Буревестник - Петру Думитриу

— Ишь, с каким креном идем, — проговорил Прециосу. — До сих пор не выровнялись!

Из пропасти машинного отделения появился старший механик.

— Фиу-фиу-фи! — насвистывал он, поднимаясь по трапу. — Что? Испугались? Раз с дождем, значит через полчаса кончится. Однажды я плыл на старом грузовом судне «Боливар» под панамским флагом. Вторым помощником капитана был у нас Хараламб — наш теперешний капитан. В Бискайском заливе мы попали в шторм — волны метров в пятнадцать, а то и больше. Рулевую рубку снесло вместе с капитаном, со старшим помощником, с рулевым — все чертям на закуску пошло. Мачты поломало. Я кое-как приладил вспомогательный мотор, подвязал там четырех механиков, чтобы их не смыло; Хараламб тоже привязался и привел таки нас в Бильбао. Хороший моряк! После этого пароходные общества наперебой приглашали его на службу, но он непременно хотел вернуться и нас вернуть на родину, все искал румынское судно… Ну, и закачало же нас тогда: десять дней на ногах стоять не могли. А тут что? Разве это шторм! Так себе ветерок…

Дрожь парохода еще более усилилась.

— Видите? Что я вам говорил? Выровняли крен. Теперь снова идем прямо.

XXXV

Адам появился на базе утром, когда от ночного шторма не осталось и следа и в ясном небе безмятежно сверкало солнце. Прециосу сказал ему, что отложить организационное заседание было нельзя.

— Что же вы меня не предупредили? — удивился Адам.

— Как не предупредили? Разве вам не передали об этом через бригаду, которая должна была пройти как раз теми местами, где были вы с товарищем Георге?

— Никто ничего мне не передавал!

— Вот черти, должно быть, забыли! — сказал Прециосу с такой небрежностью, что Адам невольно насторожился и окинул его пытливым взглядом. «Что это значит? — мелькнуло у него в голове. — Почему такая небрежность?»

— Кто забыл? Через кого передали? — спросил он быстро.

Прециосу пожал плечами с видом человека, снимающего с себя всякую ответственность:

— Это было поручено Прикопу… Он и сообщил…

— Прекрасно, но через кого же, товарищ Данилов, через кого именно вы сообщили мне о заседании?

Прикоп не ожидал такой настойчивости. Он притворился, что забыл:

— Стойте… может, вспомню… нет, забыл! Столько за эти сутки делов было, что голова кругом идет…

— Я вам помогу, — невозмутимо предложил Адам. — Какой бригаде было поручено сообщить мне о заседании?

Прикоп понял, что ему не открутиться, но, зная, что он покрыт и ничем не рискует, — вольно же было товарищу инструктору отправляться с рыбаками на промысел, — решил взять быка за рога:

— Стойте, вспомнил! И как это я мог забыть? Ведь на базе вчера была бригада моего брата — через них я и передал.

— Через кого именно? — допытывался Адам.

— Я же вам говорю: через кого-то из их бригады…

— Бригада эта мимо нас, действительно, вчера вечером проходила. Но мне ничего не передали. Кому именно вы поручили? Как фамилия?

— Видите ли, — сказал Прикоп самоуверенно, он знал, что запутался, но был рад случаю поиздеваться над Адамом, — я, собственно, поручил это моему брату Симиону, который должен был сообщить вам лично или через кого-нибудь из своих рыбаков…

Адам повернулся и пошел на бак, где он только что видел прибывшего с уловом Симиона…

— Послушайте, — сказал он, найдя младшего Данилова, — вы должны были сообщить мне вчера о заседании. Почему вы этого не сделали?

Они стояли друг против друга: два рыбака в серых спецовках. Симион, с потрепанным лицом и впалыми щеками, с глубокими морщинами около рта, давно небритый, смотрел снизу вверх на сутулого великана, со строгим, свежевыбритым лицом и проницательными серыми глазами в глубоких глазницах. Симион был занят тем, что разделывал, распоров ей белое брюхо, только что выловленную акулу. В правой руке у него был окровавленный нож. Из длинного туловища рыбы сочилась на его босые ноги черно-коричневая кровь.

— Что? — спросил Симион.

Адам повторил вопрос. Симион посмотрел на него в упор, не моргая, с отвращением, с враждой, с вызовом, с непримиримой, дикой ненавистью.

— Я забыл, — коротко ответил он, чуть не рассмеявшись в лицо Адаму.

Потом нагнулся и продолжал разделывать рыбу, торопясь взвесить ее и подсчитать, сколько ему за нее следует.

Адам вернулся к Прециосу и Прикопу, которые ждали его с невозмутимым спокойствием. Прециосу коротко рассказал про заседание, упомянув, что оно было очень оживленным, и что на нем обнаружились враждебные партии элементы… Адам потребовал подробностей. Прециосу принялся рассказывать, а Прикоп только вставлял свои замечания.

— Записано у вас что-нибудь?

Прециосу с Приколом переглянулись.

— Записано, — сказал Прециосу.

— Разрешите взглянуть?

Прикоп принес протокол заседания, подписанный им самим и Прециосу.

— Товарищ Продан не подписал?

— Что вы! — рассмеялся Прециосу. — Он остался при особом мнении… Его этот протокол вовсе не устраивает, хе-хе!..

Адам терпеливо слушал, задавал много вопросов, потом отправился к Продану, к боцману, к Николау, спустился в машинное отделение к механикам и всех подробно расспрашивал о заседании.

— Почему вы до сих пор молчали? — допытывался Адам. — Почему не сообщили партии?

Картина получалась вполне ясная: команда выбрала Прециосу и Прикопа в бюро парторганизации, не зная их. Позднее по их адресу все чаще слышались критические отзывы, все энергичнее раздавались протесты против их руководства, но после того, как сначала один инструктор, потом другой, потом третий побывали на судне, ровно ничего не добившись, люди отчаялись и решили молча ждать. Если бы их было только двое, то организация еще могла бы с ними бороться, но их ревностно поддерживали Лае, буфетчик и еще человека два из команды. Кроме этих присных, были и такие, которые принимали на веру все, что говорили Прикоп и Прециосу, не задумываясь над тем, соответствуют ли их дела словам. Теперь как раз те, которые были смелее других, оказались скомпрометированными. Над ними тяготело обвинение, заранее обрекавшее их сопротивление на неудачу. Адам был уверен, что партийная анкета с легкостью установила бы, что правда и что ложь в выдвинутых против Продана, Николау и Мариники обвинениях. Но Николау, так же, как и боцману, ставились кроме того в вину «командирские замашки». Потом были еще необдуманные слова заведующей консервным заводом, которые Прециосу с Прикопом раздули в «антипартийные настроения». «Это, положим, тоже выяснилось бы, — думал Адам, — но вот вопрос: когда? Что может произойти до анкеты? Что еще замышляют эти двое?»

Он только теперь вполне понял, с кем имеет дело, хотя с самого начала подозревал, что на судне неблагополучно: перебои в производстве, низкие показатели продукции, отсутствие дисциплины были верными признаками глубоко укоренившегося зла. Но даже, видя явную двуличность Прециосу и Прикопа, для которых каждое слово было орудием борьбы, которые ничего не говорили просто, а всегда с умыслом, хотя, казалось бы, что к нему, присланному из обкома инструктору, они должны были отнестись с полным доверием и откровенностью. Адам до последнего времени не верил, что зло это зашло так далеко. «Зачем мне понадобилось выходить в море с рыбаками?» — повторял он, сидя на люке с наветренной стороны, где — как он знал — его никто не мог побеспокоить и проклиная свое легкомыслие. «Я сам развязал им руки. Будь я на судне, они никогда не осмелились бы проделать то, что они проделали на заседании… Как это я не догадался, как не раскусил их с первого же дня?» — Он проводил с рыбаками почти все время потому, что за последние годы у него вошло в привычку, куда бы его ни посылали, ознакомившись с руководством парторганизации, сейчас же отправляться на производство, и там, на рабочих местах, знакомиться с рабочими, партийными и беспартийными. Так поступил он и на этот раз. А в результате в распоряжении Прикопа и Прециосу, нарочно без него устроивших заседание, были теперь занесенные ими в протокол, тенденциозно истолкованные, но неопровержимые факты, которые должны были, по их расчету, ввести в заблуждение партию. «Как тут быть? — ломал себе голову Адам. — Как вывести их на чистую воду?» Анкета могла затянуться. У этих двух негодяев было достаточно времени, чтобы нанести удар даже ему, Адаму Жоре.

Он начинал догадываться, что произошло на самом деле с первыми двумя инструкторами. Один будто бы «напился пьян с рыбаками и участвовал в драке», за что и был отозван. «Не были ли случайно этими рыбаками и Симион Данилов и кто-нибудь из его друзей?» — спрашивал себя Адам. Другого инструктора товарищи Прециосу и Прикоп Данилов будто бы «застали с одной из работниц рыбоконсервного завода». Кто знает, что во всем этом была правда и что было нарочно подстроено Прециосу и Прикопом, чтобы избавиться от неудобного наблюдателя? С третьим инструктором, который «дал благоприятную оценку деятельности организации», ничего такого не случилось. «Еще бы! — думал Адам, чувствуя, как в нем просыпается прежняя ненависть. — И здесь они, те же самые Даниловы». Хорошо ему, который знал их раньше, а ведь попадись сюда свежий человек, разве они не проведут его, не обманут? Как когда-то было там, у них в Даниловке, так и теперь здесь на этом судне, и во многих других местах хозяйничают они же или другие, подобные им: бессовестные, хитрые, как лисы, притаившиеся, лживые, лицемерные, прошедшие через все фильтры, секретно поддерживающие друг друга, плодящиеся как клопы… Адам не был новичком на партийной работе, но таких опытных негодяев, как эти, ему встречать еще не приходилось. «Вам хотелось бы снова засудить меня и упрятать в тюрьму, — да не только меня, а всякого, кто не подличает перед вами. Ведь всякий, кто не низкопоклонничает перед вами, не угождает вам, не подхалимствует, не валяется у вас в ногах, оказывается классовым врагом, врагом партии, хотя бы он вчера был последним бедняком, а вдобавок к тому и каторжником по вашей же милости!»