Хроника времён «царя Бориса» - Олег Попцов

— Значит, летят? Сколько им еще?

Иваненко смотрит на часы.

— Минут двадцать, двадцать пять.

Баранников набирает в легкие воздух и шумно выдыхает:

— Сядут, никуда не денутся. Ладно, мы поехали.

Какое-то оживление, беготня, похоже, что Баранников едет не один. Бурбулис тоже вроде как собирается. Надевает пиджак, одергивает его. Ну что ж, думаю я, финал! Пытаюсь понять, зачем едет Бурбулис. Встречать Горбачева? Это на него не похоже: не любит и не скрывает этого. Арестовывать ГКЧП? Нелепо. Штаб пустеет. Выхожу в коридор. За длинным столом сидит группа депутатов Союза, о чем-то спорят. Председательствует Элла Панфилова. Подхожу ближе. Не верю собственным ушам. Оказывается, это комиссия по привилегиям готовит проект закона. Геннадий Хазанов, он тоже тут, уже вторую ночь, подходит вместе со мной к заседающим.

— У меня есть предложение, — говорит Хазанов. — Девятым пунктом в постановлении о привилегиях — всем членам ГКЧП, учитывая их прошлые заслуги, предоставить камеры с окнами на солнечную сторону. Инвалидам войны и детства камеры с туалетом. Пусть знают, мы не жлобы. Предлагаю лозунг: «Демократы за гигиену тюремного быта!»

Радио Белого дома только что сообщило: самолет с Президентом на борту приземлился в аэропорту Внуково. Площадь и все подступы к Белому дому, заполненные народом, взрываются криками «ура!».

— Ну, все, — говорю я Полторанину. — Финита.

Он кивает:

— Переждем ещё одну ночь, мало ли что.

— Переждем, — соглашаюсь я, — где две, там и три.

— А где Бурбулис? — спрашиваю я. — Уехал в аэропорт?

Все изображают незнание. Затем кто-то из помощников выдает тайну Бурбулис спит.

Вообще всю эту книгу возможно назвать штрихами к портрету общества, команды, или, чуть точнее, окружения Ельцина, демократии, в том несвойственном виде, в котором мы её постигаем, вымучиваем и, что самое невероятное, — строим. Мне меньше всего хотелось бы задерживаться на воспоминаниях. Три дня и три ночи, как бы они ни были насыщены, это не жизнь и даже не её половина или четверть — это три дня и три ночи. Безусловно, они многое высветили, прояснили, но и неизмеримо больше поставили вопросов. Слишком невелик срок, чтобы получить ответы. А 22 августа была уже другая жизнь, другая ситуация, другое настроение.

Когда стало известно, что руководство ГКЧП наладилось лететь к Президенту в Форос, встал вопрос о характере действий российского руководства. Определив все случившееся как факт переворота, как попытку отстранения от власти законного президента, тем самым определялась преступность их замысла, и никаких ответных мер, кроме ареста этих людей, употреблено быть не могло. Ельцин это прекрасно понимал. Немедленность, с какой был вызван Степанков (Генеральный прокурор республики), подтверждала решительность действий Президента. Согласно Конституции, санкции на арест дает прокурор. К тому моменту Степанков в своей должности отработал не более трех-четырех месяцев и было трудно сказать, кого все мы приобрели в лице этого человека. Излишней приверженностью к демократическим взглядам Степанков не отличался, по крайней мере ни сейчас, ни ранее в этом грехе замечен не был. Непривычно молодой для своей должности, из далекой периферии — прокурор Хабаровского края, он производил впечатление робкого и даже застенчивого человека. Пухлогубый, пухлощекий, с полудетской улыбкой никакой прокурорской внешности. Фактом случившегося Степанков был напуган. Я присутствовал при этом разговоре. И вообще в те дни свои решения Президент, осознанно или неосознанно, принимал на людях. Был ли в этом психологический расчет или все происходило чисто интуитивно, сказать трудно, но нужный эффект достигался. Мы все как бы заряжались общей энергией, не оставалось времени на гнетущие раздумья — опасно, не опасно, что с нами будет, если… Не помню, кто ещё был в президентском кабинете, кажется, Баранников, Илюшин. Я даже спросил Президента, следует ли мне присутствовать при этом разговоре, на что он хитровато усмехнулся и как бы разом для всех присутствующих сказал:

— Наоборот, останьтесь. Дело, как говорится, общее. Сейчас мы увидим, какой у нас прокурор.

Я понимал, что и для Ельцина разговор со Степанковым очень важен. Давшего согласие на утверждение Степанкова Ельцина не оставляли сомнения в правильности выбора. Новые назначения были самыми мучительными для Президента. Не потому, что эти решения давались трудно. С одной стороны, не хватало людей, с другой — не хватало информации, знания этих самых людей, насколько они неслучайны. Здесь очень много значило московское прошлое Ельцина. Я не ошибусь, если скажу, что у Ельцина произошло своеобразное отравление Москвой. Когда я слышу разговор о свердловской команде, мне представляется все это достаточно несуразным. Человек не в состоянии адаптироваться в чужом мире, не имея перед глазами ни одного знакомого лица. И дело даже не в команде, а в микроатмосфере, наличие которой делает период привыкания более болезненным. Не только в Союзе, но и в самой России существует «защитная реакция» провинции. Продуцирующая легенда, что потенциал России — это прежде всего интеллектуальный потенциал провинциального замеса, имеет глубинные исторические корни. Отправляясь на учение в столицу, талантливые провинциалы быстро обретали столичный лоск и очень скоро не то чтобы становились не своими, а, скорее, плохо узнаваемыми, чужеватыми. Провинция никогда не могла простить столице, что вылетевшие из гнезда птенцы забывали своим отгородить угол, а наоборот, становились яростными ревнителями московской избранности. Сила Ельцина в том, что он сумел сохранить в себе истинность первородства. Честно говоря, этому помогли обстоятельства. Пережив предательство московского окружения, он надолго сохранил подозрительность к любым выдвиженцам из Москвы. Но, рассуждая объективно, уже будучи Председателем Верховного Совета, он ещё раз был предан своим окружением, на этот раз созданным вопреки его желанию, продуктом компромисса, и это было совершено истыми провинциалами. Правда, то, второе предательство, как, впрочем, предательство первое, нельзя делить по категоричной шкале: провинциалы — москвичи. Ельцина предавала особая порода людей — партийный и государственный аппарат. Они предавали шумно, с идеологической патетикой, как коммунисты, как бы самоутверждаясь в этом коллективном акте. Я помню то неправедное московское судилище, когда каждый из поднимавшихся на трибуну, вытравливая из себя человеческое, уточнял: «…как коммунист, я настаиваю… как коммунист, я не могу согласиться…» Это же самое повторилось спустя пять лет на Верховном Совете. Замысел предательства принадлежал членам бессмертной партии. Печальное совпадение, но это факт.

Назначению Генерального прокурора сопутствовали сомнения. На стол легли карты столичного и не столичного достоинства. У Степанкова были конкуренты, но пост занял Степанков. Ельцин остался верен своему замыслу: вместе с собой ввести в политический фарватер новую генерацию молодых политиков.

Степанков нервничал. Вообще-то ситуация, как говорится, из ряда вон… Законопослушному Генеральному прокурору предлагают арестовать высшее руководство страны. Судя по лицу Степанкова, он ждал этого вызова и боялся его. Когда Ельцин обрисовал ситуацию и спросил Степанкова, как он собирается это сделать, Степанков сказал, что он вообще этого сделать не может без санкции Генерального прокурора страны, но тот, судя по всему, эту санкцию не даст, так как есть сведения о его приказной телеграмме, в которой он требовал от местных органов прокуратуры полного подчинения ГКЧП.

— Я должен арестовывать союзное руководство, являясь прокурором республики. Без санкции и поручения Трубина я этого сделать не могу.

Мне показалось, что Степанков не слишком сожалеет о невозможности исполнения требования Президента.

— Ну что ж, — сказал Ельцин, — Трубин защищал Горбачева в бессмысленной ситуации, когда этого не следовало делать Теперь ему все карты в руки.

И Ельцин позвонил Трубину. Ельцин не спрашивал у своих собеседников, каково их мнение о ситуации, разделяют ли они позицию Ельцина. Он переходил сразу к сути дела. И с Трубиным разговор Ельцин повел в том же стиле:

— Мы вот тут сидим и думаем, что пора закону сказать свое слово. Арестуйте вы этих преступников. Так же нельзя.

Я слышу, как трубка говорит о каких-то юридических сложностях. О том, что сначала парламент должен подтвердить факт попытки свержения власти или что-то в этом роде, относительно освидетельствования здоровья Президента. Ельцин говорит очень спокойно и даже апатично. Степанков показывает руками, как надо «дожать» Трубина. Ельцин смотрит на Степанкова, толкует его жестикуляцию на свой лад, как нужно ему, Ельцину:

— Ну, не хотите сами арестовывать, дайте санкцию нашей прокуратуре. Степанков сделает все как полагается. Он же без вашей санкции не может.