Леди и джентльмены - Джером Джером

— Конечно, мне хочется быть моложе и выглядеть более красивой, — признавалась она ближайшей подруге. — Лично мне это без разницы. Привыкла, знаешь ли. Но для Реджи это так тяжело. Он это чувствует, я знаю, что чувствует, но открыто никогда не жалуется.

— Показал бы себя мерзавцем, если б пожаловался, — ответила Сьюзен Фоссетт, которая целый месяц пыталась терпеть этого господина, но потом сдалась, заявив, что максимум, на что она способна, так это стереть с лица вежливую неприязнь. — Кроме того, я не понимаю, какой от этого будет прок. Ты же никогда не говорила ему, что молода и красива, так?

— Я говорю ему, дорогая моя, только чистую правду, — ответила мисс Рэмсботэм. — Я не хочу, чтобы меня за это хвалили. Это просто правильно. Видишь ли, к сожалению, я выгляжу на свой возраст. Большинство мужчин находят это недостатком. Ты и представить себе не можешь, какой он хороший. Он заверил меня, что обручался со мной с открытыми глазами, так что нет никакой необходимости обсуждать неприятные темы. Я в полном восторге от того, что ему приглянулась именно я… а ведь у его ног могла лежать половина лондонских женщин.

— Да, такой тип мужчины их привлекает, — согласилась Сьюзен Фоссетт. — Но ты совершенно уверена, что это так? Что ты приглянулась ему?

— Моя дорогая, — ответила мисс Рэмсботэм, — помнишь изречение Ларошфуко? «Один любит, а другой позволяет себя любить». Если он позволит мне любить его, я буду довольна. Это больше, чем я могу ожидать.

— Да ты дура! — в лоб заявила ей ближайшая подруга.

— Знаю, — признала мисс Рэмсботэм, — но я понятия не имела, что быть дурой такое блаженство.

Богема день ото дня все сильнее возмущалась и удивлялась. Выяснилось, что молодой Питерс еще и не джентльмен. Все нюансы ухаживания он переложил на нее. Именно она помогала ему надеть пальто, а уж потом бралась за собственное. Она несла покупки. Шла позади, когда они входили в ресторан или выходили из него. Лишь чувствуя, что за ним наблюдают, он пытался проявлять к ней элементарную вежливость. Он обрывал ее, противоречил ей на публике, открыто игнорировал. Богема кипела от бессильной ярости, но не могла не признать, что такой счастливой они мисс Рэмсботэм не видели никогда, и по этой части он сделал для нее больше, чем все они, вместе взятые. Нежный свет поселился в ее глазах, и впервые все заметили, какие они глубокие и выразительные. Кровь, которой у нее всегда было в избытке, теперь приливала к лицу и отливала от него, поэтому ее щеки, ранее непременно красные, становились то розовыми, то белыми. Ожили ее густые черные волосы, стали пышными, буквально светились изнутри.

Женщина начала молодеть. Прибавилось плоти в положенных местах. Женственность проявляла себя не только в фигуре. В голос вкрались новые интонации, предполагающие очень и очень многое. Богема поздравляла себя, что дело идет к счастливой свадьбе.

Потом мастер Питерс все испортил, показав лучшую сторону своей натуры и презрев все последствия: влюбился сам, всем сердцем, в продавщицу кондитерского магазина. Но поступил правильно, нашел наилучший выход из сложившихся обстоятельств: сказал мисс Рэмсботэм правду и решение переложил на нее.

Мисс Рэмсботэм повела себя как человек, заранее знавший, что ее ждет. Возможно, в тишине своей уютной квартиры над ателье портнихи на Мэрилебон-роуд она и поплакала, дав выходной своей серьезной, обстоятельной служанке. Но, как бы то ни было, даже намек на ее слезы не потревожил спокойствия души мистера Питерса. Она просто поблагодарила его за откровенность, и маленькая нынешняя боль позволила избежать большой завтрашней беды. Она все понимала, знала, что он в нее так и не влюбился. Она сразу отнесла его к тому типу мужчин, которые вообще не могут влюбиться. Но мисс Рэмсботэм не добавила, разве что про себя, что они могли бы быть счастливы, если бы он только позволял ей любить его. В любом случае это благо, что он открылся ей до того, как все зашло бы слишком далеко. А теперь выслушает ли он ее совет?

Мистер Питерс искренне ее поблагодарил, заверив, что готов прислушаться к любому предложению мисс Рэмсботэм. Он вел себя неподобающим образом, ему крайне стыдно, и мисс Рэмсботэм раньше дала ему столько дельных советов, и он всегда будет видеть в ней свою самую близкую подругу, и так далее, и так далее.

Мисс Рэмсботэм предложила следующее. Мистер Питерс в свое время говорил о путешествии. Поскольку сейчас в Лондоне его ничто не удерживало, за исключением ожидания, когда клиенты попросят представлять их интересы в суде, почему бы не воспользоваться этой возможностью и не навестить своего единственного процветающего родственника, фермера в Канаде? Тем временем мисс Пегги уволится из кондитерского магазина и поживет в квартире мисс Рэмсботэм. Не надо никакого обручения — пусть это будут лишь намерения. Мисс Рэмсботэм чувствовала, что девушка миленькая, обаятельная, хорошая, но разве ей помешает обретение навыков поведения в приличном обществе и ликвидация пробелов по части манер? И если по возвращении через шесть месяцев или через год намерения мистера Питерса не изменятся и Пегги согласится выйти за него замуж, всем будет только проще, ведь так?

Вновь последовали выражения вечной признательности. Мисс Рэмсботэм их отмела. Это же так приятно, когда рядом с тобой живет красивая молодая девушка. Учить ее навыкам светской жизни — чистое удовольствие.

В итоге мистер Реджинальд Питерс покинул общество, к сожалению очень немногих, зато в нем появилась некто Пегги Наткомб, красотка, радующая мужской глаз. С волнистыми льняными волосами, щечками, сразу вызывающими ассоциации с цветами шиповника, носиком, которым Теннисон одарил дочь мельника, и ртом, достойным «Аркады Лэутера»[11] в лучшие дни этого торгового заведения. Добавьте к этому грациозность котенка и пугливость девочки, впервые надевшей короткое платье, и вы тут же простите мистеру Реджинальду Питерсу его неверность. Богема переводила взгляд с одной на другую — с феи на женщину — и перестала в чем-либо винить Питерса. О том, что фея глупа, как верблюд, эгоистична, как свинья, и ленива, как ниггер, богема не знала, да если б и знала, то это — пока фигурка и цвет лица оставались теми же — нисколько бы не изменило мнение о фее. Я говорю о мужской половине богемы.

Но как раз ее фигура и цвет лица не захотели оставаться теми же. Мистер Реджинальд Питерс, найдя дядю слабым, больным и жаждущим общения с племянником, задержался на более долгий срок, чем изначально планировал. Прошел год. Мисс Пегги теряла грацию котенка, становилась неуклюжей. Пара прыщей, один у правого уголка очаровательного ротика, так похожего на бутон розы, другой — на левом крыле чуть вздернутого носика, испортили детское личико. Походка стала покачивающейся. Подъем по лестнице теперь давался ей с трудом. Она начала дышать ртом, и богема заметила, что зубы у нее маленькие, в темных пятнах и неровные. Прыщи увеличивались в размерах и количестве. Сливочная белизна кожи уступила место желтизне. И ее словно покрывал слой жира. Детские ужимки и женщина, весившая, наверное, уже одиннадцать стоунов[12], по мнению богемы, никоим образом не сочетались. Манеры, если судить только о них, улучшились. Но не улучшили Пегги. Не принадлежали ей, не подходили. Сидели на ней, как элегантный воскресный костюм на деревенском мужлане. Она научилась говорить правильно, не проглатывая букв. Но выглядело это так, будто говорит она на выученном, не родном, языке. Тот минимум знаний, который ей удалось приобрести, только подчеркивал ее невежественность во всем остальном.

Тем временем мисс Рэмсботэм продолжала молодеть. В двадцать девять она выглядела на тридцать пять, в тридцать два — не старше двадцати пяти. Богема чувствовала, если так пойдет и дальше, дама скоро начнет укорачивать платья и отращивать волосы, чтобы они свободно падали на плечи. Вдруг появившаяся и овладевшая ею нервная возбудимость творила странное не только с ее телом, но и с разумом. Если давала что-то одному, то отнимала, похоже, у другого. Давние друзья, привыкшие, что общаться с ней легко и просто, не понимали, чем ее обидели. Теперь она искала новых друзей, новые лица. Чувство юмора, похоже, покинуло ее; подшучивать над мисс Рэмсботэм стало небезопасно. С другой стороны, она просто жаждала восхищения и лести. Ее бывшие приятели в изумлении отходили, наблюдая, как безмозглые молодые парни добиваются благорасположения дамы, расхваливая ее блузку или нашептывая тривиальные глупости о ее ресницах. Разумеется, она пользовалась успехом. Платья только подчеркивали достоинства ее фигуры. Красавицей она стать не могла, и ей хватило ума это понимать, но она уже превратилась в очаровательную, заметную в любой компании женщину. И уверенно двигалась к тому, чтобы стать женщиной тщеславной, эгоистичной, самодовольной.