старшина поднялся.

Сигарета догорела в пальцах. Огонек стал прижигать кожу. И тогда Рустам очнулся от своих мыслей. Гумиров хотел так много сказать Юрию, но тот отдыхал после наряда. Он вышел во двор, в ту самую тополевую аллею, по которой ровно год назад он, сгорбившись, пришел сюда.

Он шел. По-прежнему было тихо. И только легкий ветерок гнал вдоль аллеи тополиный пух. А на востоке вставало большое солнце. День обещал быть хорошим.

Василий Калицкий

ПРОДОЛЖЕНИЕ ПЕСНИ

Артисты пограничного ансамбля добирались до заставы. С утра на открытом автобусе, а к полудню, когда начался крутой перевал и закипела в радиаторе вода, пересели на высланных им навстречу лошадей.

Баянист сержант Федор Говорков на гнедом высоком коне ехал первым. Цепко обхватив руками темно-синий футляр баяна, он тихонько насвистывал мелодию украинской песни «Верховина».

Следом за Говорковым на низенькой, с белой метиной на лбу лошадке, придерживаясь за луку, ехала девушка Ирина Славина — певица и декламатор.

Чуть отстав от них, качались на натертых до блеска седлах художественный руководитель ансамбля старшина Степан Поцелуев, танцор ефрейтор Юрий Погребняк, исполнитель сатирических и юмористических номеров рядовой Павел Протиркин, скрипач молодой солдат кокчетавец Кожахмет Молдагулов. За ними, поскрипывая седлами, тянулись остальные.