Воспоминания о Максимилиане Волошине - Максимилиан Волошин

- Ну что? Все же приехали? А знаете: свободных комнат нет. Все заняты.

Белла ** промолчала, а Маня Гехтман ***, возможно, возразила:

- Почему же вы нас не предупредили?

Лиля осталась вполне равнодушной.

- Ничего! Как-нибудь вы устроитесь. Сережа! Проводи Леню к Манасеиным ****. Может быть, у них найдется свободная комната?

* Елизавета Яковлевна Эфрон.

** Фейнберг Белла Евгеньевна (в замужестве Майгур, 1888- 1976) - сестра автора воспоминаний.

*** Гехтман Мария Лазаревна - пианистка.

**** Детская писательница Наталья Ивановна Манасеина и ее муж, врач Михаил Петрович Манасеин.

На террасе было еще человека четыре. Мне показалось, что все они одеты как-то странно. Непривычно. Но ведь я и ждал чего-то необыкновенного. Однако одет странно был именно я: в гимназических брюках, с гимназической фуражкой на голове. Сережа - Эфрон - брат Лили. В коктебельском наряде - с голыми, загорелыми икрами стройных ног - подлинный воин из войска Карла Великого. Худой, высокого роста, удивительно красивый. В этот день мне еще предстояло изумляться облику нескольких людей. Как у всех Эфронов, его серые глаза поражали и величиной и глубиной. Сам разрез глаз, его веки были необычайно расширены. Белки глаз слегка голубоваты. Длинный, прямой нос, скорее изваяния, чем живого человека. Твердые губы - плотно сжаты. Он не был разговорчив.

Идти пришлось минут пять. Там был сад. Персики. И тоже белый домик поменьше.

- Подождите меня здесь, Леня. Я сейчас вернусь.

Но я и не хотел никуда уходить. Я только глядел вокруг. Дача Манасеиных была "во втором ряду" - не у самого моря. На западе - между деревьями темнели горы. Небо не было безоблачным. Я заметил, что кучевые облака вытянуты вверх - столбами.

Дул довольно прохладный ветерок с моря. Теперь, после зимней болезни, я побаивался простуды. Прошло два дня, и я перестал замечать - этот коктебельский бриз.

С террасы спустился Сережа.

- Очень досадно! У них тоже нет ни одной свободной комнаты.

Мы вернулись обратно.

- Лиля!.. У них тоже все занято.

В это время на террасу вышла женщина, невысокая, с удивительным "челом". Если только это была женщина. Ее мужественное лицо напоминало облик вождя древнейшего народа. Таким я мог себе представить вождя какого-нибудь галльского племени. Одета она была красиво. Ее длинная кофта-казакин 1 была сшита, как я потом узнал, из крымских татарских полотенец. Широкие шаровары, темно-синие, внизу были заправлены в оранжево-кирпичные ботфорты с отворотами. О ее лице я еще скажу более подробно. Сейчас я прибавлю только, что в твердо сдвинутых бровях и плотно сжатых губах проглядывало нечто привычно-властное. В левой руке она держала маленькую стальную трубу, нечто вроде миниатюрного корнет-а-пистона.

- Лиля! Ваши друзья все же приехали? А вы говорили - они не решатся, не приедут. Это - Белла, а это Леня Фейнберг? А это Маня Гех... Гех...

Мы подсказали: "Гехтман".

- У нас нет комнат. У Манасеиных тоже. - Это сказал Сергей Эфрон.

В эту минуту на террасу вышел Макс.

Если в облике его матери сквозило нечто непреклонно-твердое, то в лице Макса можно было заметить нечто непреклонно-мягкое. Если можно так выразиться. Он не был высок, но я ощутил, что на террасу вышло нечто громадное. Его необычайно обширная голова, широкое лицо, в сущности, с весьма правильными чертами, было еще расширено, еще увеличено обильным массивом волос, едва-едва тронутых на редкость ранней сединой. Волосы Макса лежали как-то особенно плавно, красиво и были, главным образом, откинуты назад, но так широко курчавились и над висками. Бакенбарды были небольшие, невысокие: вероятно, выстрижены своею же рукой. Но они соединяли массу волос на висках с широкой, округлой, чрезвычайно плотной, но более гладкой бородой, более русой, где ранняя седина сказывалась сильнее. Широкий, отвесный лоб был несколько выдвинут вперед, с упорным доброжелательным вниманием. Взгляд не очень больших, светлых, серо-карих глаз был поражающе острым - вместе с тем и бережно-проницательным. В его глазах было нечто от спокойно отдыхающего льва. Это сходство подчеркивалось тем, что прямые верхние веки в сторону переносицы приподнимались островатыми уголками. Небольшие, очень уж аккуратно и плотно сложенные губы открывались в словах так, что каждая фраза, сказанная Максом, была весьма совершенной. Я ни разу не слышал, чтобы Макс смеялся. Даже улыбался он не слишком часто. Чаще глазами, чем губами.

Поражала массивная плотность всей его фигуры: не чрезмерная полнота, скорее - мощь.

Одет он был в какую-то хламиду, коричнево-лиловую, доходящую до щиколоток, подпоясан каким-то толстым шнуром, почти веревкой. На босых ногах - чувяки, как, впрочем, у всех бывших на террасе, кроме матери Макса.

Еще одно: его густые волосы, не курчавые, но плавно-волнистые, были перевязаны жгутом из трав. Каких? Пусть сам Волошин перечислит названия:

Обовью я чобром, мятой и полынью седой чело.

Если его мать (правда - ростом не вышла) была похожа на вождя древнегалльского племени, сам Волошин напоминал главного друидического жреца.

Макс внимательно-мягко посмотрел на мою сестру.

- Вы - Белла Фейнберг?

- Да, Максимилиан Александрович.

- Это имя вам подходит. Зовите меня, как все тут называют: просто Макс!

Белла улыбнулась. Кажется, в первый раз, как мы приехали в Коктебель.

- А вы - Леня? Вы - художник?

- Ну что вы, Максимилиан Александрович! Я только начал учиться рисовать...

Макс подошел к матери - и что-то ей тихо сказал. Что именно? - не знаю.

Та обратилась к Лиле, если не сурово, во всяком случае - твердо.

- Лиля! Приехали ваши гости. Вы их пригласили к нам сюда. При чем тут Манасеины? Зачем вы, даже не поговорив со мною, посылали Сережу? Вы можете спать вместе с Верой. Вот - одна комната для Беллы и Лени. А Маню я сама устрою. Все в порядке.

В дальнейшем я почти везде буду называть Максимилиана Александровича просто Максом. Не только потому, что я так называл его двести пятьдесят дней. Не только оттого, что так его именовали - в своих воспоминаниях сестры Цветаевы. Я заметил, что Макс не очень-то любил, когда его имя произносилось полностью с отчеством. Более того: для меня "Макс" - нечто большее, чем имя, чем наименование или прозвище. "Макс" - своего рода иероглиф, который я пронес в своей душе почти три четверти века. "Макс" есть Макс. Иногда я буду произносить "Волошин"

Елена Оттобальдовна сошла с террасы в сад - и начала дуть в свою маленькую трубу. Раздались звуки, то -звонкие, то - хриплые, лишенные какого-либо музыкального смысла. Призыв к обеду. Я это понял, когда какая-то женщина принесла груду тарелок.

- Еще три прибора! - сказал Макс.

- Макс! Макс! Бога ради, никаких обманов! Мы все так от них устали, сказал Сережа.

- На этот раз - никаких обманов и не будет. Смысл этого краткого диалога я вскоре понял. Сперва он показался мне чрезвычайно странным.

Нам выделили три места за дощатым столом - без скатерти. Эти места были по правую руку от Пра - и наискосок против Макса. Двое суток в поезде я питался кое-как. И сейчас был рад по-настоящему пообедать.

КТО СИДЕЛ ЗА СТОЛОМ.

"КОКТЕБЕЛЬСКИЕ СОНЕТЫ" МАКСА

Разрешите мне привести сонет Волошина - под заглавием "Обед":

Горчица, хлеб, солдатская похлебка, Баран под соусом, битки, салат, И после - чай. "Ах, если б, шоколад!" - С куском во рту вздыхает Лиля робко.

Кидают кость; грызет Гайдана Тобка; Мяучит кот; толкает брата брат... И Миша * с чердака - из рая в ад - Заглянет в дверь и выскочит, как пробка.

* Михаил Сергеевич Лямин - двоюродный брат Волошина.

- Опять уплыл недоенным дельфин?

- Сережа! Ты не принял свой фитин!

Сереже лень. Он отвечает: "Поздно!"

Идет убогих сладостей дележ.

Все жадно ждут, лишь Максу невтерпеж.

И медлит Пра, на сына глядя грозно.

По поводу этого сонета я еще должен буду сказать несколько слов. В частности - об "уплывающем недоенном дельфине".

Происхождение "Коктебельских сонетов" Макса. Дело в том, что шестнадцатого мая праздновался день рождения Волошина. <...> К этому дню Макс собственноручно сколотил фанерный ящик - вроде почтового - и прибил его к стене на террасе. Было предложено всем желающим опустить в гостеприимную щель любые шутливые (а также и серьезные) стихи и рисунки, карикатуры, смешные пожелания - любые творческие подарки.

И вот - сам Макс, без подписи, опустил в ящик рукопись семи "Коктебельских сонетов". Подарок себе самому и всем другим.

В них, как на ладони, можно различить главные особенности жизни, нравов, характеров всех членов "обормотника". <...>

Но вот сейчас я сижу впервые за этим обеденным столом, и прямо против меня, на южной стороне стола, сидит Сережа Эфрон. И рядом с ним - его юная жена - Марина Цветаева. <...>

Дальше - во главе стола - сидел Макс - с удивительно обширной головой (море волос), с лицом не то древнерусского богатыря, не то - старшего брата Садко (ему бы весла в руки), не то - галльского жреца, не то - эллинского Зевса... Он изредка сосредоточенно шутил, на что Лиля - его соседка по столу - отвечала уже знакомым мне, звонким дробно-заливчатым смехом. И рядом с ней сидевшая ее сестра - младшая - Вера Эфрон, с еще более поражающим глубоким взглядом необычайно больших серых глаз, усмехалась тихой, слегка грустной улыбкой...