На краю империи: Камчатский излом - Сергей Щепетов

– Да кака немцу разница?!

– Точна! А еще… Во, удумал! В той землице, что на восход, лисиц непуганых тьма тьмущая! И все сиводушчатые!

– Врешь, Василий! Красные там тоже водятся!

– Водятся, да… Тока мало! А так, считай, все сиводушки!

– Ладно… А откель мы енто знаем?

– Иноземцы сказывали! А еще сказывали, будто соболя там с медведя ростом!

– Ну, ты это… Не очень-то! Не больше собаки оне!

– А про чертей на горелой сопке скажем?

– Ну их на хрен! На полтинник и так хватит!

– Так чо, пойдем к капитану проситься?

– Пошли!

Митька к тому времени и сам уже изрядно набрался, так что смотреть, чем дело кончится, не пошел. Потом ему рассказали, что тех служилых к Берингу в конце концов допустили. А некоторое время спустя капитановы денщики выгнали из избы пинками. Видно, история про двухголового кита немцу не понравилась или очевидцы дали противоречивые показания. Так или иначе, но денег им не обломилось.

Как ни странно, но эта пьяная история имела продолжение. Лейтенант Чириков, улучив удобный момент, начал допытываться у Митьки про землю на востоке, которая очень заинтересовала капитана Беринга. Ее существование предполагали некоторые европейские географы, а теперь как бы подтверждали показания камчатских жителей. Митька не стал объяснять происхождение этих показаний – история о немецкой «глупости» получила широкую известность в народе, и народ ее поддерживал и веселился. Подводить «своих» не хотелось, пакостить Чирикову – тоже. Поэтому Митька честно сказал: все, что касается видений земли на востоке, – чистой воды брехня. Но доказать это теперь практически невозможно – авторы откажутся от своей выдумки разве что под пыткой. Чириков вздохнул и высказался в том смысле, что капитан, вероятно, получил то, что хотел, и никакого расследования проводить не будет. Вот если бы он так же поверил словам Татаринова о близости Большой земли к Чукотке!

«Питейные» средства кончились у Митьки очень быстро, а трогать свои кровные заначки он категорически не желал. Поэтому пить перестал, выгнал похмелье в бане и отправился к Берингу. До самого капитана его не допустили, однако предложение отправиться с товарами на речку Уку получило поддержку. Попутно выяснилось, что несколько человек посланы уже по острожкам восточного побережья. А одна команда обязалась добраться даже до реки Авачи. «Однако, без меня дело пошло, – удивился Митька. – Да как шустро пошло! Капитан, похоже, торгует лучше, чем плавает». Удивляло количество местных служилых, возжелавших работать на «немца». Эта загадка разрешилась быстро: в качестве спутников в поездке Митьке рекомендовали взять… двоих «жилых» казаков из тех трех, что прибыли вместе с ним из Верхнекамчатска! «Это ж рука Козыревского и Шубина – не иначе! – осенило Митьку. – Только мне велено ничего не знать – вот и ладненько! Но как крепко взялись… Аж страшно становится!»

Как оказалось, все это цветочки. Ягодки начали созревать весной. Первые же отряды ясачных сборщиков, посланные камчатским комиссаром Михаилом Петровым из Нижнекамчатска по ближайшим ительменским острожкам, неожиданно столкнулись с сопротивлением ительменов. Те категорически отказывались давать что-либо сверх ясака и при этом размахивали копиями приказа капитана Беринга. Казакам пришлось применить силу. В результате они забрали все, что желали, однако следом за ними в острог начали съезжаться делегации ительменов, которые хотели пожаловаться Берингу на действия сборщиков. Капитан их выслушивал и обещал разобраться. Те верили и терпеливо ждали, диктуя Митьке свои жалобы. Естественно, Беринг ни с чем разбираться не хотел, но количество быстро перешло в новое качество: конфликт сначала обозначился, а потом назрел. Похоже, капитан горько пожалел, что поддался на уговоры и издал тот злополучный приказ. Он даже на Митьку обиделся и перестал с ним разговаривать. Правда, ненадолго – обходиться без советов служилого он уже не мог.

Михаил Петров оказался в сложном положении. Срок его службы на Камчатке кончался, это был последний промысловый сезон для набивания мошны, а тут такое творится! Получается, что свою долю, свою прибыль он должен вернуть камчадалам?! Комиссар готов был уже к активному протесту, но тут выяснилось, что не все служилые его поддерживают. Среди них по рукам ходил список, копия доноса, якобы составленного капитаном для сибирского губернатора и Сената. В этом документе четко были прописаны противозаконные деяния как начальников, так и многих рядовых. Будь адресатом якутский воевода, никто не обратил бы внимания – в Якутске все проплачено, но губернатор! Но правительство! Многим вовсе не хотелось рисковать карьерой из-за нескольких шкурок и, тем более, из-за корысти сына боярского Петрова.

Опасаясь бунта, Михаил допустил ошибку: приказал вернуть ительменам забранные у них сверх ясака и аманатского сбора пушнину и продукты – лишь бы они побыстрее убрались из острога. Вся пушнина немедленно была скуплена людьми Беринга и Шпанберга. Довольные ительмены поехали разносить весть по «городам и весям».

А руководство острога ждали новые неприятности. Отряд, посланный на реку Еловку, также столкнулся с сопротивлением камчадалов. Это сопротивление было подавлено на корню, но двое казаков отказались участвовать в мордобитиях и порках туземцев. Произошла драка между служилыми – на глазах у ительменов!

Когда об этом стало известно в остроге, среди народных масс началось брожение. Некий седоусый ветеран освоения Камчатки кричал в кабаке, что годовальщики и те, у кого кончается срок службы здесь, желают сорвать куш и уехать. В Якутске они разбредутся служить по дальним острогам, и им ничего не будет. А мы, у которых хозяйство, останемся тут. Как наедут по доносам из столиц сыщики, как начнут пороть да вешать! И кого? А все – нас!

Оратору яростно возражали, но аргументы были слабые. Стала заметна разная мотивация у разных служилых. Жилые хотели тихо пересидеть тревожное время – они никому ничего не платили, чтоб оказаться здесь, а если и платили, то очень давно. Большинству же годовальщиков пришлось давать окуп за назначение на Камчатку – служба здесь считалась и выгодной, и приятной. Им надо было компенсировать взятку и получить прибыль – любой ценой. Те же, кто давно тут обустроился, вели жизнь мелких помещиков и отказываться от нее не желали. Где еще на сибирских просторах рядовой казак будет иметь кучу холопов и вволю вина?! В общем, ради сохранения такого житья-бытья лучше держать сторону Беринга – до его отъезда можно и потерпеть. А чтоб совсем без прибытку не оставаться, можно торговать его товарами…

Время от времени приходили неутешительные вести из Верхнекамчатского острога – «подчиненный комиссар» острога Петр Петров прозрачно намекал начальнику, что делиться с ним ему нечем: камчадалы не желают давать чащин, а многие служилые отказываются их выбивать, поскольку боятся Беринга. В остроге сложилась смешная ситуация: если раньше казаки платили за то, чтоб их включили в состав отряда сборщиков ясака, то теперь охотников не набрать, приходится назначать. Зато те же служилые охотно идут торговать с иноземцами невесть откуда взявшимися у них товарами.

Впрочем, и в Нижнем, и в Верхнем острогах ради торговли можно было далеко и не ездить. Оголодавшие к весне камчадалы начали приезжать сами – с пушниной, которую сэкономили. Однако, прежде чем продавать шкурки, ительмен должен был предъявить «справку» – расписку сборщика о том, что ясак уплачен. Расписки были не у всех, но многие утверждали, что ясак уплатили полностью. Начинались разборки – кому именно платили и почему тот сборщик расписку не выдал. В общем, весело стало жить на Камчатке – имя «Беринг» звучало здесь и там. Вряд ли капитан, редко покидавший свои хоромы, догадывался о своей популярности.

Во всей этой кутерьме Митька как бы не участвовал. Он бы и рад был толкнуть речь, но при любой попытке учить коллектив его немедленно и грубо посылали куда подальше. На любых сборищах, будь то «партия» Беринга или «партия» комиссара, его только терпели. Для тех и других он был прихвостнем приезжих немцев, которому нет ни прощения, ни оправдания, которого надо бы бить, но боязно…

Немцы действительно Митьку не забывали. Однажды его призвали даже не к Берингу, как обычно, а к Шпанбергу.

Капитан-лейтенант принял его в постели, и служилый впервые в жизни увидел человека, лежащего в колпаке и ночной рубашке. В изголовье располагался столик с множеством пузырьков и бутылочек, а под кроватью благоухал ночной горшок.

Некоторое время капитан-лейтенант стонал, жаловался на здоровье и ругал эту проклятую страну. Митька поддакивал и терпеливо ждал продолжения – не за этим же звали! Продолжение, конечно, последовало. Как оказалось, при всей тяжести заболевания, офицер старается быть в курсе того, что происходит на улице. А там идет бойкая торговля с камчадалами. То есть привозной товар обращается в пушнину. Среди этого товара есть и его, Шпанберга, доля, однако она невелика. У него есть кое-какие запасы, которые хорошо бы… помимо Беринга… Как бы это устроить… А то ведь скоро уезжать, а он тяжко болен…