Журнал Виктора Франкенштейна - Питер Акройд

— Здесь было место казни, — сказал он мне по-французски. — Видите? — Под потолком шел почерневший деревянный брус. — Тут подвешивали канат.

Я перевел его слова Мэри.

— А это? — спросила она. — Что это такое? — Она указала на деревянный люк в полу посередине.

— В те времена вода в озере стояла выше, — сказал мне сторож.

— Полагаю, — повернулся я к ней, — это были шлюзные ворота для тел осужденных.

— Живых или мертвых, — сказал он. — Тех, кто был жив, связывали канатами.

— Он говорит, что их бросали в воду.

— Стало быть, тут держали осужденных. — Она пристально взглянула на меня. — Оставь надежду.

— Думаю, — произнес я, — нам следует вернуться к остальным.

Мы поднялись по каменной лестнице и застали Байрона с Биши спорящими о том, как правильно называть кандалы, что приковывали узников к стене.

— Ковы — это не то, — говорил Биши.

— Именно то, — отвечал Байрон. — Они называются ковами. — Он повернулся к Мэри: — Вы были внизу?

— Мне чудится, будто я брожу во сне, — сказала она. — Брожу во сне среди мертвых.

— Тогда вас следует оживить. Почему бы вам с Франкенштейном не удалиться в верхние покои? Там для вас наверняка найдется вино.

Я спросил сторожа, нельзя ли нам немного отдохнуть в жилых комнатах, и он с готовностью согласился — несомненно, в ожидании еще одного луидора. Он принес нам два стакана сладкого местного вина, и мы уселись у окна, выходившего на виноградники, что были частью поместья.

— Не могу сказать, что мне по душе это место, — сказала Мэри. — Сказать по правде, оно вызывает у меня неприязнь.

— Байрон от него без ума.

— О, у него страсть к сильным ощущениям. Он и ад посетил бы, лишь бы почувствовать, что он там.

— В этом отношении ему, возможно, не придется выбирать.

— Вы удивляете меня, Виктор.

— Простите. Так говорить о друге!

— Нет, я не о том. Не знала, что вы верите в ад.

— Насколько я могу видеть, Мэри, ад окружает нас повсюду. Мы живем в мире, охваченном пламенем.

В комнату вошли Байрон с Биши, а за ними — Полидори.

— Что там такое о пламени? — спросил меня Байрон. — Тут оно не помешает. Нельзя ли его зажечь?

— Ну и холод, должно быть, стоял в подземельях. — Биши подошел к окну. — А вот и новый шторм надвигается. Слава богу, мы не на озере.

Внезапно вспыхнула молния, за ней последовал раскат грома. Крикнув, чтобы принесли вина, Байрон всем своим видом выказывал радостное ожидание. От собиравшихся грозовых облаков в комнате, где мы сидели, потемнело, и молодой сторож, разведя огонь, зажег там и сям в углах несколько свечей, произведши эффект, который Мэри назвала «призрачным мерцанием».

— Я знаю, что нам делать, — сказал Байрон. — Нам следует воспользоваться этим, как выражается Мэри, сумраком. Мы устроим сеанс.

— Здесь? — спросил его Полидори.

— Лучшего места в мире не найти. Шелли несомненно пришел к выводу, что в подземелье водятся призраки.

— Не совсем так.

— Где же еще разгуляться духам, если не тут?

— Швейцарцы — люди практические, — сказал я ему. — Привидения их за душу не берут.

— На каждом озере водятся привидения, Франкенштейн. Пропавшие души тянутся к большим водным пространствам.

— Возможно, они не желают, чтобы их вызывали, — заметила Мэри.

— В таком случае они будут рваться в бой, готовые к схватке с живыми. Не тревожьтесь, Мэри. У меня в кармане всегда имеется оружие. Сядемте за этот стол в углу. Принесите стулья, Полидори.

Вслед за тем Байрон задернул все окна портьерами — тяжелыми, бархатными, — отчего дрожащее пламя свечей сделалось ярче. Снаружи бушевал шторм, словно все стихии враждовали друг с другом.

— Вы действуете словно распорядитель хаоса, — сказал Биши.

— Знаю. Я родился себе на погибель. Нам нужен еще один стул, Полидори.

Итак, мы расселись вокруг стола, положив руки так, чтобы они образовывали круг, касаясь друг друга пальцами. Стол был в темном углу комнаты, но жар от камина спасал дело.

Поначалу я чувствовал себя скованно, в немалой степени из-за того, что спутники мои подходили к делу со всею серьезностью. Я ожидал, что Байрон окажется скептиком во всем, что связано со спиритизмом, однако он принимал участие в сеансе с возбуждением, достойным горячего поклонника. Как я давно подозревал, англичане, несмотря на свою деловитость и практичность, нация чрезвычайно доверчивая и суеверная. Иначе зачем бы им любить страшные, по их выражению, сказки? Пока Байрон пытался «обратиться» к духам, мы все ждали в темноте. После того как он окончил свои заклинания, мне показалось, будто я услыхал, как что-то движется под столом. Мэри, тоже услыхав это, кинула на меня взгляд. Байрон снова заговорил вслух, и тут раздалось шипение. Я почувствовал, как нечто ползет по моим ногам, и громко закричал. Тут оно — это существо — бросилось на меня. Все смешалось. Полидори зажег новую свечу, при свете которой лицо его казалось маской ужаса, и указал на мои колени.

— Кот! — воскликнул он. — Мы потревожили спящего под столом кота!

Все это время Биши сидел с престраннейшим выражением лица, словно мучимый дурным предчувствием. Мэри смотрела на него, припомнив несомненно, какое действие оказал на него рассказ Полидори. Однако вместо того, чтобы впасть в то же состояние, он начал смеяться — тихий конвульсивный смех сотрясал все его тело. Она подошла к нему и обняла.

— Я спокоен, — произнес он. — Тревожиться вовсе ни к чему.

Полидори раздвинул портьеры.

— Над горами виднеются голубые проблески, — сказал он. — Шторм идет на убыль.

— Господи, какая жалость. — Байрон поднялся на ноги. — Без штормов мне жизнь не в жизнь.

Полагаю, именно тогда я решил, что покину своих спутников. Я уже предупреждал их, что со временем отправлюсь в наше семейное поместье в Шамони. Я хотел посетить могилы отца и сестры, где не был со времени их смерти. Сказать по правде, мечтал я и об одиночестве с тишиною. Нескончаемая болтовня, в которой протекала эта поездка, меня утомила. Когда тем вечером, по возвращении на виллу, я объявил о своем решении, Мэри взглянула на меня с чувством, напоминавшим обиду, — полагаю, она завидовала моему отъезду в альпийскую местность, к морозам и снегам. Биши уговаривал меня остаться, увещевания его полны были самых лестных выражений дружбы, но даже его доводы не способны были поколебать меня. Байрон ничего не сказал, очевидно сочтя мое решение не представляющим большой важности для его особы. Говоря по чести, я успел проникнуться к его светлости определенной неприязнью. Он производил впечатление истинного хищника, в смысле как духовном, так и нравственном, — хищника, который, насытившись содержимым другого, небрежно отбрасывает его в сторону. К тому же он был прирожденный актер, постоянно наслаждавшийся своею игрой. Подобные люди опасны.

Я возвратился к себе в комнату, где Фредом уже все приготовлено было для сна, и улегся отдыхать. Проспал я, должно быть, с час, как вдруг меня разбудил стук в окно.

Глава 21

Существо смотрело на меня не отрываясь. Ему, вероятно, удалось взобраться на балкон рядом с моею комнатой благодаря своим обычным проворству и быстроте, и теперь он ждал, пока я отопру оконные створки. Я мешкал, и он с силою застучал в окно. Опасаясь, что его обнаружат, я позволил ему войти. Теперь он стоял передо мной, глядя на меня, как мне показалось, с выражением бесконечной жалости на лице.

— Что вы тут делаете? — спросил я его.

— Куда же еще мне идти в поисках собеседника?

Меня тотчас охватили мучения и дурные предчувствия.

— Я не ожидал вас увидеть. После того, как…

— Марлоу? — Он поднес руку к лицу жестом самоуничижения. — Зачем я существую? Лучше бы мне быть куском глины — чем угодно, вещью, лишенной чувств.

— Стало быть, вы опечалены? Вы испытываете сожаление?

— Я не знаю, что я испытываю. Знаю лишь, чего не испытываю. Да. Некогда я испытывал радость. В самом начале своей новой жизни я испытывал изумление и благодарность. Я был свободен. Я взирал на мир, и слава его представлялась мне в новом свете. Новорожденный младенец, я ощущал блаженство мироздания. Надежда и блаженство исчезли. В сердце мое вкралось другое — оно давит на меня, повергая в прах.

— Чувство вины за свои преступления.

— Вам лучше знать.

— Вы убили двух молодых женщин по той лишь причине, что они находились в моем обществе.

Он отвернулся от меня и пошел назад к окну.

— Как бы мне хотелось разделить их судьбу!

— Вы хотите сказать, что желали бы умереть?

— Взгляните на меня. Ясно ли вы меня видите? К чему мне жить?

— Потрудитесь изъяснить вашу мысль.

— Мне нет покоя ни в глубочайшей ночной тьме, ни в ярчайшем свете дня. Разве смерть по сравнению с этим не облегчение? Как же мне ее не желать?