Судьба драконов в послевоенной галактике - Никита Елисеев

Он протянул мне миску. Я взял ее.

Поглядел на Мишеля. Мишель ободряюще улыбнулся, мол, давай, давай, чего там, все там были, ешь, кушай, жри, чавкай, лопай, бирляй, топчи, жуй…

И эта ободряющая, покровительственная улыбка разозлила меня, ударила меня, как бичом.

В эту минуту я ненавидел улыбающегося Мишеля – больше, чем Пауля, больше, чем Хуана, больше, чем всю бандитскую шоблу "отпетых".

Ненависть придала моим рукам точность и быстроту. Мишель не успел заслониться. Я вымазал его лицо, припечатал миску к его улыбающейся физиономии.

Миска грохнулась на пол.

– Кушай, – сказал я, уже не помня себя от гнева, – тебе не привыкать, вспомни молодость.

Стало очень тихо. Хуан взял за руку Мишеля.

– Пойдем помоемся?

Мишель выдернул руку:

– Сейчас… Ну… Одноглазый, ну…

Хуан и Мишель вышли.

Я увидел, как изменились лица "отпетых", и испугался.

Ибо на их лицах не было ни злорадства, ни жестокости привычных к своему делу экзекуторов, только удивление и… едва ли не испуг… Да, пожалуй что и испуг…

– Ты что, – спросил у меня Пауль, – умом трахнулся? Ты понимаешь, что тебя сейчас убивать будут?

Пауль был бледен.

Я вжался в стенку…

Меня приволокли и бросили поперек койки. Сквозь боль, которая теперь стала моим миром, моим морем, на дне которого я лежал, я слышал чужие голоса.

Изо рта у меня тянулась длинная красная тягучая струя.

– Завтра, – услышал я голос Мишеля, – умоешь рыло и пойдешь в кантину чистить котлы, а вечером будешь едальником работать здесь… Я тебя, суку, научу вежливости и хорошим манерам.

Возвращение из санчасти в казарму не ознаменовалось ничем особенным. Я боялся, что возобновятся издевательства, бессонные ночи… Но нет. Кантовать кантовали, но весьма умеренно, не сравнить с тем, что было в самом начале. Или я втянулся, привык?

Одно меня пугало. Меня больше не брали на вылеты. В пещеры на чистки брали, а на другие планеты – ни-ни. Мишель не заговаривал со мной, а у Пауля, с которым у меня завязалось странное приятельство, мне было неловко спросить, не оттого ли меня не берут на другие планеты, что считают стукачом. Пауль-то как раз и был стукачом… Дружил я с Валей, с Валентином Аскерхановичем, а приятельствовал с Паулем. С Паулем мне было интересно беседовать, вспоминать "верхнюю" жизнь, Пауль понимал кое-что с полуслова; с Валентином Аскерхановичем мне беседовать было не о чем, и вспоминали мы слишком разное: он девок, шкур, баб – я книжки; но на чистки в пещеры, темные и светлые, я предпочитал ходить в паре с Валей. И у него же однажды спросил: "Валя, я ведь – хороший "чистильщик", отчего у меня только один вылет?" Валентин Аскерханович пожал плечами: "Ну, ты спросишь! И главное – у кого… Пиздею решать, кого выпускать, кого – не следует", "Пиздею решать, а Мишелю – выпускать?" Валя ничего не ответил, пожалуй, кое-что он все же понимал с полуслова.

В эту чистку погиб Хуан. Как обычно, он задержался у подпаленного "червячка" и принялся гурманствовать. От удовольствия даже лампочку притушил, вроде как глаза прижмурил, а может, просто не хотел видеть едомое, столь приятное на вкус. В кромешной тьме его и цапнуло. Первыми на место происшествия поспешили мы с Валентином Аскерхановичем. Валя мощным фонарем высветил всю пещеру, и я увидел извивающуюся, будто мускулистый, загнанный под блестящую кожу ручей, змею. Валя скинул огнемет, но змея с легкостью скользнула куда-то вниз, в видную только ей трещинку, расселинку, норку… Хуана осмотрел Пауль, на сей раз не спавший, а примчавшийся (Мишель все же научил его некоторым правилам приличия) на место происшествия…

– Мертвому – припарка, – непонятно сказал он и досадливо махнул рукой. Дескать, все! Финита!

Гордей Гордеич по случаю гибели Хуана закатил немыслимую речугу. Хуан, как-никак, пал на месте преступления. Полуоткрытый рот его был набит белым сочащимся мясом червя, в руке зажат нож, а на лице застыла навеки дурацкая блаженная улыбка. Так с этой улыбкой он и поволочется среди других, прочих в пасть и брюхо дракона.

– …И вот такие, как этот ваш Хуан, ебте, думают, что мы по ним заплачем!… Ни хера никто не заплачет!.. Пусть мамы их по ним плачут-рыдают, убиваются, что они таких зверолюдов смастерили, а мы плакать не будем! Плюнем, ебте, – полковник, в самом деле, смачно харкнул на бетонный пол подземелья, – и дальше пойдем…Смирна!

Мы вытянулись.

– Ббте, – поспокойнее сказал полковник, – вольно… Слушай список "летунов", – полковник шмыгнул носом, – вам, оглоедам, в своей среде, ебте, таких гадов, как этот Хуан, выращивающих, на вашем, ебте, подзоле возрос, – чуть не взвизгнул Гордей Гордеич, – на ваших суглинках, так вот, вам доверяется важная миссия, ебте…

– Воробушка ловить, – вздохнул Валентин Аскерханович, – еще хуже, чем в пещерах.

– Ббте, – повысил голос полковник, – "летающий воробей".

– Валька, – не пворачиваясь. пробормотал Мишель, – возьми с полки пирожок. Пять.

– Гы, – гоготнул кто-то, – ты гляди, как Пауль пригорюнился.

– Мда, – заулыбался бригнад, – санчасть необходима… Паш, на "летающего" всех гребут.

У меня заломило в груди от радостного предчувствия – значит, и я, значит, и меня?

Полковник читал список. Под сводами пещеры на плацу перед пальмами раздавалось: "Я…Я…Я".

– Сперансов, – выкрикнул полковник, а я готов был заплакать, ибо мою букву давным-давно "прошли", и уже было ясно, что никуда и никогда я не полечу.

– Сперансов, – повторил полковник фамилию Хуана и в изумлении воззрился на нас.

– Вот хрен старый, – пробормотал Мишель, – как будто не знает…

– Ббте, – догадался полковник, – третья рота, кто список составлял?

Мишель недовольно мотнул головой и выкрикнул: "Я", – после чего вышел на плац из строя.

Полковник подскочил к нему, тряся бумажкой:

– Я! Видали, ебте? Какой цинизм! Какая наглость! Я знаю, что ты, кому, как не тебе, ебте, составлять? Ты как его, ебте, составил, вот в чем вопрос.

– Как приказано, – ответил Мишель, – так и составил. Мне приказано было всех.

– Всех? – прервал полковник. Всех? Ты что, ебте, дурака валяешь или в самом деле дурак? Ты что мне тут составил – всех? Живых, ебте, и мертвых – всех под ружье? Тогда почему только Хуана Сперансова? А где Диего, где Федька? Или для тебя, ебте, Хуан – живее всех живых?

Полковник заглянул в список и внезапно изумился:

– Что такое,ебте? Почему список на одного короче?

Мишель с готовностью объяснил:

– Так ведь Хуан погиб…

– Ббте, – полковник иронически склонил голову набок, – ты за кого меня принимаешь? В твоем списке вместе с ужаленным Хуаном на одного меньше… Значит, у тебя еще кто-то умер, ебте? А?