Ты следующий - Любомир Левчев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все это было на руку настоящим убийцам. КГБ превратился в полновластного властителя советской империи.
Американцы утверждали, что удивлены свержением Никиты. Но вряд ли это удивление испытывали все поголовно. Директор ФБР Эдгар Гувер был тогда самым сильным и опасно информированным человеком на Западе…
Уинстон Черчилль и эту мелодраму посмотрел как абсолютный победитель. Вскоре балаганчик ему наскучил. И он спокойно мог “выйти из зала”. Как он и поступил 24 января 1965 года.
•
А что происходило в это время “дома”?
Владко пошел в школу. Она находилась в Западном парке и была видна с балкона. Так что мы наблюдали, как наш сын с портфелем, который был больше его самого, медленно бредет, останавливаясь у мусорных баков и что-то им рассказывая. Тогда Дора начинала кричать, как Господь с небес:
– Иди быстрее! Опоздаешь!
И Владко исчезал в переполненном детьми будущего дворе. Зачем мы его торопили?!
Марта же пошла в садик. Утром она там часто плакала, потому что какая-то идиотка нянечка просила каждого рассказать, что он ел на ужин. Непонятно почему, может, даже от страха, Марта никогда не могла вспомнить, что было вечером в ее тарелке. Но и соврать, как другие дети, которые вдохновенно перечисляли не то, что они ели, а что хотели бы съесть, она тоже не могла. Тогда я вместе с Мартой получил психологическую травму.
Но куда больший удар нанесла нам школа Владко. В один прекрасный день он вернулся домой бледный и озадаченный. Их учительница придумала “анкету для педагогической тетрадки”. После банальных вопросов “Кем работают твои мама и папа? Есть ли у тебя брат и/или сестра?” следовали пункты позаковыристее: “Насколько велика ваша квартира? Есть ли у вас легковой автомобиль и какой он марки? Есть ли у вас телевизор?..” Мой сын философски воспринял вопрос о машине. Но то, что только у двоих из класса не было телевизора, причем одним из таких обделенных оказался он сам, Владко подкосило. Я было решил устроить скандал, но Дора меня остановила. Увы, пришлось занять денег и купить телевизор…
Начинало воцаряться глупейшее потребительское отношение к жизни! Откуда оно вылезло и почему его преподавали в школе? Вульгарное потребительство – это самый верный симптом гибели идеалов.
По примеру Оттоманской империи, которая из-за поражений не могла расплатиться со своим войском и потому разрешала ему грабить христиан в собственных провинциях, потребительский социализм, который не мог удовлетворить возраставшие “личные потребности” своих гвардейцев, разрешал им разворовывать общенародную собственность…
•
Вернувшись из подземного царства мертвого идеализма, я должен был сделать что-нибудь реалистическое в интересах моей травмированной семьи. После летнего отдыха на Варненском море в апреле следующего года мы поехали кататься на лыжах в Ситняково (в дом отдыха писателей – бывший охотничий замок Фердинанда в Риле). Мы оказались в этом деревянном дворце практически в одиночестве. Гуляли в лесу под великанскими соснами, с которых, как плащ волшебника, свисали серебристые лишайники. Охлаждали бутылки в ледяных речках. Пекли картошку на углях первобытных костров.
Однажды из тени возник человек с голым торсом. Он пружинисто шагал наверх. На его рюкзаке болтался автомат.
– Это тропинка до Сарыгёла? – спросил он на всякий случай.
Сарыгёл был еще одним царским охотничьим домиком.
Мы видели, как вооруженный мужчина остановился возле нашего дома отдыха и через окно обменялся несколькими фразами с его директором (бывшим милиционером). После того как гость, не снимая рюкзака, выпил чашку чаю, он принялся столь же стремительно карабкаться наверх. Так мы узнали, что в Болгарии была совершена попытка переворота – промаоистского, возможно вдохновленного свержением Хрущева. Исчезнувший генерал Анев находился в розыске, а Горуня покончил с собой…
Тодора Живкова никто не тронул. Зато сменили председателя Союза писателей Камена Калчева. На его место назначили идальго Димитра Димова. Злые языки говорили: “Наконец-то эти козлы, писатели, нашли себе ветеринара, который их вылечит”. Но старые чекисты предрекали, что в ближайшее время ЦК примется руководить Союзом писателей через его партийного секретаря. Тогда им был Димитр Методиев.
“Изучение жизни” (или одиночество) открыло мне глаза на грустный факт: болгарское общественное мнение слишком легко и бездумно дает интриганам манипулировать собой. Ядовитые сплетни беспрепятственно становятся “Верую” честных дураков. Путь от “Осанны!” до “Распни его!” нигде и никогда не был таким коротким и легким. Из-за каждого куста нашей истории выглядывает сломанный и позабытый идол. Как на острове Пасхи…
Йордан Радичков приютил меня в своем “редакционном кабинете” – маленькой комнатушке, изначальное предназначение которой было совершенно неясно. Два наших письменных стола и четыре стула превратили ее в подобие баррикады. Только дети могут хорошо себя чувствовать в чуланчике, полном пыльных чудес.
В отделе документации мне разрешали полистать “Лайф” и “Пари-матч”, а наше окно служило для нас “Плейбоем”. Пробитое в глухой стене, оно выходило на мастерскую, в которой было много красавиц швей.
А разговоры с авторами были захватывающими, как театр переменчивых облаков на небе.
После четырех часов “серьезной работы” мы шли выпить в новые заведения старой богемы. Время коньяка с кусочками сахара и долькой лимона миновало. Сейчас все пили скотч. “Джонни Уокер”, или “Блэк энд Уайт”, или “Баллантайнс” – все равно. Виски стоил по 16 левов за бутылку, и его было нетрудно себе позволить даже на скромную редакторскую зарплату.
И только один человек не участвовал в наших попойках: Владко Башев, тогда уже заместитель главного редактора газеты “Литфронт”. Поскольку после работы Владко никуда с нами не ходил, то он звонил утром и предлагал вместе идти до редакции – подобно ученикам, провожающим друг друга до школы. Он с нескрываемой завистью расспрашивал меня о наших пьянках и приключениях. И смеялся от всего сердца. И оправдывался тем, что это не его. Вот так же мы болтали, когда однажды на площади Гарибальди мимо нас прошла разодетая в пух и прах девушка. Ее мини-юбка была из тех, что заставляют милиционеров пристально вглядываться в… прическу модницы, абсолютно голливудскую. Я развернулся на 180 градусов и воскликнул:
– Смотри-ка, Владо, какие кошечки нынче осенью в цене!
Зам главного редактора состроил мне ужасную гримасу:
– Замолчи! Это же Мила – дочь Тодора Живкова!
– Та самая, что была тогда в черном фартучке? Никогда бы не узнал… Времена, мой друг, меняются, а я не меняюсь вместе с ними…
•
Не вернувшись еще окончательно из Долины роз, я пошел в издательство “Болгарский писатель”. Там давно лежала рукопись моей книги “Но прежде чем я состарюсь”. Меня встретили более чем прохладно. Петр Пондев, который когда-то, еще в конце 40-х годов, был бит за молодых поэтов, вовсе не собирался повторять собственных ошибок. Однако остановить книгу – это тоже риск.
И тут самым неожиданным для меня образом в дело вмешался Борис Ангелушев. Он был кем-то вроде почетного литконсультанта издательства. Вероятнее всего, в “Болгарском писателе” хотели, чтобы Ангелушев наложил вето на вызывающую обложку, созданную Здравко Мавродиевым: это позволило бы под благовидным предлогом отложить издание моей книги на неопределенный срок. Если дело обстояло именно так, то в редакции совершенно не знали бая Бориса.
А мы были с ним знакомы по работе в “Литературен фронт”. Он появлялся у нас в редакции два раза в неделю. Скромно садился в маленьком зале заседаний. Ни к кому не заходил, но все (включая главного редактора) спешили с ним встретиться. Бай Борис получал чашку кофе, рюмочку коньяку и большую кипу рукописей. Рукописи он читал внимательнее редакторов. Иллюстрировал то, что ему приглянется, и делал из газеты произведение искусства. А к оригиналам своих иллюстраций относился с удивительным пренебрежением: попросту выбрасывал их в мусорную корзину. Когда я об этом узнал, то втайне от бая Бориса стал ходить и извлекать их оттуда… если меня не опережал кто-нибудь еще. Однажды бай Борис увидел мои маневры и поднял скандал:
– Я их выкидываю, чтобы уничтожить, это не игра!
– Только, умоляю, хотя бы не рви их!
– Я подарю тебе на память хорошие рисунки. Но в моей корзине для бумаг рыться запрещаю…
И вот сейчас (как некогда Тодор Боров) бай Борис без лишнего шума объявил, что если завернут мой сборник стихов, то он уволится из издательства “Болгарский писатель”.
Так благодаря ему сборник “Но прежде чем я состарюсь” увидел белый свет еще до конца года. Он, конечно же, был сильно сокращен. Из него даже убрали стихотворение, которое дало название всей книге. (Я опубликовал его в следующей своей антологии.) Был вырезан и “шизофренический” конец “Интеллигентской поэмы”. (Спустя годы я восстановил его.) Но все же были оставлены, как мне кажется, достаточно важные строки.
