Жизнь поэта - Арнольд Гессен

Заканчивая «Бориса Годунова», Пушкин писал Вяземскому, что смотрел на своего героя с политической точки зрения, то есть на материале XVII века рассматривал общественные явления своего времени. Всеми помыслами своими Пушкин обращен был в ту далекую смутную пору.

Николаю Раевскому Пушкин отправил позже большое письмо: «Вот моя трагедия, она полна славных шуток и тонких намеков, относящихся к истории того времени, вроде наших киевских и каменских обиняков. Надо понимать их - это непременное условие».

И все, конечно, понимали это, когда слушали, как Пушкин читал в 1826 году в Москве, в кругу друзей, свою трагедию. Все понимали пушкинские обиняки и намеки на жестокий деспотический режим царствования Александра I и предшествовавшее ему убийство Павла I. В ряд действующих лиц трагедии он вводит своих предков из рода Пушкиных.

«Быть грозе великой», - замечает Шуйский, а Афанасий Пушкин отвечает:

Такой грозе, что вряд царю Борису

Сдержать венец на умной голове.

И поделом ему! он правит нами,

Как царь Иван (не к ночи будь помянут).

Нас каждый день опала ожидает,

Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы.

«Как царь Иван», правил и Александр I, и мог он повторить вослед Годунову -

Противен мне род Пушкиных мятежный...

Александр Пушкин вкладывал в уста своего предка, Пушкина, гордые слова:

Но знаешь ли чем сильны мы, Басманов?

Не войском, нет, не польскою помогой,

А мнением; да! мнением народным...

Здесь к месту привести и любопытную параллель, невольно бросавшуюся в глаза. Еще до восстания декабристов Пушкин написал в 1825 году стихотворение «Андрей Шенье», которое не разрешено было полностью опубликовать. Изъяты были, в частности, стихи:

...Убийцу с палачами

Избрали мы в цари. О ужас! о позор!..

И в том же, 1825 году, работая над трагедией, Пушкин смело вложил в уста летописца Пимена ту же мысль:

Прогневали мы бога, согрешили:

Владыкою себе цареубийцу

Мы нарекли.

Это был уже не намек, а прямой выпад мятежного поэта против императора Александра I, о молчаливом соучастии которого в убийстве отца в Петербурге говорили свободно, как говорят о дожде или хорошей погоде...

Пушкин заканчивает «Бориса Годунова» и в начале ноября 1825 года пишет Вяземскому: «Поздравляю тебя, моя радость, с романтической трагедиен), в ней же первая персона Борис Годунов! Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши и кричал, ай да Пушкин, ай да сукин сын! Юродивый мой малый презабавный... Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию - навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат!..»

Это был намек на Александра I.

На рукописи Пушкин делает надпись: «Драгоценной для россиян памяти Николая Михайловича Карамзина сей труд, гением его вдохновенный, с благоговением и благодарностию посвящает Александр Пушкин».

«...«Борис Годунов» явился «первым подлинно и высоко реалистическим историко-художественным произведением всей мировой литературы. Пушкин сумел не только дать в нем необыкновенно полную и правдивую картину прошлого, но и так глубоко, как никто из его предшественников и современников, проникнуть «мыслью историка» в социальные отношения изображенной им эпохи, в борьбу социальных сил.

Равным образом и по своему духу, и по самой своей форме «Борис Годунов» - трагедия, действительно, «народная», произведение глубоко демократическое... подлинное чудо реалистического искусства. Пушкин - поэт действительности - празднует в нем одну из своих величайших побед»10.

Пушкин имел в виду продолжить свою хронику и написать еще «Лжедмитрия» и «Вас илия Шуйского», но замысел этот остался неосуществленным.

Московские друзья с интересом ждали рукопись новой трагедии Пушкина, просили прислать хотя бы отдельные ее сцены. От Баратынского он получил письмо из Москвы: «Жажду иметь понятие о твоем Годунове. Чудесный наш язык ко всему способен, я это чувствую, хотя не могу привести в исполнение. Он создан для Пушкина, а Пушкин для него. Я уверен, что трагедия твоя исполнена красот необыкновенных. Иди, довершай начатое ты, в ком поселился Гений! Возведя русскую Поэзию на ту степень между поэзиями всех народов, на которую Петр Великий возвел Россию между державами. Соверши один, что он совершил один; а наше дело признательность и удивление».

Пушкин был доволен. «Я пишу и размышляю, - сообщал он в июле 1825 года Н. Н. Раевскому. - Большая часть сцен требует только рассуждения; когда же я дохожу до сцены, которая требует вдохновения, я жду его или пропускаю эту сцену - такой способ работы для меня совершенно нов...»

И письмо свое закончил четким и ясным утверждением: «Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить».

* * *

Приближалось 19 октября, священная - уже четырнадцатая - годовщина открытия Лицея, и у Пушкина слагались строфы традиционного послания лицейским товарищам. Лес стоял преображенный на ярком, пестром ковре опавших осенних листьев, и Пушкин начал послание спокойным торжественным стихом - «Роняет лес багряный свой убор...». Отразив глубокое свое одиночество, он вспоминает своих наиболее близких по Лицею товарищей и друзей:

Печален я: со мною друга нет,

С кем долгую запил бы я разлуку,

Кому бы мог пожать от сердца руку...

И мысленно переносится в Петербург:

Я пью один, и на брегах Невы

Меня друзья сегодня именуют...

Перед Пушкиным встают живые образы самых близких ему лицейских друзей. Он с большой теплотой вспоминает их, каждому посвящает отдельную строфу - лирическую зарисовку его облика - и передает свое желание быть на празднике с ними, свои добрые чувства к ним:

На пир любви душой стремлюся я...

Вот вижу вас, вот милых обнимаю.

Я праздника порядок учреждаю...

Я вдохновен, о, слушайте, друзья:

Чтоб тридцать мест нас ожидали снова!

Садитеся, как вы садились там,

Когда места в сени святого крова

Отличие предписывало нам.