Харбинский экспресс-2. Интервенция - Андрей Орлов

Грач понял, что речь о Вердарском. И еще: квартальный (супротив инструкции) найденную пуговицу не следователю отдал, а принес ему лично, Грачу. С тем, значит, чтоб легче на убийцу своего работника выйти. Ничего не скажешь – благородно поступил. Хотя и глупо.

– Разве? Ну-ка, ну-ка…

Он поднес пуговицу ближе к свету. Точно: от того сюртука, в котором столь любил щеголять злополучный чиновник стола приключений. Но как она оказалась у Чимши – прощелыги и плута?

И тут молнией мелькнула догадка. Из тех, что посещают очень нечасто, но зато уж, коли явились, все тайное вмиг делают явным. Ну, может, и не все – но многое.

Вот только чужим знать о том ни к чему.

Спустя четверть часа квартального удалось выпроводить. Расстались миролюбиво; пожалуй, он ушел даже довольным. Для этого Грач употребил всю свою дипломатию. Утомительно, однако иначе нельзя. Очень важно, чтоб до поры про пуговицу никто не услышал. Тем более – начальство.

Смеркалось, когда он вышел на улицу. Извозчики уже зажгли фонари; свободного удалось не сразу достать.

Наконец приехали в Пристань. Грач уж на что город знал, а здесь-таки поплутал, прежде чем отыскал нужный ему дом. Дом, кстати, приметный: на двух хозяев. По словам квартального, Чимша занимал правую половину – это если глядеть с улицы.

Двор, видать, тоже был надвое поделен – в высоком заборе две крепких калитки. Грач толкнулся в правую – заперто.

Это кто ж там затворился? Неужто покойник? Хотя за последнее время дела приняли характер насквозь фантастический, такой кунштюк все ж представлялся сомнительным. Не было и быть не могло тут почившего Егора Чимши: про душу его сказать затруднительно, а вот бренное тело наверняка пребывало, где и положено, – в городском морге, на леднике.

Оставалась вторая возможность, прозаическая: соседи. Ее и надо проверить.

Грач подошел к левой калитке, подергал. Она затряслась на деревянной щеколде, но открываться тоже не пожелала. Но результат какой-никакой получился: во дворе за глухим забором послышались лай, звяканье цепи. Потом раздался скрежет несмазанных петель, и женский голос вздорно спросил:

– Кому там на ночь глядя припало?

– Полиция, – ответил Грач.

– Так были ж днем от квартального!

– То от квартального, – терпеливо сказал Грач. – А теперь от сыскной. Ты, бабонька, открывай.

– Шоб у вас повылазило…

Шаги. Сквозь щели в калитке мелькнула золотая искра – по всему, хозяйка затеплила лампу. Пес залаял снова и тут же, взвизгнув, умолк. Пинка, видать, получил. Ну, это понятно – бей своих, чтоб чужие боялись.

Но вот уже глухо застучала щеколда, и отворилась, наконец, калитка.

Солдатка, безошибочно определил Грач, глядя на стоявшую перед ним бабу. Лицо, глаза. Сотни перевидал таких. Наверняка прачка – вон, руки распаренные, даже при керосиновом свете видать.

– Ну что, так и будешь в гляделки играть?

Она смотрела в упор, и по всему чувствовалось: нисколько не робеет его и ни капельки не боится.

Но Грачу не было до того дела.

– Пригласи-ка в дом.

– И тут справно, – ответила баба. – Говори, с чем пришел. А в доме тебе делать нечего.

Однако, новость! Грач даже удивился:

– Я сейчас уйду и велю утром привести тебя под конвоем. Хочешь ты этого?

– А мне все равно.

Сказала – и зыркнула из-под платка. Грач понял: сейчас захлопнет калитку, и тогда впрямь до утра ничего будет не сделать.

– Ладно, слушай: я про твоего соседа спросить пришел. Убили его.

– Эка новость…

– А как убили, тебе известно?

Молчание.

– Ты ведь на дому стираешь? – продолжал напирать Грач. – Верно?

– Ну, так.

– А днем ничего не слыхала? Может, видела соседа случайно?

– «Случайно!» – передразнила она. – Ясное дело, видала. Корова у меня, Вишня. Я от ней кажное утро молоко да сметану соседу ношу… носила…

Голос у нее слегка дрогнул.

Вот оно что, понял Грач. Тут сердечная драма в наличии! Ну что ж, ничего удивительного. Егор Чимша был мужиком видным. Не то чтоб писаный красавец, однако того типа, что для женского сердца всего опасней. Не для всякого, конечно, – но для одинокой солдатки бесспорно. И сразу же стало понятно: ничегошеньки она не скажет. Прекрасно знала, чем Егор промышляет, и через то к властям питает самую стойкую неприязнь. А может, и еще есть причины…

– Мамка!.. – прозвучал тоненький голосок. Должно быть, с сеней.

– Отстань! Щас приду! – Обернулась к Грачу и сказала бешено: – Ну, долго еще жилы станешь тянуть?

Быстрый топот маленьких пяток у нее за спиной:

– Мамка, мамка! А Сенька опять на пол нагадил!

– Вот что, бабонька, – быстро сказал Грач. – Соседа твоего, Егора, убили жестоко. Колючкой отравленной; ткнули в самое горло. Надобно злодеев сыскать, побыстрее. Ты мне помоги. Это и для тебя важно – вон, у тебя дети. А ну как к тебе сунутся?

– Нехай попробуют, – ответила баба. – Всяких отваживала.

– Таких – нет. Это душегубы первостатейные. Им человека убить – что подсолнух раздергать.

– Сказано: не видала я никого, – лицо у бабы скривилось от злобы. – Кому тут ходить?

Ничего не получалось.

Грач мысленно вздохнул. Надо признавать – с этой солдаткой вышло фиаско. Ничего она больше не скажет. И в присутствие вызывать тоже бессмысленно: там придется допросик вести чин по чину, на протокол. А это совсем нежелательно – до тех пор, пока не откроется связь Вердарского, чиновника сыскной полиции, и лошадиного барышника Егора Чимши. А связь эта точно имеется.

– Мамка, а ведь был тут чужой, – протянул за спиной бабы невидимый отсюда ребенок. – Маленький такой, на заборе. Я же рассказывал, а ты заругалась и меня тряпкой погнала. А после к дяде Егору пошла…

– Брысь, пащенок! Чтоб духу… – Она замахнулась, но Грач поймал ее за руку. Крепко стиснул кисть – и тут, на глазах, произошло удивительное дело. Баба вдруг поникла, склонилась. Весь задор ее как-то вмиг улетучился.

– На заборе? – переспросил Грач в темноту – ребенка было не разглядеть. Впрочем, это ничуть не мешало. – Интересно. Так кого ты там видел?

– Махонького такого ходю. Он был одетый как мальчик, но только не мальчик.

– Почему?

– Разве ж я пацана со взрослым попутаю, хотя б и китайским ходей?! Я за ним долго глядел, а он меня и не видел. Потому что я тихохонько, скрозь щелку. А у ходи еще дудка была, чудная. Только он на ней не играл, а все к глазу пристраивал и будто сквозь нее на окна дяди Егора смотрел.

– А дядя Егор не видел этого ходю?

– Не, он же с мамкой пошел любиться. Они в это время завсегда вместе бывают.

Баба слушала молча, обессиленно прислонясь к калитке.

– А потом? – спросил Грач.

– Он дудку свою спрятал, с забора слез и пошел себе в сторону. А я следом побёг, – сообщил малец.