Наставница королевы - Карен Харпер

— Отправиться с ней? Да, конечно.

— Ха, я так и знала! Вы готовы последовать за Елизаветой даже в Тауэр, который вы должны всей душой ненавидеть. Вы бы за ней и в самое пекло отправились, разве не так? Может быть, и придется!

По мановению ее руки человек с книгами удалился, но другие стражи по-прежнему маячили в дверях. Я вспомнила передававшиеся шепотом слухи: советники Марии настаивали, чтобы еретиков сжигали на костре. Сесил еще раньше писал нам, что королева начинает рассматривать публичные аутодафе как единственный способ сохранить свою страну в лоне католической церкви. У меня чуть не подкосились колени, когда она сказала:

— Один из вас — либо вы, либо ваш супруг Джон — будет помещен не в Тауэр, а в тюрьму Флит. Другой же отправится в изгнание. Выбор принадлежит вам одной, Кэт Эшли.

Флит! То была поистине жуткая старая каменная тюрьма, окруженная рвом. Находилась она здесь же, в Лондоне. В ней содержались заключенные, арестованные по личному приказу монарха, а также должники и преступники, осужденные королевским судом. Помещали туда и второстепенных политических преступников, к каковым, вероятно, относилась теперь и я. Времена настали суровые, и нам не приходилось ждать ничего хорошего. Но почему Мария решила предоставить мне выбор? Впрочем, я ясно понимала, что незачем и пытаться добиться свободы для себя: на висках королевы вздулись жилы, руки ее сжались в кулаки.

Несмотря на весь ужас моего положения, я постаралась мыслить здраво. Джон, разумеется, стал бы требовать, чтобы его заключили в тюрьму Флит, тогда как я находилась бы в безопасности за границей. Но я должна остаться рядом с Елизаветой, пусть она и будет сидеть в Тауэре на востоке города, а я в тюрьме на западе. А Джону — кто знает? — вдруг да удастся попасть в солнечную Италию. Давным-давно я подвела его, ничего не сказав о своих отношениях с Томом Сеймуром, — так, может быть, теперь сумею загладить свою вину?

— Ну же? — поторопила меня королева и скрестила руки на груди. — Я знаю, как сильно вы любите мою сестру, но так ли сильно вы любите своего мужа?

— Вы причиняете мне мучения, но я молю Бога, чтобы вы не мучили свою сестру.

— Единокровную сестру, — презрительно бросила Мария. — Пусть грехи матери падут на голову ее дочери!

Я готова была ударить ее. Именно такого отношения к Елизавете я и боялась. Вчерашняя дичь превратилась в безжалостного охотника. Теперь я поняла, почему Мария предоставила мне право выбора. Она достаточно хорошо знала меня и не сомневалась, что я постараюсь спасти мужа, а не себя. Джона, таким образом, убирали с дороги, и мне уже не на кого будет опереться, только на саму себя… или на королеву. Мария хотела заставить меня выбирать не только между тюрьмой для мужа или для меня самой, но и между королевой Марией и принцессой Елизаветой. «Анна, — мысленно воззвала я к призраку, являвшемуся мне во снах, — я не подведу ни тебя, ни дочь твою».

— Я отправлюсь в тюрьму Флит, — сказала я королеве, глядя прямо в ее прищуренные глаза. — Не сомневаюсь, что вы поступите справедливо и с моим супругом, и с моей госпожой. Ведь даже короли и королевы будут держать ответ перед Господом Богом, как и все мы.

Она обожгла меня злым взглядом, но ничего не сказала и отвернулась. Не стала ни возражать, ни выказывать жалость или угрызения совести. Мария воплощала власть, и только. Было в ней и нечто еще более пугающее: слепая вера в себя и в католицизм, чего бы это ни стоило другим.

— Ваше величество, позволите ли вы мне попрощаться с мужем? — осмелилась спросить я.

После того как я навлекла на себя ее неудовольствие, решив остаться с Елизаветой, несмотря на риск для себя, королева откажет мне в моей просьбе, это было ясно — но я готова была унизиться ради возможности бросить хоть один прощальный взгляд на мужа.

— Позволю, — снова повернулась ко мне Мария. — В знак уважения к той любви, которую я сама обязана буду демонстрировать своему супругу, когда он прибудет сюда и мы с ним станем жить вместе, я позволю вам это, Кэт Эшли. — Она подняла правую руку и ткнула в меня указующим перстом. — Вы должны понять, что даже еретикам следует дать время, дабы они примирили души свои с Богом, прежде чем Он дарует им вечный покой.

Королева вышла, а я осталась в комнатке, ожидая возможности проститься на время (или навсегда — этого я знать не могла) со своим любимым Джоном. И при этом мне придется снова солгать ему, иначе он ни за что не уедет.

— Любимая! — воскликнул он и обнял меня крепко-крепко, не обращая внимания ни на оставшегося в комнате стражника, ни на открытую дверь в коридор, где стояли другие стражники.

Мне подумалось, что и сама Мария затаилась где-то неподалеку и подслушивала, надеясь, что мы скажем друг другу нечто такое, что можно будет использовать против нас.

— Ты уже знаешь? — спросила я. Мы крепко обнялись, и я прошептала ему на ухо: — Нас не только подозревают в сочувствии заговору Уайетта. Обнаружили наши книги.

— Мне их показали. Я отправляюсь в изгнание, а ты останешься здесь с Елизаветой.

Значит, ему преподнесли это так. Тогда мне не придется его обманывать: в каком-то смысле я и вправду остаюсь с Елизаветой. Ведь после того как Джон простил мне нежелание рассказать ему всю правду о моих отношениях с Томом Сеймуром, я поклялась (хотя он и не настаивал), что больше никогда не буду его обманывать.

— Да. Да… А ты наконец попадешь в свою солнечную Италию.

— Ну, без тебя она покажется мне не такой уж и солнечной. На рассвете меня отведут в порт, и кто знает, сколько мне придется пробыть вдали от тебя. Я буду передавать тебе письма через Сесила, хотя если ты будешь с принцессой при дворе — не знаю, сумеет ли он их вам доставить.

Чтобы заставить Джона уехать, они скрыли от него, что Елизавета будет заключена в Тауэр.

— На что ты будешь там жить? — спросила я.

Он слегка встряхнул меня, потом снова прижал к себе, и мы продолжили шептаться.

— Ты же знаешь, я сумею найти себе работу везде, где только есть лошади. Если потребуется, я отыщу себе покровителя — ведь многие сторонники нашего дела уже бежали за границу.

«Нашего дела». Да, теперь мы воистину превратились в мятежников, как несчастный Томас Уайетт. Нас схватили и подвергают мучениям. А я теряю людей, которых люблю больше всех на свете, и отправляюсь в темницу. Елизавета же будет страдать в Тауэре.

Мы с Джоном поцеловались и еще раз обнялись, шепча слова любви и клятвы верности. Стражникам пришлось оттаскивать нас друг от друга. Насколько я могла судить, мужа мне больше не увидеть, а если королева примется сжигать еретиков, я могу оказаться в их числе одной из первых. Черт бы побрал эту королеву за ее извращенные понятия о милости и справедливости, за безграничную власть и за ту гордыню, которую я уже наблюдала у ее отца.

Когда Джона увели, а мою дверь плотно закрыли и заперли на замок, силы покинули меня. Я больше не старалась сдерживаться, казаться сильной ради мужа, Елизаветы, даже ради себя самой. Я села в своих пышных юбках прямо на пол и рыдала до тех пор, пока не начала задыхаться.

Я чувствовала себя опустошенной, обездоленной… Я снова была маленькой девочкой, потерявшей мать. И снова перед моими глазами явилась картина казни Анны Болейн, когда ее голова отделилась от туловища, а губы еще двигались в отчаянной молитве о спасении души. Мой Джон и моя девочка — их забрали у меня. Я осталась в одиночестве, преисполненная страха не только за себя, но и за них обоих — единственных людей, которых я любила в этом жестоком мире Тюдоров.

Та зима выдалась на редкость морозной, хотя поначалу я обращала на это мало внимания. У меня не осталось ничего, кроме ощущения обреченности и предчувствия надвигающейся смерти. В тюрьме Флит я лежала, скорчившись под тонким старым одеялом и своим плащом, на единственной деревянной скамье. В камере был, правда, крошечный камин с решеткой для угля, однако за топливо, как и за все прочее в этой тюрьме, надо было платить. Мамино гранатовое ожерелье я спрятала за корсаж — скорее я умру от голода, чем продам или обменяю его, пусть даже на пищу. Ела я мало, надзиратель даже пригрозил заковать мои ноги в кандалы, если я буду отказываться от еды. Поэтому пришлось есть, почти не ощущая вкуса чуть теплого супа, в котором плавала голая говяжья косточка, и пить хоть немного из полагавшейся мне скромной порции.

Даже зимой здесь стояла невыносимая вонь, хотя ров, куда сбрасывали мусор и сливали нечистоты, почти весь покрылся льдом. Речушка Флит, немного южнее впадающая в Темзу, также замерзла, как сказал мне тюремщик.

И мое сердце тоже заледенело. Хуже всего было то, что я мучилась в неведении, как там путешествует Джон, хотя за него я тревожилась меньше, чем за принцессу. Я несколько раз спрашивала, отправили ли ее в Тауэр, но в ответ тюремщики лишь пожимали плечами.