Теплые штаны для вашей мами (сборник) - Дина Рубина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О, бля-а-а!
В другой раз я наблюдала двоих поддатых учеников иешивы – в черных костюмах, черных шляпах… Они тащились по переулку, обнявшись, и ноги их заплетались, как пряди волос – в косичку… На весь переулок они горланили: «Я приду и тебя обойму!»
Для меня это – рай, раздолье, охотничьи угодья. Ходи и слушай. Сядь на скамеечку, закрой глаза и вылавливай из воздуха:
– А она мне не понравилась – много врет.
– С чего ты взяла?
– Говорит много. Все говорит, говорит, говорит… столько правды вообще не бывает!
………………………………………………………
– Сема, чем ты снимал? Че-е-ем?! «Мино-олтой»?! Да я такое задницей снял бы.
…………………………………………………………….
– А мой брат Яша считает, что деньги надо в банке держать. Но с очень плотно притертой крышкой…
…………………………………………………………….
– Я ее так любил, Фима, так любил! Тысячи денег ушли под откос!
Причем я сама охотно и с легкостью вступаю в эти игровые отношения. Не так давно гости случайно разбили у меня стекло в двери на балкон, довольно больших размеров. Я долго искала стекольщика, наконец нашла – «нашего», вечно пьяного. Он явился, снял размеры, заверил, что к вечеру вставит стекло, и – пропал… Встречаю его во дворе спустя неделю, спрашиваю строго: как, мол, Коля, дела с моим стеклом?
Он принялся юлить, врать, что машина его вышла из строя, не на чем стекло довезти.
– А вы привезите его на верблюде, – так же строго, не моргнув глазом, предложила я.
Он ошалел… Долго смотрел на меня мутными голубыми глазами, потом неуверенно, выписывая дрожащими от пьянки руками какие-то холмистые очертания в воздухе:
– На… верблюде?! Так он же это… ну… неровный!
– Но ведь эта южная толпа должна вам быть знакома по Ташкенту?
– Еще бы! Вот поэтому с Иерусалимом – несмотря на его историческое и религиозное величие – у меня вполне домашние отношения. Ведь все мое детство варилось и крутилось среди похожих на иерусалимские, трогательных и великих комедийных персонажей, пряных разнонациональных акцентов, терпких забавных словечек.
Картинки по теме:
Помню наш двор – кто там только не жил! У меня до сих пор перед глазами дядя Садык – как он выносит во двор две касы свежего плова в обеих руках (узбеки всегда угощают ближайших соседей, это традиция) – а тут я – маленькая, тощая, кручусь у него под ногами. И он говорит мне:
– Динкя-хон, ти такой худо-блэдный! Ти болше кушяй, морда красывый будет, как сковородкя!
А уполномоченной по лестничной клетке была тетя Паша. Одевалась она всегда так: мужская майка и поверх – кожаный фартук. В юности, в Одессе, на Привозе она работала мальчиком-греком, чистильщиком обуви. В зрелом возрасте до войны контролировала всю контрабанду в Одессе. К ней прибегали и докладывали: «Паша, к шестому причалу подошел «Адмирал Нельсон». Капитан спрашивает – разгружать?»
Ну, потом война, эвакуация в Ташкент. Ее муж дядя Миша сразу после фронта угодил в лагерь, скрученный был, как стручок перца… битый-перебитый следовательскими сапогами… Между прочим, токарь высокой квалификации. Он имел один страшный порок: не доносил получку до дома. Страсть была такая: он ездил на такси. Ввалится на переднее сиденье и на вопрос водителя – куда везти? – кричит:
– Вези куда хочешь, я везде нарасхват!
У них внук был, Вася. Внешне – некрасовский мальчик: белобрысый, голубоглазый, в русского отца. Но неистребимый акцент унаследовал от бабки с дедом. Так и кричал бабке:
– Если мне не купят попугая с носом как у тети Сони, я не буду кушять! И дышять свежим воздухом не пойду! Задохнусь вот тут насмерть, в твоей душьной комнате! Или пойду в сад кушять ихние макароны – ты этого хочешь?
Позже Васю пристроили в специальную английскую школу. С улицы детей туда не брали, надо было проходить комиссию, которая проверяла «общий культурный уровень семьи». Для этого детей обескураживали странными вопросами.
Например, Васю спросили:
– Как ты думаешь, Вася, зачем нужны музеи?
Он усмехнулся и сказал:
– Нет, ви гляньте на них! А Тутанхомона вам – шьто, на улице показывать?
В ташкентском театре драмы и комедии имени Горького были два таких персонажа, словно Пат и Паташон: рабочий сцены, молчаливый и тощий узбек Джура, и маленький, толстенький завхоз Лифшиц. Мне приходилось бывать там на репетициях, и помню сценку в фойе: Джура выносит на плече свернутый в рулон ковер и мрачно спрашивает Лифшица:
– Липчиц! Кавор бит? – То есть выбивать ли ковер.
А Лифшиц ему проникновенно так:
– Джюра, ви работаете в русском теятре! Надо говорить мьягче: «ка-вье-ор»…
Между прочим, довольно долго я не отдавала себе отчета, откуда этот южнорусский говорок в Ташкенте, хотя знала, что там живет множество эвакуированных во время войны да так и осевших в этом городе одесситов. Поняла гораздо позже, уже в Израиле, встречая повсюду этот юмор, быстроту реакции, удивительную жизнестойкость бывших одесситов. Хотя разве одесситы бывают бывшими?
«ТЕПЛЫЕ ШТАНЫДЛЯ ВАШЕЙ МАМИ!»Как же я люблю Одессу!
Я всегда ее любила – по книгам, ни разу в ней не бывав. Стоит ли объяснять, что значат для литератора эти имена – Бабель, Олеша, Паустовский, Ильф и Петров?..
Покидая в 90-м Советский Союз, я оплакивала свою несбывшуюся Одессу, так как была уверена, что уже никогда, никогда не окажусь на ее легендарных улицах и бульварах… Но так уж случилось: в тяжелом и нищем 93-м меня – уже из Израиля – пригласили приехать в Одессу, выступить.
И вот – промозглый ноябрь, некогда очаровательные, но обветшавшие особняки, вывернутые лампочки в подъездах, выбитые окна… Первая наша встреча с легендарным городом как-то не заладилась. А может, грустно подумала я, Одессы-то уже и нет, одесситы разъехались, остались дожди, грязь, уныние и запустение…
С такими тяжелыми мыслями я взобралась в вагон пустого, по вечернему времени, трамвая.
И первым делом увидела плакат, на котором была изображена дамочка, перебегающая трамвайные пути. Рисунок был снабжен четверостишием:
Быть может, мечтая о сцене, о славе,Она отступила от уличных правил,Забыв, что подобная неосторожностьБуквально отрежет такую возможность!
Замерев от восторга, я опустила взгляд и на спинке скамьи впереди себя увидела процарапанное: «Все мущины – обманщики и притворщики!», а чуть ниже: «Вы, Розочка, тоже не ангел!»
А уж усевшись и подобрав с сиденья оставленный газетный лист, немедленно уперлась в объявление Одесской киностудии: «Для съемок нового цветного, широкоформатного художественного фильма требуются люди с идиотским выражением лица». И не успев задохнуться проглоченным воплем удачи, тут же прочла в разделе «Спортивные новости»: «Вчера в Москве состоялся матч между одесским «Черноморцем» и местной футбольной командой».
Нет, подумала я, Одесса никуда не уехала, ее не размыли дожди, просто она переживает очередную эпоху очередной революции…
Надо, поняла я, оказаться в одесском трамвае в час пик. И уже на другой день я висела на ступеньке трамвая, вслушиваясь в перекличку внутри вагона: «Соня, ты вошла, Соня?!» – «Она еще как вошла! Она уже трижды мне на ногу наступила!»
Меня подпирал какой-то молодой человек в голубой рубахе. Он висел на подножке, двери не закрывались, и вагоновожатый время от времени говорил в микрофон: «Ну ты, холубой… поднимись же с подножки… Холубой, я ж сейчас не знаю – шо будет… Тебя мамця не узнает, холубой…» Наконец он остановил трамвай, выскочил с обрубком резинового шланга в руке, подбежал к задней двери и со всего размаху ка-ак треснет по спине молодого человека!
Я со страху чуть не свалилась. Вот, думаю, будет сейчас побоище! Ничуть не бывало. Не выпуская поручней из рук, молодой человек повернул голову в профиль и сказал спокойно: «Не понял юмора!»
И еще одну прелестную сцену видела я в одесском трамвае. Это был полупустой вагон, и у окна сидели две то ли москвички, то ли петербуржанки. Одна из них громко обсуждала пыльную, грязную и провинциальную Одессу, которая есть не что иное – как литературный миф… После этих ее слов в вагоне воцарилась тяжелая пауза. Одесситы переглядывались и ждали – кто возьмет соло. Наконец маленький сутулый старичок, меланхолично глядя перед собой, сказал задумчиво: «Да-а-а… коне-е-ечно… Одесса могла понравиться только такому голодранцу, как Пушкин… Но он здесь полюбил, и ему ответили взаимностью! А вам, мадам, даже если б вы и полюбили здесь кого-то, ответить взаимностью не смог бы даже такой старый еврей, как я!» И все вздохнули с облегчением, и трамвай покатил дальше…
