Ледяной сфинкс - Валерия Вербинина

– Что там было? – с усилием спросил Александр, открывая глаза.

От него не укрылось: Серж как-то смутился.

– Не уверен, что тебе надо вспомнить об этом именно сейчас, – буркнул тот. Но, заметив, как блеснули глаза Александра, сдался. – Ты выстрелил и легко ранил его. В плечо. Мы объявили, что дуэль окончена. Антуан не имел права стрелять, – проговорил Мещерский, волнуясь, – знал, что не имеет права, потому что ты уже уходил. И ты не ожидал такого, но… Но он подобрал пистолет и выстрелил. Я не знаю, что на него нашло, никогда не думал, что он способен на подобное. Теперь ни один уважающий себя человек не подаст ему руки. Потоцкий поправляется в придворном госпитале, но считается под арестом до окончания дела. Впрочем, эполеты с него уже сняли. Антуан поступил бесчестно, выстрелив в тебя. А его родители просто убиты всей этой историей. Ты же знаешь старого Потоцкого, граф заявил, что предпочел бы потерять сына, чем терпеть такой позор.

– Дурак, – отчетливо произнес Александр.

Серж встрепенулся – в его присутствии Александр редко позволял себе бранные слова.

– Что ты сказал?

– Я дурак. Поддался на уговоры его сестры, которая умоляла его не убивать, – очень просто объяснил Корф. – Не стоило мне слушать ее.

– Да, Мари… – пробормотал сконфуженный Серж. – Это вообще отдельный разговор. Если бы ты видел ее там, если бы слышал, что она говорила брату…

Александр поднял руку.

– Довольно, – проговорил, прикрывая глаза. – Мне нет дела до Потоцких, и я не желаю больше слышать ни о ком из них. Ни о ком. Скажи мне лучше: я умру? Вот что меня беспокоит сейчас.

– Доктор сказал, если ты будешь соблюдать его предписания, то почти наверняка поправишься, – уверил князь. – А что касается дуэли, не думаю, чтобы у тебя были из-за нее серьезные неприятности. Все тебя жалеют, все говорят, что ты ни в чем не виноват.

– А как ты? – спросил Александр.

– Что я? – Серж улыбнулся. – Я под домашним арестом. Вернее, меня попросили не уезжать из столицы. Никите приходится куда хуже – он ведь согласился стать секундантом Антона, а тот стрелял в тебя не по правилам. Бедный Васильчиков пытался доказать, что ничего не знал о намерении Потоцкого, но его отпустили, кажется, только сегодня утром.

– Где Степан?

– В соседней комнате. Если меня не будет рядом, а сиделка отлучится, можешь вызвать его звонком.

Александр подумал, о чем бы еще спросить, но мысли путались.

– А кошка? – наконец проговорил он.

– Не волнуйся, мы забрали ее тоже. Слуги отца за ней присмотрят.

– А… – Александр собрался с мыслями. – Ты моих родителей видел?

Серж кивнул.

– Твой отец приезжал. Говорил с доктором, обещал еще вернуться. Крестный заезжал каждый день, хотя ему нелегко сейчас приходится – из-за суда. И твоя мать была. – Мещерский поколебался, но все же сказал: – Говорила, что твое поведение ее сильно расстроило.

– Ну конечно, – вяло усмехнулся Александр. – Она ненавидит черное, а если бы я умер, ей бы пришлось носить траур. Разумеется, мать бы этого не пережила.

– Что ты говоришь такое! – вскинулся Серж.

– Знаешь, – продолжал Корф все тем же ровным, монотонным голосом, – я в детстве завидовал круглым сиротам. Нет, правда. У них не было никого, и им не надо было притворяться, что совершенно чужие, по сути, люди для них родные.

– У тебя жар, – решительно заявил князь. – Прими-ка лучше лекарство.

Потянулись скучные, никчемные, заполненные слабостью и болезнью дни. Александр словно застыл в каком-то оцепенении. Ему ничего не хотелось – ни жить, ни умирать. Он ни о чем не жалел, ничего не желал, ничего не ждал. Но молодость и крепкий организм исподволь делали свое дело, и через несколько дней Александр уже смог вставать с постели. Пока ему разрешали лишь передвигаться по комнате, и то в сопровождении Степана или сиделки, которой оказалась бывшая нянька Сержа. От посещений родственников или знакомых он отказался наотрез, и Мещерский смягчил его слова, объяснив, что их визиты волнуют раненого.

Однажды в солнечный мартовский день Александр устроился у окна, а Степка сел возле него и принялся читать вслух газеты, весьма живописно сопровождая их своими замечаниями.

– «Соучастник злодеяния, который был арестован на Лиговке…» Ага! Это, стало быть, тот, кто бомбы-то делал… Нашли его, ваше благородие! Тут еще сообщается, что он сын священника. Вона как! Был студентом Института инженеров путей сообщения…

– Не по тому пути пошел, – угрюмо сострил Александр, покосившись на свою руку. Он уже знал, что шрамы от осколков бомбы останутся у него на всю жизнь.

– А еще в Медико-хирургической академии учился, – доложил Степка, пробежав глазами заметку. – Большие таланты, говорят, проявлял. И чего ему не хватало? Стал бы врачом, деньги бы зарабатывал, женился, как все люди…

Александр отвернулся, не желая продолжать в высшей степени бессмысленный разговор, – и тут заметил на противоположном тротуаре фигуру, которая крайне его заинтересовала. Степка продолжал болтать, выдирая то из одной, то из другой заметки по фразе и простодушно их комментируя, но барон уже не слушал его, а лишь молился про себя, чтобы фигура никуда не исчезла.

– Степка, – сказал он наконец, – ты не принесешь мне кофе? Только сделай покрепче, как я люблю. И газеты оставь, я почитаю, пока тебя нет.

Но едва денщик удалился, положив рядом газеты, Александр повел себя в высшей степени странно. А именно, поднялся с места и, цепляясь за стены, двинулся к лестнице. На ступенях у него закружилась голова, но он сам себе дал пару пощечин, чтобы не упасть в обморок, встряхнул головой и упрямо зашагал вниз, держась за перила.

Лакей Мещерских, ошивавшийся у дверей, вытаращил глаза и попятился, но Александру не было до него дела. Барон сам распахнул дверь и, шатаясь, вышел на улицу.

– Амалия Константиновна!

Она обернулась, застыла на месте, не веря своим глазам… Но потом подбежала к нему и схватила за руки, чтобы молодой человек не упал.

– Боже мой! Как же вы вышли наружу без шинели? Вы же простудитесь! Давайте я помогу вам вернуться обратно в дом.

Девушка была рядом, совсем близко, и от запаха ее волос у Александра сладко кружилась голова. Но прежде всего он хотел кое-что выяснить.

– Амалия, зачем вы послали мне ту записку? – прошептал он.

– Какую записку? – изумилась она и всмотрелась в его лицо. – Я ничего вам не посылала. Это же вы мне написали…

– Я написал? – Теперь настал его черед изумляться.

Амалия посмотрела ему в глаза, затем, очевидно, решилась и вытащила из сумки конвертик с гербом Корфов в правом верхнем углу.

– Вот, вы мне прислали… Не помните?

Александр посмотрел на нее, потом на конверт, взял прямоугольник из ее рук и вытащил письмо. Это был простой листок, аккуратно исписанный его почерком – да, его почерком, хотя он прекрасно знал, что ничего подобного никогда не писал. И сам текст, надо сказать, был вполне в его духе – надменно-учтивый и безупречно-ледяной. В строках письма не было ни единого по-настоящему прямого оскорбления, но подтекст, который за ними стоял, был ужасен и, конечно, должен был произвести на Амалию самое отталкивающее впечатление. Совершенно ошеломленный, молодой человек выронил письмо и схватил ее руку.

– Амалия… прошу вас… – Александр и сам не заметил, как прижал ее руку к своему сердцу. – Богом клянусь, клянусь чем хотите, но я никогда не писал и не посылал ничего подобного! Напротив, мне пришло письмо от вас… и я решил, что вы не хотите меня больше знать… Амалия…

Из особняка выскочил Степка, таща шинель, заметался, подбежал к барону и накинул ее ему на плечи.

– Александр Михайлович! Ваше благородие! Доктор фон Берк меня убьет, он мне уже посулил чертей немецких, когда вы повязку сорвали… Вернитесь в дом!

– Это он принес письмо? – спросил Александр, кивая на денщика.

Амалия посмотрела на Степку и покачала головой. Проговорила очень мягко.

– Не надо клясться, я вам верю. Идемте в дом, иначе вы простудитесь.

Серж Мещерский, которому уже доложили об исчезновении раненого, пулей вылетел из особняка, хотел сказать, судя по выражению лица, много разного и чрезвычайно любопытного, но увидел Амалию и язык прикусил. Вместе со Степкой они помогли Александру вернуться обратно в дом, где Серж все же напустился на друга.

– Ты же еще ходить не можешь! Боже мой! А если у тебя будет воспаление легких, что тогда? Амалия Константиновна, скажите ему!

И его стали пичкать лекарствами, и уложили в постель, и послали за врачом, который объявил: то, что раненый уже ходит самостоятельно, ist gut[35], но вот то, что без пальто выскакивает в коварный мартовский день, – как раз наоборот. И он, доктор фон Берк, не может ручаться за таких больных, которые пренебрегают своим здоровьем, а впрочем, завтра все равно будет видно. Амалия пожурила Александра и сказала, что сама посидит с ним и проследит, чтобы раненый не вздумал снова бродить где вздумается. А Александру уже хотелось жить, хотя бы для того, чтобы видеть карие глаза Амалии, и еще для того, чтобы найти того мерзавца, который пытался столь ловким маневром их разлучить. Как, как он вообще мог поверить той записке?