Письма в пустоту (СИ) - Ино Саша

Блики, ласкающие мое лицо, переполняли сердце тоской. Я будто горел без огня, но это пламя было отчищающим.

Мои руки поднялись к небу… Да, я смотрел на небо, не на потолок театра, а на небесную лазурь. Ласкающие кожу лучи принадлежали солнцу никак не прожектору. Меня окутывала райская мелодия, пускай и написанная Пучине. Ангелы пели струнами скрипок… Да, я словно вознесся. Боль стала острее, мое страдание вырывалось наружу.

И я нарушил еще одно обещание, данное Игнасио. Я запел…

Странно сигареты не изменили мой голос, он прорвался сквозь изувеченные никотином бронхи и плыл чистым звуком, заполняя весь зал. Я закрыл глаза…

Я пел и не мог остановиться, потому что моя боль не кончалась, питая голосовые связки звуками печального страдания…

— Ave, Maria, gratia plena, — звучали слова, покидающие мои уста с легкостью бабочек.

ПОКОРНОЕ СЛОВО ГНЕВ УКРОЩАЕТ

Джордж уже несколько минут стоял в полном молчании, наблюдая за одинокой песней Альентеса, чей просветленный лик обратился к рампе в покорном спокойствии. Монах раскинул руки, открываясь потокам света, и самозабвенно пел высоким, чистым, почти ангельским голосом. Но свет, льющийся во все стороны, принадлежал отнюдь не прожектору. Он шел от самого монаха. Альентес буквально светился изнутри, от чего в жилах американца стыла кровь, ведь в чудеса он давно перестал верить.

Гленорван ничего прекраснее в своей жизни не слышал и не видел. Он и подумать не мог, что вечно сиплый голос его противника преобразиться в столь абсолютное звучание юношеской песни. Да и светящийся лик, наводил благоговейный трепет.

Американец был ошарашен.

Он застыл, уронив на пол сорванные с глаз очки. На его щеке пульсировала нервная жилка. Мальчишка-монах заставил Джорджа ужаснуться своего вчерашнего поступка, да и вообще, он разрушил все барьеры, так мастерски и аккуратно выстроенные американцем в своей душе. Альентес не знал, но своей песней, он ударил по самому живому. Услышав прекрасную мелодию, доносящуюся из-за закрытых дверей, Гленорван не смог пройти мимо, теперь же он был пойман врасплох.

С детства, с самого своего юношества, Джордж познал все лицемерие общественной системы. И его единственным желанием было найти истинный свет, след бога, оставленный им в мире людей, как доказательство его подлинного существования.

Шли годы, но Джордж каждый раз разочаровывался, и уже потерял всякую надежду. Он отчаялся. И вот теперь, так неожиданно, словно перо ангела, в его бренную жизнь опустилось искреннее и действительно божественное существо, которое на его глазах безропотно принимало любое страдание.

Альентес.

Джордж вздрогнул, его подбородок задрожал, и слезы протаптывали себе русла по щекам, давно не ведающим соли.

— Альентес… — тихо произнес он, тронутый до глубины души очарованием душевной песни парня.

Монах неожиданно замолчал и обернулся.

Увидев Гленорвана, он сразу опустил голову. Свет померк.

Джордж кинулся к Альентесу, падая на колени перед врагом и обнимая его.

— Ты мой маленький Чио-чио, — затараторил американец, благоговейным голосом.

— Как ужасно, — отозвался монах, вмиг осипшим голосом, — Тебя обезоружил мой сатанинский дар. Игнасио прав… Я не должен открывать свой рот, я проклят.

— Ты не понимаешь, — выпалил Гленорван, обвивая руками колени монаха, — Ты само небо, ты свет… Ты святой! Мой святой! Альентес, прости меня, слышишь?!

— Джордж, ты спятил, — монах попытался вырваться, но американец лишь крепче обнял его.

— Прости меня… Прошу! — говорил он сквозь слезы.

— Какое же я чудовище, — простонал Альентес, жмуря от боли глаза.

— Ты великий мученик! Ты самый прекрасный человек! Ты… — Джордж потерял слова, он поднялся и заключил лицо парня в свои ладони, вглядываясь ему в глаза.

— Не надо, Джордж, не превозноси меня, — взмолился Альентес.

— Глупый мышонок, не видящий своей благодати, ты чист, как рассвет в Японии…

Джордж обнял монаха, прижимая к своему сердцу.

— Прости, Чио-чио, прости меня, — отчетливо проговорил он, поглаживая мальчишку по голове.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Ты не Пинкертон, не фантазируй, — ответил Альентес.

— Да, я хуже, я жалкий обыватель, как и все остальные рядом с тобой. А ты святой! Подлинный божий ангел! Мой святой. Наконец, я увидел истину, и теперь я вновь верю, что вся наша жизнь неслучайна.

Американец взял Альентеса за руки и несколько раз приложился губами к его ладоням.

— Отпусти мне мои грехи, — попросил он.

— Я не могу…

— Скажи, что ты меня прощаешь за слабость и безбожность!

— Я не злюсь… Все хорошо.

— Господи! Как чисто твое сердце! — Джордж закрыл свое лицо ладонями монаха.

Неожиданно тишину прорезал писк телефона.

Альентес одним рывком освободился от Джорджа, откидывая его назад, да так ловко и сильно, что американец едва удержался на ногах.

Розенкрейцер наградил врага беспокойным, почти безумным взглядом, и пулей вылетел из зала.

— Проклятый орден, — со всей желчью, припасенной для братства, процедил Джордж, — Вы не достойны такого адепта. Этот мальчик сама чистота! Эх! Куда ж ты смотришь, Бог, допуская его страдания!? Почему же ты не остановил меня!!!???

Американец со злобой раздавил свои солнечные очки, разбрасывая осколки ногой по полу.

ГРОБ ПОВАЛЕННЫЙ

Все, что я мог сказать Игнасио, это бессмысленные слова сожаления.

Да, я не оправдал его надежд. Да, он разочарован или хорошо делает вид, ведь, по сути, он знал, что я проиграю. Поведение Учителя для меня не стало сюрпризом, я с самого начала знал, что меня отзовут с задания. Логичный и единственно верный ход.

— Мышонок, — бесстрастно начал Игнасио, когда я принял звонок, оставив Джорджа в расстроенных чувствах.

— Да, Учитель, — я был мрачен, так как знал, что последует в следующую секунду и как отразится на моей дальнейшей судьбе этот вполне ожидаемый разговор.

— У нас здесь кое-что произошло, — Игнасио ударил интонацией последнее слова, от чего мне стало совсем не по себе.

— Да, Учитель…

— Ты ведь догадался, о чем идет речь?

— Да, Учитель.

— Ты подвел меня и орден. Ты виноват, ты был очень плохим мальчиком, — с некой торжественностью изрек Игнасио.

Ему нравилось надо мной издеваться, он постоянно получал наслаждение, топча мою душу.

— Я виноват, — признал я, нервно приглаживая волосы.

Я понятия не имел, что конкретно Гленорван передал в братство, но догадывался, фигурантом компромата являюсь я. Нет, не так, я точно знал, неспроста же Джордж снимал мой позор на камеру, не для личного архива уж точно! Содержательное кино… Стыдно было, ведь мой позор видела Лига Старейшин и все наставники.

И как мне теперь смотреть собратьям в глаза? Хотя, какая разница. Слуга оплошал, но его не должно волновать мнение окружающего народа, только господина…

— Да, ты виноват, — усмехнулся мой Хозяин, — Ты разбил мне сердце, видеть тебя в таком положение для меня оскорбительно.

Какая ложь!

Нельзя разбить того, чего нет в природе. Это раз.

Игнасио видел меня еще не в таком положении, а намного в более изощренном, при этом Учитель получал удовольствие от созерцания им же смоделированных ситуаций. Поэтому ничего оскорбительного для него я не вижу! Это два…

А три, заключается в том, что Учителю на меня наплевать и чем, мне хуже, тем он счастливее. Такова уж сущность Игнасио, и тут ничего не попишешь!

— Простите, Учитель… — говорю я заученные фразы монотонным голосом.

— Простить? Мышонок, ты не совсем понимаешь, как много ты разрушил. Орден принял решение… Ты догадываешься какое?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Орден принял решение, бла-бла-бла…

Бесят! Сизиф сказал — никто спорить не стал, тоже мне решение братства! Да, я говорю сейчас крамолу, но я имею право. Пожалуй, смелость моих суждений — единственное, что я заслужил своей судьбой. Ни один адепт братства не смеет думать, как я. Но ни один мой ровесник не прошел через то, с чем пришлось столкнуться мне.