Пожиратели таланта. Серебряная пуля в сердце (сборник) - Анна Данилова

– Меня Мирошкин подключил к своему делу, я еду сейчас на Саперную, – проныл в трубку Денис. – Знаешь, Глафира, что-то день сегодня какой-то невеселый, честное слово. Ладно, конечно, я приеду к семи и сделаю все так, как ты просишь. Но, может, я сам попытаюсь с ним поговорить?

– Ладно, Денис, действуй по обстоятельствам. Я очень хорошо тебя понимаю. Мирошкин наверняка поручил тебе какое-нибудь скучное дело, кого-то о чем-то расспросить, снять свидетельские показания или что-нибудь в этом роде. Но, между прочим, это и есть наша работа. Это в кино все носятся друг за другом, стреляют, гоняют на машинах, а в реальной жизни следователя прокуратуры или в нашей с Лизой профессиональной жизни основная работа и заключается в основном в разговорах с людьми. Анализ этих разговоров дает очень много. И от того, как ты задал свой вопрос, зависит ответ. Зачастую люди, которые хотят что-то скрыть от нас и не понаслышке понимают значение слова «лжесвидетельство», попросту утаивают важную информацию, поскольку им не задают правильных вопросов. И потом, когда дело завершено, нам не к чему придраться, мы не можем привлечь человека за лжесвидетельство, поскольку ничего подобного и не было, просто в свое время его никто не спросил о самом важном. Ты понимаешь, о чем я?

– Инструктируешь меня?

– Вроде того. Кстати говоря, у нас новое дело. Встретимся – расскажу.

5

Людмила вышла из ванной комнаты и увидела, что ее любовник еще не одет, что он по-прежнему сидит за столом голый и доедает запеченную курицу.

Комната, где они встречались, была серой от сумерек. Свет не включали, чтобы не привлекать внимание соседей, возвращавшихся в эти вечерние часы с работы. Все знают, что квартира пустует, что в ней никого не должно быть. И о том, что хозяин оставил свои ключи друзьям для встреч, им тоже знать необязательно.

В квартире, понятное дело, никто не убирался, в идеальном состоянии была только постель, которую Людмила сама привезла сюда из дома, и ванная комната, которую она время от времени приводила в порядок. Посуда, из которой они с Максимом ели и пили, была одноразовая и выбрасывалась каждый раз вместе с остатками курицы, которая покупалась в соседнем гастрономе, или ресторанной еды, которую привозил откуда-то сам Макс.

Людмиле все эти свидания уже очень скоро стали в тягость. Если раньше, когда она поддерживала перед семьей видимость верности и благополучия, она изредка встречалась с Максимом, и эти встречи как-то разнообразили ее жизнь, да и в душе ей было приятно насолить мужу, то теперь, когда муж перебрался в родительскую квартиру и жил отдельно и она могла проводить с Максом хоть сутки напролет, благо дети выросли, и у них была своя жизнь, и им не было никакого дела до ее времяпрепровождения, оказалось, что и Максим ей наскучил. Больше того, он становился ей в тягость. Страсть поутихла, и теперь их встречи приобрели какой-то пошловатый характер. Не свидания, а какие-то спаривания. Может, другие женщины, более темпераментные, и получали бы от этого удовольствие, но только не Люда. Во всем этом ей нравилось совсем немногое. Разве что она сама, красиво одетая, благоухающая духами, поднимающаяся по ступенькам на тонких шпильках, как героиня какого-нибудь французского фильма. И первые минуты перед близостью, когда Макс обнимал ее, шептал ей слова любви, увлекал в комнату, усаживал на кровать и целовал ее. Быть может, ей нравились и первые минуты их совместного обеда, эти приготовления, этот приятный голод, который они намеревались утолять вместе, вид разложенного на тарелках мяса, зелени, фруктов, это пузырящееся шампанское, клубника… Но вот потом, когда она оставалась совсем без одежды, на кровати, под тяжестью мужчины, ей хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, свершилось, чтобы она освободилась наконец, спряталась в ванной комнате и отмылась от тошнотворного запаха мужчины, от его навязчивой тяжести, от липких прикосновений. Одевалась она поспешно, натягивая тонкие чулки, дрожащими от нетерпения пальцами застегивая бюстгальтер, пуговицы на платье или блузке. Она сама смахивала со стола остатки пиршества в большой пластиковый пакет, пока Максим сворачивал постель, запихивая пухлый рулон в шкаф. Они торопились так, словно их могли застать за чем-то непотребным, преступным. Да, они были преступниками. Макс изменял своей жене, она – своей семье. И хотя ее уже не связывали отношения с мужем, все равно ей казалось, что она делает что-то непотребное, нехорошее, за что ей когда-нибудь придется расплачиваться.

Возвращаясь домой после свиданий, она больше всего боялась, что от нее все еще пахнет мужчиной, его телом и одеколоном. Поэтому, раздевшись, она снова принимала душ, только уже в своей ванной, пользуясь своими шампунями, гелями, кремами и духами, и выходила в своем халате чистая, прежняя, почти невинная. И разговаривала с детьми ровно, спокойно, словно и не было в ее жизни тайны, словно она только что вернулась из своей пирожковой, где работала бухгалтером, а не из чужой квартиры, пропитанной предательством и обманом.

– Ма, тебе звонили, – выглянула из своей комнаты дочь Маша.

– Кто?

– Какая-то женщина тебя спрашивала, сказала, что придет вечером. Голос совсем молодой.

– Да, знаю, и мне тоже звонила. Понятия не имею, кто она такая и что ей от меня нужно. Сказала, что хочет со мной поговорить.

Маша пожала плечами и снова скрылась в своей комнате.

Надо бы зайти к ней, расспросить, как у нее дела, как ее отношения с подругой, не помирились ли. С тех пор как они поссорились из-за парня, Машка ходит сама не своя и придумывает, как бы отомстить бывшей подруге.

Ладно, она зайдет к ней позже, после ужина. А сейчас надо очень быстро приготовить ужин. На троих. Это раньше она готовила на четверых, сейчас все изменилось. Теперь то место, где прежде сидел муж, занимает Гриша, сын. Шестнадцатилетняя жертва сложного возраста, нежный мальчик, который изо всех сил старается казаться циником, пофигистом и просто плохим мальчиком. Который болеет футболом и Интернетом и просто разрывается между ними.

После ухода Дмитрия в доме мало что изменилось чисто внешне. Разве что его место за столом заняли. В целом же все оставалось по-прежнему.

Людмила тысячу раз спрашивала себя, легче ли ей стало от того, что он ушел. И понимала, что ответ напрямую зависит от того, как она сама ставит вопрос: ее бросили? Она выгнала его? Если выгнала, значит, легче. Если ее бросили, значит, ей должно быть обидно и больно. Но боли не было. Было чувство облегчения и вместе с тем – вины. Еще ей было стыдно перед детьми за то, что они не имели возможности общаться с отцом так, как прежде. Что теперь им приходилось ездить к нему, чтобы поговорить, посоветоваться. Может, они и догадывались о том, что у нее кто-то есть, возможно, обсуждали это с отцом, но как это выяснить? Да и зачем это нужно?

Зарплату ей в пирожковой подняли. Гриша выиграл олимпиаду по физике, и ему подарили компьютер. Дмитрий, вернувшийся к своим художественным занятиям, удачно продал семь акварелей и все деньги подарил Машке на день рождения, и она купила себе японский спортивный мотоцикл. Кто знает, если бы не это, может, она так и продолжала бы париться относительно своей предательницы-подружки, а так – мотоцикл отвлек ее, дал возможность пожить другой, новой для нее жизнью. Новые знакомства, новые впечатления…

То есть некоторое положительное движение в семье все же произошло, все трое какое-то время были счастливы, даже если им это и казалось. Поэтому вряд ли кому-то из детей придет в голову обвинять ее в том, что она спровоцировала развод.

Людмила добавила в фарш натертый на терке лук, хлебный мякиш, хорошенько все смешала и налепила котлеты. Выложила их на раскаленное масло, и по кухне тотчас поплыл аромат жареного мяса, хорошей и дружной семьи, аромат благополучия и уверенности в завтрашнем дне.

В дверь позвонили. Людмила, чувствуя спиной взгляды высунувшихся из своих комнат детей, открыла дверь. Перед ней стояла высокая стройная молодая женщина в черной курточке и черных брюках. Светлые волосы струились до пояса. Она была необычайно хороша, ее лицо украшал свежий, появившийся благодаря осеннему вечернему холоду и ветру румянец.

– Меня зовут Елизавета Сергеевна Травина, я вам звонила сегодня, – сказала она с улыбкой, не предвещавшей ничего плохого. – И вам – тоже, – она взглянула поверх плеча на Машу. – Ведь я же с вами говорила?

Машка поспешно ретировалась, Гриша тоже прикрыл за собой дверь.

– Проходите, пожалуйста… Мы же незнакомы? – спросила Людмила на всякий случай. – Не думаю, что мы встречались.

– Да, незнакомы, но кое-что я о вас все-таки знаю, – посетительница решительно прошла в кухню, словно влекомая запахом готовящегося ужина, и этой своей решимостью уже вызвала в Людмиле чувство неприязни, раздражения. Кто она такая? Может, любовница Дмитрия?