Иная судьба. Книга I - Вероника Горбачёва

— Сифилитик, — довершил капитан Винсент. — Так?

Женщина, прикрыв глаза, кивнула.

— Должно быть, я действительно не знала жизни, — прошептала она. — До замужества меня, девушку, оберегали от всего гадкого и порочного, в замужестве я нравилась супругу, как теперь понимаю, именно такой, наивной простушкой. Он и не старался меня разубедить, а держал в счастливом неведении относительно изнанки жизни… Видите, господин Винсент, что-то во мне ещё осталось от прошлого, если я вдруг начала так изъясняться… Господи, как же я себя ненавижу! За эту тушу, в которую превратилась, за бесхребетность, за трусость… Вот смотрю на вас — и вспоминаю, что все вокруг только и твердили о справедливом и умном правлении его светлости, о том, что рядом с ним такие люди, как вы, просто не знают о наших бедах. И думаю: что же я раньше не сорвалась, ведь и ехать-то не так далеко, наскребла бы из денег на хозяйство хоть сколько-то на дорогу, нашла бы кого-то из знакомых, если не на приём к герцогу — так хоть к архиепископу пробилась бы… Стыд! — Она в отчаянии рванула воротник, задыхаясь. — Стыдно было, что увидят меня такой… безобразной, нищей… А как те девочки кричали, когда он их наказывал! И хоть Август утверждал, что выбирает только порочных, из тех, что уже не раз согрешили со своими дружками — я уж и не знала, верить ему или нет. Стыдно — не верить родному брату, да ещё служителю Церкви…

Закрыв лицо руками, Доротея умолкла.

***………………….

— Стыд жжёт меня, брат Тук, какой стыд… Я лгал сестре, лгал крестьянам, возводя напраслину на этих девушек. А на самом деле — поставлял молодым аристократам непорочных голубиц. Одно мне в утешение: что все господа честно рассчитывались за своё удовольствие, иной раз куда более щедро, чем договаривались. И то, что я плёл сестре, произошло на самом деле: многие семьи достигли благополучия, но зиждилось-то оно на разврате их дочерей! А самое страшное — на моём… Ибо я грешнее всех молодых бездельников, здесь побывавших. Я, ничтожный, тоже старался урвать крохи с их стола, вместо того, чтобы ужасаться своим деяниям… Но я не брал свою долю, нет, брат Тук, я всё вкладывал в возрождение дома Господня, чтобы он снова засиял красотой и целомудрием, ибо должен быть привлекателен и манящ для прихожан. Ведь кто же пойдёт в убогую церковь?

— Те, кто верит, — спокойно ответствовал монах. — Они принесут с собой последние лепты — и, как знать, не будут ли перед лицом господа эти гроши более ценны, чем твоё нечестивое золото? Но… что сделано, то сделано, брат мой. Как человек, я осуждаю тебя за твои поступки и ничего не могу с собой поделать, но как смиренный слуга божий, говорю: он простит. Всё ли ты сказал, брат мой?

Лицо пастора желтело, становясь словно восковым. Заострялся нос, проваливался рот. Западали глазницы. Действие чудесного эликсира заканчивалось.

— Не хочу говорить о незначимом… — с трудом прохрипел Глюк. — Говоришь, простит? Правда, простит, брат, а?

— Простит. Веруй.

— Верую. Но почему… — Глаза умирающего вдруг в страхе расширились. — …почему я вижу не ангела? Почему — за твоим плечом стоит другой, тёмный? О-о, он грозит мне, он улыбается, я вижу его оскал… Спаси! Брат Тук, ты же обещал, спаси меня от Сатаны! Ты же говорил — простит!

Брат Тук поднялся.

— Он простил тебя, Август-Доминик, разве я мог солгать? — голос монаха наполнился силой. — Посмотри! — Он указал справа от себя. — Вот он, твой Ангел, которого ты ждёшь. Но пойдёшь ты сейчас не за ним.

— Почему? — По лицу пастора покатились слёзы.

— Господь — отец наш любящий. А отец, увидев не в меру расшалившееся дитя, сперва накажет его, чтобы то поняло тяжесть проступка, и только потом приголубит и прижмёт к сердцу. Ты будешь прощён, брат мой. Принимай же заслуженное наказание, но не бойся: когда получишь своё сполна, когда искупишь…

Голос его куда-то отдалился.

— …Тогда я приду за тобой, сын мой, — явственно шепнул пастору на ухо голос нежный, как свирель. На щеку умирающего капнула слеза златокудрого ангела, кого-то удивительно напоминающего. — Приду. Ты только вытерпи, как они терпели. Дождись меня. Будь мужественным.

— Можешь петь, сколько угодно, — насмешливо фыркнул сгусток тьмы, вооружённый пучком розог. — Он куда более слаб, чем ты думаешь. Вот увидишь, как он будет корчиться и проклинать — тебя и бога, тех, кто его оставил. А он так на вас надеялся!

— Но ведь и Он усомнился и воскликнул: «Зачем ты оставил Меня?» — напомнил Ангел вечному своему сопернику. — Тело может кричать, что угодно, сомневаться и проклинать, важно то, что в душе…

— Изыди, — мрачно ответил Демон.

— Я буду рядом, — не обращая внимания на его слова, сказал Ангел Глюку. — Даже если ты меня не увидишь — я рядом. Помни и верь. Для тебя есть надежда.

Госпожа Доротея, «тётка Дора», сестра грешного пастора Глюка вздрогнула — и приложила руку к сердцу.

— Умер, — сказала безжизненно. — Господин Модильяни… Мне нужно идти. Прошу извинить. Он был не слишком хорошим священником, но хорошим братом, и я должна отдать ему последний свой долг.

Капитан Винсент не стал открывать ей глаза на происходящее. Зачем? Иной раз, если человек лишается последней иллюзии, мир для него рушится. Пусть живёт с тем, что у неё сохранилось.

Он проводил женщину до скорбного одра. Не стал вслушиваться в рыдания, причитания — у брата и сестры в любом возрасте в такую минуту найдутся друг для друга очень личные слова, не для чужих ушей. Брат Тук читал заупокойную молитву. В спаленке явственно пахло ладаном… и почему-то — серой.

— Останешься с госпожой Доротеей Смоллет, — строго сказал Винсент рейтару. — Будут бузить местные — говори, что дом под защитой господина герцога.

— А должны бузить, ваша милость? — осклабился Мишель. Осёкся. — Прошу прощенья, кэп. Просто скучно без дела-то, кровь бы разогнать… А тёт… госпожа что же, из благородных? А я думал — их сословья, поповского…

— Много болтаешь, — беззлобно ответил Винсент, окоротив более для порядка. — Дама сия — бывшая графиня, и, может статься, Фортуна к ней ещё повернётся. Судьба — она такая…

«…и крестьянок в герцогини выводит», — добавил капитан, естественно, мысленно.

— Вот что, Мишель, — достал из кошелька несколько золотых, вручил солдату. — Один себе возьмёшь за труды, остальное — ей. Помоги с похоронами. Да не сам крутись — вызови старосту, пусть он распоряжается, а ты проследи, чтобы всё было достойно. И пусть староста пошлёт в Эстре гонца, прямо к архиепископу, с известием о смерти пастора и о том, что срочно нужна замена. Желательно…