Семь ночей в постели повесы - Анна Кэмпбелл

Ему необходимо было зарыться руками в гриву ее волос, но лишь попытавшись опустить руки, он вспомнил, что связан. Ощущение ее мягкого, влажного рта на нем прогнало все остальное из его сознания.

Язык коротко лизнул его, после чего Сидони подняла голову и воззрилась на него с вопросом в глазах. Он не имел права просить ее продолжать. Сделать… больше. И все же мольба дрожала на его губах, и лишь с величайшим трудом он проглотил слова.

А потом – о чудо! – хватка ее стала крепче. И она вновь взяла его в рот. Нерешительно пососала. Он выгнулся, натянув веревки на лодыжках, и испустил сдавленное проклятье.

Испуганно охнув, она отстранилась.

«Боже правый, Сидони, не останавливайся! Только не сейчас».

– Тебе не нравится? – спросила она дрожащим голосом.

Он силился прогнать туман из головы. От ее экспериментов все кружилось и вертелось у него перед глазами, как будто она швырнула его в пропасть с вершины скалы.

– Нравится, нравится, – прорычал Джозеф.

Щеки ее пламенели, а губы были влажными и яркими. Ему больше жизни хотелось ощутить ее рот на себе. Встревоженная морщинка залегла у Сидони между бровей.

– По тебе этого не скажешь. Я делаю все правильно?

– Тебе необязательно это делать. – Он не мог поверить, что сказал это. Откуда, черт побери, взялся этот проклятый рыцарь в сияющих доспехах?

– Но я хочу. – Она облизала губы, словно смаковала его вкус.

Плоть его напряглась так, что готова была вот-вот взорваться. Он смотрел на нее, тщетно пытаясь отыскать какой-нибудь намек на отвращение или колебание.

– Бог мой, Сидони, тебе даже думать об этом не следовало.

К его удивлению, губы ее дернулись:

– У меня живое воображение.

Мозг его работал, несмотря на окутывающую его пелену желания. Ну и дурак же он. Это не какая-нибудь бесхарактерная мисс. Это же бесстыдная дерзкая девица, которая привязала его к кровати. Это прекрасная, храбрая женщина, которая ни разу не отшатнулась от его безобразного лица.

– Господи, Сидони, ты и вправду хочешь этого?

– Да.

Он сердито зыркнул на путы.

– Развяжи меня, и я покажу тебе, что делать.

– Не порть мне удовольствие. Я предпочитаю узнавать все сама.

– Я могу этого и не пережить.

– Большой, храбрый Джозеф Меррик?

– Я всего лишь плоть и кровь.

Ее улыбка сделалась завлекающей.

– О да!

Все, что он собирался ответить, улетучилось в опаляющей вспышке, когда она сжала руку и стала водить ею вверх-вниз. Каждый мускул его тела натянулся до предела. Капля жемчужной жидкости выступила на кончике. Он стиснул зубы и приказал себе: он не выплеснется ей в руку.

Какое-то странное выражение промелькнуло на лице Сидони.

«Пожалуйста, только не отвращение».

Но не успел Джозеф взмолиться или запротестовать, она наклонилась и медленно слизнула свидетельство его возбуждения. Трение ее языка заставило его стиснуть руки. Еще немного – и он разорвет эти проклятые веревки. Тогда, по крайней мере, он освободится и покажет ей…

Сидони подняла голову. Сердце его гулко застучало о ребра, когда она отчетливо сглотнула. Он сделал судорожный вдох. Она держала его в такой лихорадке, что он все время забывал дышать. Джозеф понимал, что этого никогда не случится, не с такой женщиной, как Сидони, но перспектива наполнить ее рот своим семенем и наблюдать, как она глотает, сводила его с ума от острого желания. Время замедлилось. Сквозь прищуренные веки он смотрел, как она опустила голову.

Если она остановится, то убьет его. А она, конечно же, остановится.

Он заглушил долгий стон, когда она взяла его глубже. Перед глазами потемнело.

От ее робости не осталось и следа. Вместо нее было горячее, влажное посасывание. Даже в самых диких своих мечтах не мог он представить, что она делает это. По своей воле. Она была немножко неуклюжей, но странным образом эта ее неискушенность лишь усиливала наслаждение. И тронула сердце, как ни проклинал он себя за такую мягкотелость.

Она двигала головой вверх-вниз до тех пор, пока не взяла его почти полностью. Он снова застонал и дернул тазом.

– Сидони, bella…

Она усилила нажим, и он крепко зажмурился, силясь сдержаться. Дьявол побери эти веревки! Джозеф не мог опрокинуть ее на спину и вонзиться так, как ему безумно хочется. Впрочем, вряд ли он протянет дольше нескольких секунд.

– Сидони, остановись, – просипел он.

Она медленно подняла голову, сводя его с ума этим мучительно-сладостным скольжением губ по его плоти.

– Но я хочу продолжать. – Голос ее был низким и хриплым, как никогда. Женщина, которая облизывала губы, смакуя его вкус, знала, что он целиком и полностью в ее власти.

Разумеется, так оно и было.

– А я хочу быть в тебе. – Жалкие остатки того мужчины, каким он был когда-то, поморщились, услышав, как он умоляет: – Развяжи меня.

– Ну нет! – Ее улыбка была провоцирующей. И когда она научилась так улыбаться? Девушка, прибывшая в Крейвен, была хрупким розовым бутоном, душистым и многообещающим. Сегодня Сидони – полностью распустившийся цветок, сочный и сладко пахнущий. – Только не сейчас, когда ты в полном моем распоряжении.

– Помилосердствуй, anima mia.

Он еще никогда ее так не называл, хотя это правда. Она – его душа. Завтра она уедет и заберет его душу с собой. Да поможет ему бог.

Оседлав его, Сидони застыла над ним, подняв юбки на талию и предлагая ему мучительно-сладостное зрелище темных завитков, скрывающих ее женственность. Осознание, что она вот-вот сделает, хотя этой позы она еще не пробовала, врезалось в него как топор. Во рту пересохло. Перед глазами поплыло.

И неудивительно. Вся его кровь до капли устремилась к паху.

Ее мускусный запах возбуждал, хотя он не касался ее. Сидони тоже была возбуждена. Она положила ладонь ему на грудь, потом медленно опустила таз, другой рукой направляя его в свое тело. Осторожно взяла в себя кончик, и он протяжно застонал, когда она остановилась. Ему хотелось, чтобы она вобрала в себя его целиком, но она приподнялась, скользкой щелкой дразня разбухшую головку.

Ведьма дразнила его всю ночь, больше ему просто не вынести. Это бесчеловечно, а он всего лишь простой смертный. Перед ним замаячила унизительная вероятность кончить на постель.

– Сидони.

Имя ее прозвучало сдавленным протестом. Он заизвивался в своих путах, неуклюже приподнимая таз. Ему уже было не до тонкостей. Боже правый, ему уже было вообще ни до чего. Пожалуй, это хорошо, что она все еще в своем красном платье. Если бы она была обнажена, он бы уже давным-давно лишился рассудка.

А она по-прежнему держалась с ним врозь. Нехорошая девчонка! Раз, второй он дернулся вверх, и каждый раз она оказывалась слишком далеко, чтобы он почувствовал ее жар. Она засмеялась низким довольным смехом. Глаза ее казались почти черными. Эти игры действовали воспламеняюще и на нее тоже.