Буревестник - Петру Думитриу

— Это не наше дело, — как эхо повторил Прециосу. — Мы, товарищ Марин, — судовая парторганизация, а не рыбацкая. Ставить вопрос о продукции — неправильно с организационной точки зрения.

— Однако…

— Не будем терять времени. Кто просит слова?

— Подождите, — вмешался Продан. — Я вижу, что товарищ боцман еще стоит. Что ты собирался сказать?

— Вот что, — сказал боцман, — с организационной точки зрения не знаю, как это выходит, а по-моему, мы не даем и половины того, что можем давать. Что делается нами для увеличения продукции? Наш долг — помочь рыбакам.

Прециосу негодовал: «Что это он заладил про рыбаков? — недоумевал он. — Причем тут рыбаки?»

— Предлагается, стало быть, — раздался голос Продана, — обсудить, чем мы можем помочь рыбакам для увеличения продукции. Речь идет о пище трудящихся. Неужели вопрос народного питания так мало нас интересует, товарищи?

— Правильно! — одобрило несколько человек.

Прециосу с неудовольствием услышал зычный голос Николау:

— Вот это да! — крикнул старший помощник капитана.

— Ты это хотел сказать, дядя Мариникэ?

— Это самое, — подтвердил боцман, садясь на свое место.

— Кто ведет заседание, товарищ Продан? — раздраженно заметил Прециосу. — Я или ты? Слово предоставляется товарищу Данилову. Он тоже, может, хочет высказаться.

— Товарищи, — тихо и мягко начал Прикоп, — это очень хорошо, что мы хотим помочь рыбакам… Но не следует, очертя голову, начинать дело, которое — еще неизвестно, по силам ли нам… Имеем ли мы на самом деле возможность помочь рыбакам? У нас есть своя работа на судне, свои заседания и многое другое. Разве наше место в рыбачьих лодках? Разве мы должны вести разъяснительную работу среди рыбаков? В часы вахты это, разумеется, невозможно. Остаются часы отдыха… Нет, товарищи, это не годится. Товарищ секретарь совершенно правильно указал, что мы — парторганизация судна, а не рыболовной флотилии. Мы не должны вмешиваться в их дела. Это нас не касается. Считаю предложение неприемлемым.

Закончил он уже другим тоном, в котором звучала скрытая угроза:

— Предупреждаю, что мы не допустим никаких левацких уклонов. Мы не можем совать свой нос повсюду, все менять и всем распоряжаться! Тот, кто этого желает, нарвется на нашу критику. Да, товарищи, мы будем критиковать такие попытки, пока охотники соваться не в свое дело не образумятся.

Он рассмеялся, как человек только что отпустивший удачную шутку. Но все поняли, что это не шутка, а угроза. Наступило молчание. Немного погодя снова послышался голос Прециосу:

— Понятно, товарищи? Ну, начинаем. Кто желает выступить по первому пункту?

— Стойте! — опять вмешался Продан. — Так как были высказаны различные мнения, то я предлагаю поставить на голосование вопрос: обсуждать или не обсуждать предложение о помощи рыбакам?

— Какое еще голосование, товарищи? — возмутился Прециосу. — Что мы — в буржуазном парламенте, что ли?

— Нет, — сказал Продан, — мы у себя на судне.

— Голосовать! — крикнул Николау.

Механики, кочегары, матросы громко требовали того же:

— Голосовать!

Прециосу обменялся взглядами с Прикопом и, поняв, что нужно уступить, поставил на голосование предложение боцмана. Николау и Мариникэ подняли руки; их примеру последовали механики и кочегары. У первых руки были вымазаны машинным маслом, у вторых — черны от угля. Кухарка с недоумением посмотрела вокруг и тоже подняла руку.

— Большинство за, — сказал Продан.

— Хорошо, — сказал Прециосу. — Последним пунктом повестки будет вопрос: как помочь рыбакам? Заранее предупреждаю, что я — против этого вопроса и считаю, что ставить его не следовало.

— Наоборот, товарищ секретарь! Помощь рыбакам необходима! — резким, непримиримым тоном заявил боцман.

Прециосу молча посмотрел на него и предложил приступить к прениям.

Время шло. На море опустилась ночь; засверкали молнии; стало нестерпимо душно. Поговорили обо всем. Заведующая консервным заводом рассказала о работе предприятия, указав, что оно могло бы значительно увеличить свою продукцию.

Прикоп насторожился:

— Каким образом, товарищ Митя? — спросил он. — Что вы для этого предлагаете?

Товарищ Митя была маленькая, худенькая женщина, всегда в чистом халате, с плотно повязанной косынкой, аккуратная, как фармацевт. Она не была красива; лицо ее становилось женственным только когда она улыбалась. Улыбнулась она и теперь, но улыбка у нее вышла кислая.

— Для увеличения продукции есть два средства, — начала она. Во-первых, работать в две смены.

Она оглянулась. Механик с большим, глубоким шрамом на виске, поощрительно крикнул:

— Говори, говори! Не останавливайся!

— Я беседовала с нашими работницами. Если бы товарищ капитан распорядился выделить нам в помощь ребят из машинного отделения, масленщиков или там кочегаров, и в придачу еще кое-кого из палубной команды, то у нас хватило бы людей на две смены. Девушки наши говорят, что каждая из них могла бы работать на нескольких машинах, ну, а уж если девушки на это решаются, то ребята, конечно, не отстанут…

Она снова улыбнулась — на этот раз очаровательно. Механики и кочегары принялись шепотом советоваться: соглашаться или нет?

— Второе средство, — продолжала товарищ Митя, — это, чтобы партия и профсоюз не мешали нам работать…

Наступило тягостное молчание. Слова были неслыханные, ужасные. Как она могла их произнести?

— Какая партия? О чем вы говорите? — крикнул Николау. — Партия мешает работать?

Прикоп даже улыбнулся от удовольствия:

— Не перебивайте ее, товарищ капитан… пусть выскажется…

Это значило: «Сами ее настрочили, теперь извольте радоваться!»

Но Прециосу повысил голос:

— Товарищ Митя, прошу вас, думайте, раньше чем говорить, иначе мы попросим вас выйти.

Товарищ Митя густо покраснела и на глазах у нее выступили слезы.

— Я не о партии, товарищи! Партия из меня человека сделала. Я раньше прислугой была, а теперь — квалифицированная работница, начальник цеха… И если бы еще лучше работала, то партия бы меня еще больше повысила. Мне партия всю жизнь переменила. Мыслимое ли дело, чтобы я хоть одним словечком против партии обмолвилась?

Она перевела дух и продолжала:

— Нет, товарищи, я говорила не о партии, а о товарищах Прециосу и Данилове, о том, как у нас выдаются награды. Я представила рапорт о работницах, которых следовало премировать. А они мне все переменили. Я не обижаюсь — не бог весть какая важная персона, чтобы никто не смел менять то, что я написала. Плохо не это, а то, что Киву Маргарита, которая сдала тысячу шестьсот коробок, получила такую же премию, как и Параскив Анджела, которая сдала две тысячи четыреста. А Акулину, хотя она и сдала две тысячи коробок, совсем вычеркнули! Это разве справедливо? Вот девушки и недовольны. «Кто меньше работает, — говорят, — тот больше получает. Как ни работай — одна тебе награда, одна и честь. Смотрите, — говорят они, — какое Лучике счастье!

— Хотел бы я знать: кто ее подучил? — процедил сквозь зубы Прециосу. — Выступал бы ты, Продан, открыто: смелости у тебя, что ли, не хватает?

Продан, облокотившись на стол, сдержанно, недружелюбно смеялся.

— Ты думаешь, правду можно говорить только по чужому наущению? Ты думаешь, никто тебя не видит? Так ведь секретарь парторганизации все равно, что под рефлектором! Что в душе у тебя делается — и то видно!

Стиснув челюсти и плотно поджав губы, Прециосу без особого волнения слушал, как его критикуют.

— Премии нужно выдавать по заслугам, а не за красивые глаза, — сказал боцман. — Особенно это относится к товарищу Прикопу — он слишком уж любезен со всеми, кто к нему обращается. Коммунист должен быть беспристрастным и справедливым. Пускай не занимается демагогией!

— Товарищ боцман, — крикнул Прециосу, — не смешивай критику с руганью! Я лишаю тебя слова!

— Разве я его обругал?

— Такая у тебя привычка. Здесь тебе не английский пароход, где ты на негров кричал.

Мариникэ молчал, но продолжал стоять. Немного погодя, он спросил, можно ли продолжать:

— Продолжай, но принципиально. Понимаешь: принципиально!

Боцман вздохнул, прекрасно понимая, что все это только задаток в счет того, что ему придется вытерпеть за свое упорство, за то, что он настоял на включении в повестку дня вопроса о помощи рыбакам. Рассуждать «принципиально» значило не задевать ни Прециосу, ни Прикопа.

Над морем сверкали зарницы, было все так же душно. «Остерегись, Мариникэ, — шептал боцману внутренний голос. — Ты человек семейный, у тебя жена, дети учатся. Чем ты их прокормишь, если тебя выкинут? Не задирайся ни с Прикопом, ни с Прециосу. Они сильны, многим до тебя свернули шею. Легко может статься, что ты, Мариникэ, лишишься боцманской должности на «Октябрьской звезде» и придется тебе искать другое судно, а то и другую профессию…»