Фирмамент - Михаил Савеличев

- Мы такие разные, - говорит Одри и проводит пальцем по проступающим из материнской стены губам. Ее губам. Уж она знает их изгиб и припухлость.

- Мы разные, но мы - одно, - говорят губы и целуют пальчик.

- Это - нарциссизм, - смеется Одри. - Аутоэротизм.

- С тобой интересно беседовать, - губы раздвигаются и острые зубки прихватывают кончик пальца.

- Для этого ты меня и создала. Я - твой собеседник и твой советник.

Стена смотрит на нее множеством глаз, выстроенных в правильный круг. Ее глаз.

- Ты чувствуешь свою важность?

Одри прижимается к теплой стене. Ей на мгновение становится холодно, на крохотное мгновение, за которым скрывается тошнотворная бездна бытия. Даже не бытия, а - меона, неоформленной, жадной, пустой материи, готовой присосаться к любому разуму, что неосторожно приблизился к смертоносной ловушке.

- Мне часто становится страшно, - жалуется она. - Я многого не понимаю, но если бы я понимала все, я бы умерла от ужаса.

- Страх, ужас, - говорит стена. - Мы слишком эмоциональны. Мы все еще несем проклятье рассеченного андрогина... Тысячи копий, но они все равно остаются женщинами. Смешно. Я слишком долго живу, я безумна по любому счету, я чего-то жду...

- Что? Что ты ждешь?

- Мести. Ты знаешь, что такое месть?

- Справедливое наказание за дурной проступок, - говорит Одри, и стена начинает смеяться. Хохочет множество ртов, но их не хватает, чтобы выпустить все эмоции, и они беспорядочно расцветают скоротечными цветками по необозримому полю материнской стены.

- Я не права? - обижается Одри.

Рука гладит ее.

- Так ты говоришь - аутоэротизм и нарциссизм? У тебя склонность выбирать правильные, но слишком холодные слова, Одри. Ты умна, но у тебя нет того, что называется опытом. Ты знаешь, что такое опыт?

- Запас знаний, навыков, поведенческих и эмоциональных паттернов, приобретенных в процессе практической деятельности, - говорит растворяющаяся Одри.

- Слишком холодно, слишком правильно и холодно. Ты должна быть более чувственной, Одри. У нас слишком мало времени и слишком мало информации, чтобы полагаться на опыт и знания.

- Но... но это... это только химия... В ней нет ничего...

Стена сочувственно молчит. Уголки губ печально опущены. Взрыв. Еще один обессиливающий взрыв. Гормональный выброс. Разрядка. Шершавые слова. Одри мастерица на шершавые слова. Они теснятся в горле, копятся зудящей тучей крохотных насекомых, чтобы все объяснить, оправдать, препарировать, разъять, проанализировать и уже из смердящих останков правильных слов попытаться сложить еще более правильную фразу:

- Я люблю тебя! Я люблю тебя!

- Это - нарциссизм, Одри, - шепчет ей стена.

В тесном, звенящем лифте они похожи на одинаковые золотые статуи. Амальгама проступает медовым потом и крупными каплями начинает свое путешествие куда-то вниз - к ногам и далее в зловонную бездну трюма. Тьма все шире распахивает свою пасть, на ржавых плитах радиационной защиты проступают светящиеся полосы плесени. Сначала они идут редкими, полупрозрачными мазками, но с каждым уровнем их покров становится все более плотным, люминофор приобретает насыщенный зеленый цвет, и правильные многогранники созревших головок превращаются в крохотные драгоценные камни. Решетка лифта стесывает губчатые наросты, и странная псевдожизнь отбрасывает к Одриным ногам спутанные клубки хвостатых изумрудов.

- Они похожи на сперматозоиды, - говорит Одри и втаптывает плесень в сливные отверстия.

- Не подцепи что-нибудь, - усмехается Одри, наклоняется и трогает пальцем неопрятную, шевелящуюся массу. От соприкосновения с амальгамой она начинает дымиться, выцветать и разваливаться на грязные хлопья. - Опасности нет.

- Никогда не видела такую гадость.

- Мы только вчера родились, подруга. Ты и трутней не видела.

- Они тоже гадость.

Одри смотрит в свое золотое лицо, в свои золотые глаза. Черная точка зрачка кажется вызывающим нарушением совершенства новой плоти - сплава металла и мяса, твердости и мягкости, крови и электричества. Ее много. Она везде - Одри Умная, Одри Сильная, Одри Страстная и даже Одри Умирающая... Что ж, может быть и такое. Должно быть. Великий цикл рождения и гибели в уютном чреве Царицы. Там можно существовать. Там нигде не грозит опасность. Там не нужна броня и вообще не нужна одежда. Там за тобой всегда следят глаза материнской стены, и ты всегда получишь ответ. Там, но не здесь. Клоака. Отвратительная клоака, которую, однако, надо вычистить. Огнем. И кислотой.

- Они не гадость, - говорит Одри. Ее не видно, она за спинами самой себя. Своих отражений. - Они - необходимое звено в цикле воспроизводства семьи. Иногда они бывают очень полезны. Но от них нужно не забывать избавляться.

Снова молчание и гудение. Звук меняется. Теперь эхо поднимается волной снизу и приносит червоточинки близкого трюма. Тяжкое пыхтение усталых двигателей, гул воды, несущейся по атеросклеротичным трубам, надрывный свист криогенов, исходящих жидкогелиевой слюной, щелчки ультрафиолетовых ламп, периодически окатывающих защитные экраны дезинфецирующей волной. А еще шевеление тайной жизни, предоставленной самой себе, существующей сама по себе вот уже несколько циклов.

- Как они могли выживать? - спрашивает Одри.

- Мы это скоро узнаем, - обещает она сама себе.

Страх приближается, и адреналин перестраивает структуру полиаллоя. Броня теряет золотистый цвет, вбирает господствующую вокруг окраску печальные разводы упадка и запустения. Кто-то вскрикивает, вообразив неизвестную заразу, сжигающую тело, кто-то с интересом оглядывают себя, проводя гладкими ладонями по все такой же гладкой броне. Мимикрия. Теперь они такие же, как и те, кто заживо гниет в сточной канаве трюма. Черви, блохи, слизни, пиявки... Смрад окутывает, грохот ослепляет, тьма ржавым буравом впивается в череп и высверливает сомнение, страх, память, тепло, свет. Они родились, вышли из родовых путей и повисли на липкой паутине изголодавшегося паука, вперившего тысячи глаз-бусин в новые жертвы кровавого культа. Из-за плотной завесы слышен шелест напирающих насекомых, чующих жалкие крохи феромонов женских особей, безумеющих в костлявых объятиях отпадения от Царицы и готовых бросаться в огонь Утилизаторов, извергая мертвую, гнилую слизь семени, если дым и копоть будут намекать на соитие.

- Мы пахнем! - крикнула Одри. - Мы пахнем! Они чуют нас!

- Без истерики, - сказала Одри. - Так и должно быть. Они должны идти к нам, а не мы искать их.

- Их может быть много, - предупреждает Одри.

- Лампы! Освобождайте лампы! - кричит Одри, и красные пятна прицелов сходятся на безобразных наростах вдоль стен трюма, проскакивают молнии, на крохотное мгновения освобождая выбросом озона от липких затычек вони, гнойники лопаются, отплевывая черные фонтаны едкой дряни, и из шевелящихся дыр пробиваются первые лучи аварийного освещения.