Ледяной сфинкс - Валерия Вербинина

– Не понимаю! Gott im Himmel[37], я ничего не понимаю!

И безнадежно заключал:

– Наверное, всему виной женщины. О! Они способны на многое!

Доктор фон Берк считал, что разбирается в женщинах, хотя был женат только раз и никогда не изменял супруге. Впрочем, притом что он и в самом деле прекрасно знал женскую анатомию, психологию, физиологию и прочее, в данной ситуации доктор все же был не прав. Если говорить начистоту, Александр Корф вел свою особую игру, в которую до поры до времени никого не собирался посвящать.

Однажды он сказал князю Мещерскому:

– Послушай, Серж… Завтра ведь начинается суд, верно? И в зал будут пускать публику. Ты бы не мог сходить туда?

– Я не любитель судов, – отвечал с неудовольствием Серж. – Кроме того, до меня дошли слухи, что все билеты уже разобраны и их вообще дают далеко не всем.

– Понимаешь, – сказал Александр, – мне сложно это объяснить, но… Я бы пошел туда сам, но не могу. Мне бы хотелось узнать, как все будет проходить, от тебя, а не читать отчеты в газетах. Они будут либо слишком сухие, либо станут умалчивать о частностях, которые увидит любой зритель…

Серж молчал, и Александр решился на крайнее средство:

– В конце концов, я чуть не погиб там, на канале. И я имею право знать, чем все это закончится.

– Если ты так хочешь, я пойду, – сдался князь. – Но билет…

– Обратись к моему крестному и скажи, что я тебя попросил об услуге. Уверен, он тебе поможет.

– А почему бы тебе не спросить у него самого, как все пройдет? – вырвалось у Сержа. Ему по-прежнему до смерти не хотелось идти на заседание особого присутствия правительствующего сената и видеть лица людей, которые будут доказывать, что убивали исключительно ради блага, свободы и справедливости. Люди эти были ему крайне не по душе, но умом Мещерский понимал, что они обречены, и у него не было никакого желания видеть их агонию.

Услышав предложение друга, Александр поморщился.

– Это будет совсем не то. Крестный ведь избран в число судей, и его версия будет… слишком профессиональная. Кроме того, ты ведь знаешь, каков он. Граф будет насмешничать и отделываться остротами, а я хочу понять, что они собой представляют и какое впечатление производят. Ну и вообще я на тебя полагаюсь. Ты ведь у нас наблюдательный.

– Хорошо, – вздохнул Серж, – попытаюсь быть твоими глазами и ушами. Хотя, если говорить начистоту, я бы с охотой провел время с куда большей пользой.

– С мадемуазель Траппе? – с невинным видом поинтересовался Александр.

– Мы всего лишь беседовали о балете! – вскинулся Мещерский.

– О да, – хитро улыбнулся Александр, – это неоспоримая польза.

– По крайней мере, это интереснее, чем смотреть на какие-то… отбросы общества! – парировал князь, и он отправился к графу Строганову просить о билете для допуска в зал суда.

– Ну, что? – спросил Александр у друга, когда тот вернулся.

– Твой крестный был очень любезен, – усмехнулся Серж. – Билет мне сделали сразу же. Белый, для особо почтенной публики. Менее почтенные дамы и господа будут проходить по коричневым билетам.

И он продемонстрировал Александру плотный картонный четырехугольник, на котором значились его имя, фамилия, звание, стояло несколько подписей и красовалась внушительная сургучная печать с двуглавым орлом.

– Не знаю, понравится тебе это или нет, – прибавил Серж, – но, по-моему, половина светского Петербурга пришла к твоему крестному просить о билете. Особенно, кстати сказать, усердствовали женщины. Лично я их не понимаю.

– Именно поэтому я тебя и ценю, – серьезно ответил Александр. – Крестный что-нибудь сказал?

– Передавал приветы, желал выздоровления, спрашивал, нельзя ли тебя навестить. И вообще он был очень сердечен.

– Доктор говорит, что мне беспокойство от визитов ни к чему, – уронил Александр.

Серж промолчал. Он отлично помнил, что Амалия навещала барона каждый день, и уже догадался, что есть визиты, которые беспокоят его друга, а есть такие, которые… словом, совсем наоборот.

– А о суде крестный что-нибудь говорил? – спросил Александр.

– По словам Андрея Петровича, для разбирательства понадобится всего несколько дней, тем более что подсудимые вовсе не отпираются. Хотя не исключены и сюрпризы. Их главарь уже написал в особое присутствие бумагу о том, что не признает суд сената законным, и потребовал суда присяжных. Граф, кстати, нашел это обстоятельство весьма примечательным.

– Какое? – не понял Александр.

– Что люди, убившие государя, который ввел в России суд присяжных, теперь требуют суда присяжных для себя, – усмехнулся Серж.

– А суд присяжных под давлением общества мог бы их оправдать, – задумчиво заметил Александр.

– О, они прямо так и написали, что надеются на это. И еще имели наглость прибавить, что суд не только оправдает их, но и непременно выразит им признательность за их деяния.

– Серж, – сухо сказал Александр, – это не смешно. Если даже Андрей Петрович так пошутил…

– Какие шутки! – возмутился Мещерский. – Я своими глазами видел прошение, и именно так в нем и написано, черным по белому.

– Значит, они уверены, что их все-таки оправдают, – пробормотал Александр, думая об Амалии. – Иначе не стали бы вести себя столь вызывающе.

– Или наоборот, – возразил Серж, – знают, что все кончено и что терять им нечего. Конечно, кого-то сошлют на каторгу, кто-то получит двадцать лет, а еще есть отдаленнейшие места Сибири и места не столь отдаленные, и…

– Довольно, – сказал Александр, закрывая глаза. – Поговорим лучше о мадемуазель Траппе. Или о балете, мне все равно.

Спровадив из дома под благовидным предлогом Сержа, который мог помешать его планам, Александр заявил, что больше не нуждается в сиделке, настоял, чтобы при нем оставался только его денщик, и стал принимать визиты. Родители, крестный, друзья, знакомые сменяли друг друга у его изголовья, и фон Берк с изумлением констатировал, что его больной опять пошел на поправку. Бывшему полковому командиру Александр сообщил, что не собирается заводить дело против Потоцкого и согласен, чтобы происшедшее замяли. Матери он пообещал, что постарается никогда более не драться на дуэли, если его к тому не вынудят, а Мари Потоцкой, которая приехала в сопровождении Никиты Васильчикова и долго и бессвязно просила у него прощения, сказал, что никого ни в чем не винит, и завел речь о нерасторопном Степке, который не принес вовремя чай.

– Это, наверное, из-за того, что он за свою крестницу беспокоится, – заметил Александр. – Девочка болеет, и я отпустил его сегодня на весь вечер.

– О, вы так добры! – пролепетала Мари.

Когда Степка наконец явился, Александр попросил его приоткрыть окно, пояснив, что в комнате довольно душно, он задыхается.

– Впрочем, уже завтра я переберусь наверх, – добавил барон.

Вечером Корф выслушал вернувшегося из суда Сержа, который рассказал ему последние новости, поблагодарил его и лег спать. А ночью в особняке Мещерского произошло нечто весьма примечательное.

Некий человек, крадучись, вышел из соседнего переулка, воровато оглянулся и довольно ловко перемахнул через ограду. Обойдя дом, он без труда отыскал приоткрытое окно на первом этаже и, растворив его пошире, забрался в него.

Подойдя к постели, на которой спал раненый, неизвестный достал из кармана длинный острый нож и несколько раз ударил им лежащего. В следующее мгновение зажегся яркий свет, и тотчас же послышался щелчок взводимого курка револьвера. Неизвестный попятился, закрываясь рукой…

В кресле возле стены сидел живой и невредимый Александр Корф, держа в руке оружие, а на кровати лежали скрученные простыни, имитирующие человеческое тело.

– Ну, здравствуй, Никита, – сказал Александр. – Может быть, ты объяснишь мне, что все это значит?

Глава 31

Ловушка

Некоторое время Васильчиков молчал, не двигаясь, и только нервно облизывал губы.

– А ведь у меня мелькнула мысль, что тут может быть ловушка, – наконец промолвил он с подобием смешка. – Слишком уж удачно все складывалось: ты спишь на первом этаже с открытым окном, и денщик, как нарочно, куда-то уехал…

– Ты пытался меня убить, – жестко проговорил Александр. – За что? Ты обворовал мою мать, украл ее украшения и продал их. Зачем?

– Зачем? – взорвался Никита. – Затем, что я ненавижу тебя! Всех вас! Сытых, довольных, которые не знают, что такое бедность! Не знают, что такое жить в одном доме с… с умалишенной! И видеть, как сестра мучается и не может… ничего не может себе позволить! Ни платьев, ни выезда, ни кавалеров! А ведь ей только двадцать лет, боже мой! – Васильчиков схватился за голову. – И у меня никого нет, кроме нее! А вы… Помнишь прошлогодний кутеж у Дюссо? Полторы сотни бутылок шампанского! Лаевский напился до положения риз и принялся все крушить вместе с остальными… Какой счет хозяин вам выставил, а вы его оплатили, даже не глядя! Ненавижу!