Адольф Гитлер (Том 2) - Фест

В качестве преемника Брюнинга генерал фон Шляйхер убедил президента назначить человека, чья политическая карьера не случайно долго не выходила за рамки дилетантских попыток. Это был Франц фон Папен, отпрыск старинного дворянского рода из Вестфалии. Когда-то он служил в привилегированном кавалерийском полку и впервые обрёл некую, причём сразу же специфическую известность, когда его в 1916 году, во время первой мировой войны, выслали из Соединённых Штатов, где он служил военным атташе, за шпионскую деятельность; но плывя в Европу, он по легкомыслию допустил, чтобы важные бумаги, свидетельствовавшие об этой его деятельности тайного агента, попали в руки британских властей. Благодаря женитьбе на дочери крупного саарского промышленника он приобрёл значительное состояние и прекрасные связи в промышленных кругах. Кроме того, будучи дворянином-католиком, он был связан и с церковными сановниками, а как бывший офицер генерального штаба поддерживал разного рода контакты с рейхсвером. Вероятно, именно тот факт, что Папен находился в центре пересечения столь многих интересов, и привлёк внимание Шляйхера. Папен производил впечатление до гротеска старорежимного человека, и его журавлиная походка, чванство и высокомерная манера говорить в нос делали его похожим на собственную карикатуру, на фигуру из «Алисы в стране чудес», как остроумно заметил один из современников. При всём при том у него была репутация человека легкомысленного и опрометчивого; никто не принимал его всерьёз: «Если ему что-то удаётся, он весел и доволен, а если не удаётся, то и это его не печалит».[278 - Fransois-Poncet A. Op. cit. P. 49, а также Kessler H. Graf, Op. cit. S. 671.]

Но, по-видимому, именно эта бесшабашная лёгкость и беззаботность «наездника»-Папена особенно привлекала Шляйхера, так как могла помочь ему в проталкивании все более конкретных планов устранения скомпрометированной парламентской системы в рамках концепции «умеренной» диктатуры. Помимо этого, очевидно, сыграло роль и предположение, что тщеславие неопытного и поверхностного Папена удовлетворится самим фактом предоставления ему поста канцлера и связанными с ним представительскими функциями, а в остальном он будет послушным орудием. Именно это соображение соответствовало характеру Шляйхера, одновременно честолюбивого и предпочитавшего действовать за кулисами. Удивлённые друзья говорили ему, что Папен – это не голова, на что генерал возражал: «Этого от него никто и не ждёт, зато он – шляпа на голове».

Но если Шляйхер думал, что Папен со своими обширными связями сумеет создать коалицию или хотя бы обеспечить терпимость всех партий, стоящих справа от социал-демократии, то вскоре ему пришлось убедиться в собственной ошибке. У нового канцлера не было никакой политической опоры. Партия католического Центра, ожесточённая предательством по отношению к Брюнингу, ушла в жёсткую оппозицию, да и Гугенберг не скрывал своего возмущения, тем более, что его опять обошли, не считаясь с его амбициями. Общественность тоже оказала Папену враждебный приём. Даже когда он в самом начале пребывания на новом посту пожал успех, подготовленный Брюнингом, и добился на конференции в Лозанне закрытия вопроса о репарациях, это не дало ожидаемого эффекта. Его кабинет действительно никак не мог считаться ни демократическим, ни правительством специалистов. Это все были люди состоятельные и из старинных дворянских родов, которые не смогли отказать Гинденбургу, когда тот обратился к ним от имени Отечества, и теперь «окружали его как офицеры своего генерала»[279 - Bracher K. D. Aufloesung, S. 532 f.]: семеро дворян, двое директоров концернов, с ними покровитель Гитлера ещё с мюнхенских дней Франц Гюртнер и ещё один генерал. Не было ни одного представителя от средних слоёв или рабочих. Казалось, тени прошлого возвращаются. Тот факт, что массовое возмущение, насмешки и протесты населения не дали никаких результатов, продемонстрировал, насколько старые руководящие слои оторвались от действительности. «Кабинет баронов», как вскоре окрестили это правительство, опирался только на авторитет Гинденбурга и силу рейхсвера.

Крайняя непопулярность правительства вынуждала и Гитлера к сдержанности и осторожности. На переговорах со Шляйхером он обещал терпимо относиться к правительству, если будут назначены новые выборы и отменены запреты против СА, а самой НСДАП будет предоставлена свобода агитации. Всего за несколько часов до отставки Брюнинга, во второй половине дня 30-го мая, он ответил «да» на вопрос президента, согласен ли он с назначением Папена. И хотя канцлер уже 4 июня открыл целую серию уступок роспуском парламента и одновременно пообещал скорую отмену запрета СА, национал-социалисты постепенно от него отступались. Геббельс писал в дневнике: «Мы как можно скорее должны дистанцироваться от буржуазного переходного кабинета; все это вопросы, требующие тонкого чутья нюансов». И несколькими днями позже: «Наша задача – как можно быстрее избежать компрометирующего нас соседства с этими буржуазными слабаками. Иначе мы погибли. Я предпринял в „Ангрифф“ новую атаку на кабинет Папена». Когда, вопреки ожиданиям, запрет на СА не был отменён в первые же дни, он в один из вечеров «вместе с 40—50 командирами штурмовых отрядов, облачёнными наперекор запрету в полную форму, с провокационной целью заявился в большое кафе на Потсдамерплац. У нас было только одно заветное желание – быть арестованными полицией… В полночь мы не торопясь прошлись по Потсдамерплац и Потсдамерштрассе. Но ни одна собака даже не забеспокоилась. Полицейские только удивлённо глазели на нас, а потом сконфуженно отводили глаза».[280 - Goebbels J. Kaiserhof, S. Ill, S. 107 ff.]

Два дня спустя, 16-го июня, запрет был, наконец, отменён, но все предшествовавшие проволочки уже создали впечатление, что «государство, потеряв уважение, буквально пало на колени перед надвигавшейся новой властью»[281 - Stampfer F. Die vierzehn Jahre. S. 628.]. Прозрачная попытка Папена в последний момент выторговать у национал-социалистов в обмен на свою уступчивость согласие на будущее участие в правительстве в тактическом плане запоздала, поскольку Шляйхер и сам не дремал, а кроме того обнаружилось просто гротескное непонимание того, насколько яростно Гитлер рвался к власти. Поэтому Папену пришлось удовольствоваться обещанием партнёра вернуться к его требованиям после выборов в рейхстаг, причём дано оно было холодным и непререкаемым тоном.

Сразу же возобновились столкновения на улицах, похожие уже на гражданскую войну. Теперь они достигли своего апогея. За пять недель, предшествовавших 20-му июля, только в Пруссии произошло почти 500 столкновений, в которых 99 человек были убиты и 1125 ранены; 10-го июля во всей территории государства насчитывалось 17 убитых; во многих местах в ожесточённые уличные драки вынуждены были вмешаться солдаты рейхсвера. Эрнст Тельман был прав, говоря, что отмен запрета СА был прямым подстрекательством к убийствам; однако он умолчал о том, имело ли его замечание ввиду активную или пассивную роль его собственных боевых отрядов. 17-го июля в гамбургском районе Альтона произошёл самый кровавый конфликт этого лета. В ответ на провокационное шествие семи тысяч национал-социалистов по улицам красного рабочего района коммунисты открыли огонь с крыш и из окон домов, что, в свою очередь, вызвало яростную реакцию. За этим последовало ожесточённое побоище у срочно сооружённых баррикад. В результате 17 человек были убиты, многие тяжело ранены. Из 68 человек, погибших в июле 1932 года в политических схватках, 30 были сторонниками коммунистов, а 38 – национал-социалистов. «Дело дошло до драк и стрельбы, – писал Геббельс, – это последний выход режима на сцену».[282 - Goebbels J. Kaiserhof, S. 104. О так называемом кровавом воскресенье в Альтоне см.: Severing С. Op. cit. Bd. II, S. 345 f. Данные о количестве убитых и раненных за кровавые недели после отмены запрета на СА во многом разнятся. См. например, Hoegner W. Die verratene Republik, S. 629, или: Bullock A. Op. cit. S. 210, где даётся ссылка на А. Гжезинского. В целом же точных окончательных данных о числе жертв нет и по сей день. Позже X. Фольц приведёт такие цифры потерь среди национал-социалистов: 1929 г. – 11 убитых, 1930 г. – 17, 1931 г. – 43, 1932 г. – 87; см.: Volz H. Ehrenliste der Ermordeten der Bewegung.]

Не понимая того, что именно уступки укрепляли национал-социалистов в сознании своей силы, Папен пошёл ещё на один шаг. Надеясь укрепить престиж своего почти полностью изолированного правительства грандиозным авторитарным жестом и одновременно несколько успокоить Гитлера и его окружение, он утром 20-го июля приказал троим членам тогдашнего прусского правительства явиться в имперскую канцелярию и в резкой форме сообщил им, что на основании Чрезвычайного закона смещает премьер-министра Брауна и министра внутренних дел Зеверинга и будет сам в качестве имперского комиссара исполнять обязанности премьер-министра земли. Зеверинг заявил, что покорится только силе, на что Папен, «кавалер с ног до головы даже при совершении государственного переворота», спросил, может ли он узнать, что тот имеет в виду. Министр заверил, что покинет свой служебный кабинет только под давлением. Так было заключено впоследствии много раз цитировавшееся устное соглашение о том, что сила тем же вечером будет применена в форме одностороннего действия полиции. На основании подготовленного второго Чрезвычайного закона Папен тем временем ввёл военное положение в Берлине и Брандснбурге и таким образом сконцентрировал в своих руках силы полиции. Вечером в министерство внутренних дел к Зеверингу явились три полицейских чина и попросили его очистить помещение, и он со словами – теперь он-де уступает силе – покинул кабинет и отправился в свою квартиру, находившуюся рядом. Уже во второй половине следующего дня точно так же, без малейшего сопротивления, была повержена вся верхушка прусской полиции, которая раньше внушала такой страх. Когда берлинского полицай-президента Гжезински, его заместителя Вайса и полицейского офицера Хаймансберга вели через двор полицай-президиума, чтобы на короткое время поместить их в арестантские камеры, то, как рассказывают, некоторые служащие полиции прощались со своим начальником, выкрикивая ему вслед лозунг «Рейхсбаннера». Они кричали: «Свобода!», и правильно было сказано, что это было прощание с давно уже ослабевшей, никому не нужной, а теперь и без сопротивления преданной свободой Веймарской республики.[283 - Heiden К. Geburt, S. 71, по поводу переговоров, состоявшихся 20 июля, см. официальный протокол, опубликованный в: Ursachen und Folgen, Bd. VIII, S. 572 f. К. Хайден, в частности, метко заметил, что 20 июля 1932 года положило конец социал-демократическому полицейскому социализму: «Для борьбы за бессмысленную, ни на что полезное не применявшуюся власть это правительство годами оттачивало и полировало полицейскую саблю, но как только дело наконец-то дошло до её применения, оно не решилось испортить зазубринами эту красивую вещицу».]