Фирмамент - Михаил Савеличев

Одри держит ее за ноги, вжимается лицом в колени. Она слушает ее голос и вздрагивает от непонятных слов. Странных, древних, полузабытых слов.

- Ты задавала мне вопросы, - заметила новая Одри. - Важные и непростые. Мне показалось, что в таком виде будет легче с тобой разговаривать. Захотелось рассказать тебе все. Рассказать самой себе полупрозрачные сны, понимаешь? Сны о Хрустальной Сфере, о фирмаменте, о черном, непроницаемом своде... Я расту и мне становится тесно. Я должна подумать о самой себе, потому что кроме меня уже никого нет в Ойкумене. Материнская Земля, горячая Венера, задыхающийся Марс, планетоиды, планетоиды, планетоиды. Кто сказал, что Человечество не обречено? Я обрекла его. Ты смотришь на меня, как на бога?

Одри помотала головой. Нет, не бога. Что такое бог? Если бог - это любовь, то - да. Но бог - слишком коротко и холодно. Пустое слово. Неуклюжее и страшное. Возлюбленная.

- Я лишь частичка его. Ее. Она - океан, Панталасса. Она убила Человечество, но родила его вновь. Она рассылает корабли и говорит "Плодитесь и размножайтесь". И, может быть, мы все-таки разобьем небо. Умница, ты хочешь разбить небо? - новая Одри берет ее за подбородок, наклоняется и целует. - Умница... Умница... Мне давно хотелось найти для тебя новое имя.

- Не понимаю, - тихо говорит новорожденная Умница. - Не понимаю. Я не оправдываю твоих надежд. Я слишком глупа. Я слишком поддаюсь чувствам.

- Уж не влюбилась ли ты в меня? - всплескивает руками Одри. Чувственная стратегическая машина! Пожалуй, это могло бы рассмешить, кажется.

Умница отползает и прижимается к холодной стене. Из криогенных щелей ниспадают водопады белого охладителя. Он окутывает Одри в ледяную мантию.

- Не обижайся, - говорит новая Одри. - Я слишком бесцеремонна сама с собой. Но ты меня развеселила.

Новая Одри манит ее пальчиком, наклоняется к ушку и шепчет:

- Хочешь, я стану мальчиком? Ты знаешь, что такое мальчики? Тогда бы у нас была настоящая любовь, - новая Одри хлопает себя по коленям и снова смеется. - Я бы пошла на это, если бы внутривидовое спаривание не приносило уродливое потомство... Однако довольно. Теперь у нас есть дела поважнее.

Она бредет вдоль коридора и придерживается рукой за стену. Просто стену - холодную, металлическую поверхность с толстыми выступами шпангоутов. Обвислые ячеистые панели закрывают потолок, но кое-где образовались большие щели и в них можно заметить вытые провода - разноцветную мешанину волокон, которая все еще управляет движением корабля. Материнская стена сюда не дотянулась... Здесь нет бодрящих запахов и тепла. Стылость и заброшенность чердака Роя. Жужжание и размножение - в теплой середине, во влажности и уюте чрева Возлюбленной. Отбросы и уроды - в трюме, саморазмножающийся корм Утилизаторов. А что здесь? Здесь, в одиночестве машин, следящих мертвыми глазами за скоплениями каменных глыб, за красным бельмом гигантской планеты, за запутанным танцев оплодотворяемых планетоидов? Душа, разум, плоть. Где что? Хотелось бы ей быть душой? Или разумом? Или плотью?

В ней что-то шевелится. Бьется. Рвется наружу. Она придерживает огромный живот и идет дальше. Заботливые подруги остались внизу. Вместе с материнской стеной. Она больна. Очень больна. В ней поселилась и растет громадная метастаза. Но ей почему-то не было больно. Странно и тепло. Покой. Вот хорошее слово. На нее снизошел покой. Обнял теплой аурой, закутал в непроницаемое кружево и нашептывал ярко-синие сны. Запах соли и йода. Прохладный воздух, прокаленный ультрафиолетовой духовкой солярия и что-то мягкое, рассыпчатое под ступнями. Даже наслаждение стало каким-то другим. Она стала неповоротлива и пассивна. Добровольно отдала всю инициативу ему. Ему. Кому? Трутню. Хотя это слово все больше не нравилось ей. Презрительное и слишком функциональное.

- Я знаю, что это такое, - говорил ей он. Просто он.

- Сон. Еще один сон в моей коллекции. Я должна видеть сны. Это моя обязанность.

Она прижималась к нему спиной, его рука лежала на ее животе. Круглом, но красивом.

- Панталасса, великая, огромная Панталасса. Мировой океан Земли. Берег океана и песок. Граница двух бесконечностей - медовой желтизны и изумрудной синевы.

Она прижимает его руку крепче к животу, чтобы он почувствовал новое движение. Ей слишком страшно быть одной.

- Нет никакого океана. Весь океан - это я. Я проросла сквозь каждую его каплю, и он превратился лишь в тонкую пленку на моем теле. Там нет холода, потому что я согреваю его. Впитываю его, процеживаю его, а другие я, многие, многие я счищают с моей кожи паразитов. Я постепенно вновь выхожу на берег, тонкой и неуверенной пленкой цепляюсь за прибрежные камни, рвусь и откатываюсь назад. Но через миллионы лет я стану всем. Всем.

- Ты говоришь ужасные вещи, - шепчет он. Ее не охватывает привычный экстаз, чувства слегка притупились, но это приятно. Просто приятно. - Ты хочешь остаться одна на один с фирмаментом... Ты уничтожила всех, потому что Ойкумена была слишком слаба и бессмысленна. Но одиночество еще хуже.

- Откуда ты взялся? Ты слишком... слишком умел и догадлив... слишком... ах...

Все как-то по-новому. Словно найдена волшебная точка, чистая от привычности, тайный ручеек сладкой воды, от которого все сжимается и распускается краповым бутоном ядовитой орхидеи. Ее наполняют догадкой, разочарованием и ненавистью. Все в Ойкумене предусмотрено и предугадано. Даже предательство и любовь оказываются константами в великом уравнении противостояния. Противостояния Одри и Хрустальной Сферы. Фальшивое небо с фальшивыми звездами равнодушно смотрит на нее мертвенными, паучьими глазами. Оно отвыкло удивляться, оно не умеет бояться, ему безразлична одинокая искорка жизни. Сколько таких миров оно удерживает в удушающих объятиях гнилой плаценты, прокачивая через пуповину судьбы разлагающуюся кровь неминуемой смерти. Стальные щипцы протискиваются внутрь холодной и мертвой плоти, чтобы раздавить мягкую головку очередного безжизненного плода партеногенеза иссохшей, подыхающей Земли.

- Неужели ты все еще не догадалась, Одри? - шепчет он ей. - Мы - одно, одно целое. Ты и я. Нас будет много. Очень много. Мы поплывем к самому краю Ойкумены, в холод и тьму, под самую Крышку, где каждый шаг дается с трудом от невыносимой тяжести на плечах. Но такова наша судьба. И не говори, что не ты выбирала ее.

- Так значит... так значит... - она крепче обхватывает живот.

- Конечно. Все так и должно быть. Рой стал слишком большой. Пришла пора делиться и размножаться. Так, как это было всегда. Ты - новая царица и беременна новым потомством.

- А как же... любовь?

- Я всегда буду с тобой. Маска, не так ли? Ты ведь любишь поиграть в любовь? Извечная тоска плоти по душе. Ты - это все. Ты в каждой пылинке Ойкумены.