Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских - Мария Голованивская

Французское понятие intelligence (еще один эквивалент русского ума) – это понятие, с нашей точки зрения, особенно акцентирующее элемент понимания, анализа в умственной деятельности человека, способность взаимопонимания между людьми. То есть, иначе говоря, это ум особого рода. Понятие intelligence многое переняло от самого сильного понятия синонимического ряда – esprit – и обозначает также и духовную сущность, и человеческое существо, то есть тоже приобрело некоторые черты гибридности. Особо среди значений этого слова мы бы отметили третье значение – способность живого существа приспосабливаться к новым ситуациям, – связывающее также его и с идеей практического действия.

Во французском языке понятие intelligence недостаточно разработано образно, мы можем говорить лишь о некоторых фрагментах, оставшихся, возможно, от некогда существовавшей целостной картины. С какой-то точки зрения, intelligence – слой, покрывающий мозг, с какой-то другой – машина, порождающая абстрактные схемы. Однако образ, отождествляющий intelligence и машину, присутствующий также и у raison, – типичная научно-философская метафора, а не метафора, «которой мы живем».

Raison обычно воспринимается как эквивалент и русского «разума», и русского «рассудка». Особенности этого понятия в том, что оно связывается непосредственно с действием, а не с состоянием человека, за ним не проглядывается «души», а только лишь конкретный этимологически мотивированный образ счета, расчета, эталона, не допускающего множественности трактовок. Так же как и esprit, и intelligence, raison – не инструмент, а качество человека, это то, к чему взывают, raison – это данность, а не творение человека, созданное им для определенных своих целей.

Сопоставление соответствующих русских и французских понятий позволяет нам извлечь следующие выводы.

1. За русским и французским понятиями души стоит один и тот же прототипический этимон «дух, дыхание», однако понятия, произошедшие от этого этимона и трактуемые принципиально сходно, развили совершенно различные образно-ассоциативные ряды, что, с нашей точки зрения, обусловлено различиями в формировании национального самосознания и привело к четким различиям сущности национальных менталитетов. Русская душа, в большей степени связанная с представлением о психическом (и, следовательно, в большей мере являющаяся наследницей Психеи) – живой детородный орган, внутренняя суть человека, связанная с идеей «быть, а не казаться». Французская душа оказалась связанной с совершенно иным комплексом представлений – ткань, одежда, металл, предмет, что свидетельствует о приспособлении французским сознанием этого понятия для выражения целостной установки на то, что мир делается руками человека, приспосабливается им к себе, перекраивается по своим меркам.

2. Эту же тему развивает и французское conscience, имеющее идентичное происхождение с русским словом совесть: оба слова восходят к идее co-знания, к знанию, разделяемому всеми. Однако если русское сознание превращает совесть в вечно доминирующего судью и палача, иначе говоря, демонстрирует в трактовке этого понятия выраженное мазохистическое начало, то французское сознание превращает conscience в слабого, пугливого, готового пойти на сделку или отступить противника, победа над которым не вызывает сомнения. Французский менталитет вытесняет недоступное и непрактичное (истина), мистическо-эмоциональное и неконтролируемое (душа), судящее и карающее (совесть). Особое акцентирование материальной сферы жизни привело к закреплению во французском языке понятия профессиональная совесть, а особый рационализм сказался на наличии классификации состояний совести.

3. Центральным органом мышления в русском языке является ум, центральным органом мышления во французском языке является esprit. Ум – это инструмент, которым человек добывает новое знание, «открывает истины», находит выход из лабиринта и пр. Esprit, этимологически связанное с «духом и дыханием», является и мыслящим, и чувствующим началом. Esprit – не инструмент, а сущность человека, разумное начало, равно как и intelligence, делающее акцент на идее понимания, и raison, связанное с конкретным эталонным практически направленным действием человеческого разума. Иначе говоря, во французском языке не обнаруживается точного эквивалента русскому уму, равно как и русский ум, а также разум и рассудок, «не знают» такой особой классификации и стратификации, как французское esprit, и такой особенной выделенности и разработанности понятия «практического ума», имеющего во французском языке даже возможность образно ассоциироваться с наличными деньгами. Такая особенная отмеченность присутствует во французском языке во всех словах, обозначающих орган мышления. В русском же языке нет ни особой классификации, ни особой отмеченности ни одного из понятий. Слово рассудок, имевшее было такую отмеченность, уже почти вышло из употребления, а слово разум не наделено в русском языке особыми возможностями образовывать понятийно-образные ряды.

Представим результаты сопоставления в обобщенном виде.

Представления французов и русских о душе

Представления французов и русских о совести

Представление французов и русских об уме

Общекультурного свойства выводы из всего сказанного выглядят так.

1. Французское сознание не приняло и не закрепило за органами наивной анатомии человека высшей функции. Носитель французского языка покорил душу и совесть, приписав основную жизненную энергию органу мысли – esprit, оказавшемуся «больше» и души, и совести и ставшему основным символом человеческой сущности.

2. Для французского сознания установки античного мировоззрения в сфере «внутреннего мира» оказались более значимыми и поэтому стойкими, нежели христианского, не слишком подходящего для стимулирования активности и развития общественного и личного прогресса – главных буржуазных ценностей, а также являющегося основой для рефлексии, мешающей практическому действию. Такие же источники имеет и крайне неожиданный для русского сознания образ души как ткани, оболочки, одежды, традиционно презираемых русским одухотворенным видением мира, делающим выбор не в пользу кажущегося, а в пользу сущностного (по христианской модели), в отличие от сознания французского, выработавшего культ внешнего, кажущегося, формального, выразившегося и в формах этикета, и в роли моды в обществе, и в отношении к искусству.

3. Для русского сознания христианство оказалось единственно доступной и данной религией, поэтому оно пропиталось особым духом страдательности и мистицизма. Русский человек чувствует себя естественно, живя внутри с судьей и палачом, имея четко очерченный одушевленный источник эмоций, трактующихся в терминах стихии, равно как и многое из того, что эти эмоции вызывает (см. Главу вторую о русских понятиях опасности и угрозы).

4. Носитель французского языка активно преобразует то, что ему мешает, где бы ни находился источник этой помехи; носитель русского языка с помехой уживается. Это напрямую связано с отношением к активности и пассивности, к ответственности и безответственности, с любовью к благу и процветанию. Особое место среди этих оценок и установок занимает уникальный русский ум, инструмент для поиска выхода из сложнейших жизненных ситуаций. Не потому ли именно русские всегда были способны выживать в тяжелейших условиях, придумывая нетривиальные решения и используя все не по назначению, но поистине гениально? Не потому ли именно «русские мозги» так высоко ценятся и представляют собой дорогостоящий, но искомый товар для цивилизаций, держащихся за прагматические принципы? И не в силу ли названных ранее причин русские сами не понимают или не желают понять, какой замечательной вещью они обладают, и не могут оценить ее по достоинству?

Библиография

1. Бергсон А. Философская интуиция. Новые идеи в философии. Сб. № 1. СПб., 1912.

2. Урысон Е. В. Фундаментальные способности человека и «наивная анатомия» // Вопросы языкознания. 1995. № 7. С. 3–16.

3. Фуко М. История безумия в классическую эпоху. СПб., 1997; Фуко М. История клиники. М., 2002; Фуко М. Надзирать и наказывать. М., 1999.

4. Фрейд 3. Введение в психоанализ. М., 1996. С. ЗЗ8-349.