Исторический калейдоскоп - Сергей Эдуардович Цветков

приютился к нему. Из Новочеркасска Пушкин мне писал, что Дуров оказался chevalier d'industrie [мошенник], выиграл у него пять тысяч рублей, которые Пушкин достал у наказного атамана, и, заплативши Дурову, в Новочеркасске, с ним разъехался, поскакал один в Москву и, вероятно, с Дуровым никогда более не встретится».[30]

По рассказу литератора Н. В. Сушкова (свойственника Ф. И. Тютчева), Пушкин подарил Дурову рисунок: поэт «начертил на лоскуте бумаги поединщиков: один стреляет из пистолета другой падает раненый. Под этой печальной картиной певец Онегина подписал: „Смерть Пушкина“». Дуров сберёг этот рисунок для потомства.

После смерти отца Василий Дуров сменил его на посту городничего Сарапула, откуда вскоре был переведён на ту же должность в Елабугу. Сюда же вместе с братом переехала и Надежда Дурова. Именно Василий Дуров в 1835 г. убедил свою сестру послать свои «Записки» Пушкину, взявшись при этом быть посредником. Пушкин помог несколько поправить благосостояние Дурова. Сохранилось письмо поэта от 17 марта 1835 г., адресованное Дурову в Елабугу, но по каким-то причинам не отправленное. Речь в нём идёт о заключении договора о публикации «Записок» Н. Дуровой о войне 1812 г.

«Милостивый государь Василий Андреевич!

Очень благодарю вас за присылку Записок и за доверенность, вами мне оказанную. Вот мои предположения: I) Я издаю журнал: во второй книжке оного (то есть в июле месяце) напечатаю я Записки о 12 годе (все или часть их) и тотчас перешлю вам деньги по 200 р. за лист печатный. Дождавшись других записок брата вашего (т. е. Н. Дуровой. — С. Ц.), я думаю соединить с ними и Записки о 12 годе; таким образом книжка будет толще и, следовательно, дороже».

В заметке «О Дурове» Пушкин коротко прошёлся на счёт ещё одной страстишки Василия Андреевича. «Страсть Дурова к женщинам была также очень замечательна. Бывши городничим в Елабуге, влюбился он в одну рыжую бабу, осужденную к кнуту, в ту самую минуту, как она была уже привязана к столбу, а он по должности своей присутствовал при её казни. Он шепнул палачу, чтоб он её поберёг и не трогал её прелестей, белых и жирных, что и было исполнено; после чего Дуров жил несколько дней с прекрасной каторжницей».

Гуляй, страна!

Кто удерживает историческое первенство в бесшабашном праздничном разгуле? Русские? Ошибаетесь.

В истории был случай, когда один правитель в приказном порядке ввёл на 10 дней в своём государстве анархистский рай.

«В 1843 году американцы освобождают Гавайские острова, захваченные англичанами. Это происходит на глазах Мелвилла (американского писателя, автора „Моби Дик“ — С. Ц.). Король (Камеамеа III) дозволяет своим подданным „в ознаменование радостного события забыть обо всяких соображениях морали, законности, религии и предаться ликованию; он торжественно объявляет, что в течение десяти дней все законы в его владениях будут недействительны“».

(Альбер Камю. Из записных книжек. Тетрадь № VI, апрель 1948 — март 1951)

Но почему-то лавры главных анархистов достались Бакунину, Кропоткину и батьке Махно.

Матозаменитель для народа, или Элита предпочитает натуральное

Молодой артиллерийский офицер граф Лев Николаевич Толстой ругался так, что у солдат уши заворачивались.

Академик Алексей Николаевич Крылов (1863–1945) вспоминал историю, рассказанную его отцом, Николаем Александровичем:

«С началом Крымской войны отец был призван на военную службу и определен во вторую лёгкую батарею 13-й артиллерийской бригады, на вакансию, оставшуюся свободной после графа Л. Н. Толстого, переведённого в другую бригаду.

Л. Н. Толстой хотел уже тогда извести в батарее матерную ругань и увещевал солдат: „Ну к чему такие слова говорить, ведь ты этого не делал, что говоришь, просто, значит, бессмыслицу говоришь, ну и скажи, например, `ёлки тебе палки`, `эх, ты, едондер пуп`, `эх, ты, ерфиндер`“ и т. п.

Солдаты поняли это по-своему:

— Вот был у нас офицер, его сиятельство граф Толстой, вот уже матершинник был, слова просто не скажет, так загибает, что и не выговоришь».

(Крылов А. Н. Мои воспоминания. М.: Изд-во АН СССР, 1963)

Но, оказывается, что, подсовывая народу суррогаты матерщины, наш матёрый человечище, как и подобает элите, в личном быту предпочитал натуральную, экологически чистую брань:

«О женщинах он говорит охотно и много, как французский романист, но всегда с тою грубостью русского мужика, которая — раньше — неприятно подавляла меня. Сегодня в Миндальной роще он спросил Чехова:

— Вы сильно распутничали в юности?

А. П. смятенно ухмыльнулся и, подёргивая бородку, сказал что-то невнятное, a Л. H., глядя в море, признался:

— Я был неутомимый…

Он произнёс это сокрушённо, употребив в конце фразы солёное мужицкое слово. Тут я впервые заметил, что он произнёс это слово так просто, как будто не знает достойного, чтобы заменить его. И все подобные слова, исходя из его мохнатых уст, звучат просто, обыкновенно, теряя где-то свою солдатскую грубость и грязь».

(М. Горький. Книга о русских людях. М., 2007)

Здесь, правда, возможно разночтение, ибо экологически чистый русский язык знает два вида распутников: на букву «ё» и на букву «б». Мне кажется, граф, как истинный знаток, употребил первый вариант.

Исторические скороговорки

Талейран был толерантен, а Тарле не терпел Талейрана.

Рыцарственный царь поцарапал панцирь.

Учёный Ключевский чеканил ключевые умозаключения.

Капитул Аквилеи клял, икая, полемику о филиокве.

Резолюция Гогенцоллерна в целом целилась в революцию.

Не был духом нищ Ницше.

Народ, бурля, гробил рубль.

На Курбан-байрам рабами зарезан баран.