Не уймусь, не свихнусь, не оглохну - Николай Чиндяйкин

Когда сижу здесь, смотрю на море, корабли… у самого возникает желание сниматься. А вообще… много суеты. Временами просто раздражаюсь на себя… черт дернул, ну зачем нужно было лететь, опять — самолет, аэропорты и т. д. Хожу по Одессе… одиноко. Вот здесь когда-то сидели с Танюшей… давно-давно… в 79-м! Одесса постарела. Странно, никогда не думал, что города стареют, как и люди. В самом житейском смысле.

17 июня 1988 г., Одесса

Только что отснимался в пробах. Снимали на видео, сразу можно было посмотреть материал. Кажется, неплохо. Записали два дубля прилично, из трех. Апасян доволен. Собирается подстроить съемки под меня, т. е. на август.

На площадке чувствовал себя вольно. Наверное, от безразличия. В общем, мне — все равно: сниматься или нет… Даже не очень и хочется, все-таки есть возможность провести август с Танюшей в Рузе… А жизнь сама все решает. Как будет — так пусть и будет.

18 июня 1988 г.

Второй час ночи, хочется спать, но все-таки надо хоть пару слов… Больно уж день сегодня… Много передумал, перемыслил… «Бунт на корабле». Да нет, не бунт, так — шебуршанье. Театр. В самом таком самоубийственном смысле. Сначала сидели часа полтора сами, разогревали себя разговорами… готовились к разговору с А. А. Говорили на разном уровне, от разумных, понятных вещей до полной чуши. Я не стал скрывать свою точку зрения, хотя оказался в меньшинстве. У каждого свой опыт, своя судьба, свое понимание. Актеры слепы. Безнадежно. Слепы, неблагодарны, беспамятны, самоуверенны. Очевидно — свойство профессии. Истинной цены себе никто не знает. Или не хочет знать. Может быть, это и дает силы работать, оставаться в театре? Вполне вероятно. Но если отстраненно понаблюдать, открываются удивительные вещи. Человек, который вчера еще готов был мести полы, только бы пустили в театр, сегодня искренне убежден, что театр — это он. Некоторые договорились до неверной методологии, до «делает, сам не зная зачем, лишь бы делать» и т. д. Чушь — писать не хочется. Подавляет, убивает, растаптывает, унижает! В общем: что такое А. А. и как с ним бороться. Как научить его работать правильно, человечно, радостно и с полным счастьем для всех каждый день!

Потом пригласили самого виновника. На разговор. Унылое зрелище, печальное… А. А. на удивление мягко и с пониманием отнесся ко всякому слову. Все, конечно, уже выглядело не так нахраписто и нагло. «Требования» поумерились, от «политических» сползли до «экономических» и житейских. Хотя что-то там о рабстве и страхе бормотали.

Я сидел, молчал, так как решено было принять «общую» точку зрения, и вылезать со своим особым мнением было бы совсем глупо, и, естественно, воспринято было бы только одним образом. Бог с ними. У каждого своя судьба.

Театр! Ах, театр! Поражает жуткая привычка (наверное, врожденная) решать свои проблемы кол-ле-кти-вом, при помощи коллектива, за счет коллектива и т. д. Нет, не хочется все это записывать подробно… Просто нет желания. «Туман, — как сказал А. А. — Вам нравится играть, делать спектакль, думаю, нравится, и — вы недовольны; когда-нибудь вам не будет нравиться то, что вы делаете, но вы будете довольны».

Закончилось все на тормозах. Тихо. Разошлись.

А возможно ли вообще избежать театральной муры? Если у него не получается? Ведь уж в нашем раскладе, казалось бы, свалилось счастье такое нежданное! Казалось бы, ну отыграй его, сделай своим, убеди… И нет ведь звезд среди нас, все ведь — снизу… равны… Нет. Обреченность.

19 июня 1988 г., Москва

Паша Каплевич свел с Олей Наруцкой, которая снимает на «Мосфильме» «Мужа и дочь Тамары Александровны». Согласился сняться в эпизоде. Вот вчера произошло это дело. Снимали в КПЗ 13-го отделения милиции. Целый день (с 9 до 21). Сцена, в общем-то, интересная могла бы быть. Валя Малявина — в роли этой самой Тамары… Странный такой эпизод… Но у меня ничего не получилось. Репетировали когда, с утра, очень даже были все довольны. Режиссеру нравилось, она не скрывала. Потом началась долгая установка и т. д. и т. д. Потом надел свитер, дубленку (действие зимой происходит). Жара дикая, весь мокрый, и все ушло. Тяжело, скучно… Ничего не мог с собой поделать. Не мог переломить. Опустошенность жуткая… Ужасное состояние! Первое очарование от знакомства, от получавшейся работы — рассеялось. Расстались уже совсем холодно. Не получилось.

Домой вернулся совсем разбитым. Настроение скверное. Совсем скверное. Болят все мышцы. Тупость. Почти отчаяние.

22 июня 1988 г.

Вылетели из Шереметьева часов в 9 утра, вчера то есть. На этот раз без пересадок и посадок. Прямой аэрофлотовский рейс. С курицей. Долетели без происшествий. Уже в самолете кто-то из итальянцев подарил журнал «Раnorаmа» с большой статьей о нашем театре и анонсом о предстоящих гастролях.

В Милане за день до нашего приезда был ливень и ураган. Мы приехали в дождь. Аэропорт, все процедуры таможни и т. д. Потом на автобусе в город. Дождь. Зелень. Красивые дома, или виллы, не знаю. Несколько свалок автомобильных… тоже красивых. Расселились в гостинице «Ritter» на улице Гарибальди, в пяти минутах хода от Piccolo Studio Theatro, в котором и будем работать.

Отдохнуть не пришлось, спустились сразу же в холл на организационное совещание. Принесли огромные букеты лилий от Стреллера и Ноймана (продюсер). А. А. зачитал письмо Стреллера (он в Париже пока).

День был воскресный, город вымерший, тихий. Дождь. Правда, не сильный. Немного прошлись. Буквально 30–40 минут, и пришли в театр на репетицию.

Занимались в основном 2-м актом, текстом, вернее, сверением русского с итальянским.

Вечером, часов в 8, всей труппой побрели по улицам. Вместе с А. А. Прошли мимо старого здания Piccolo. Ахали в галерее «Виттория»… Вышли на площадь Миланского собора… Нет… нет, сначала к Ла Скала… к памятнику Леонардо… Вечерело… Дождя уже не было… Тепло… Состояние какое-то невероятное. Как-то трудно верится — и в вечер этот, и в Милан… Вот мы идем, вот — Ла Скала, вот — Соборная площадь… Медленно темнеет. Собор дрожит, кажется, движется; толпы туристов, и миланцев, наверное… толпа веселая, праздничная, разная… Парень работает в окружении вольных зрителей… танцует, жонглирует под магнитофон. На мотоцикле делает трюки, фокусы, и все делает классно… Сидим на ступеньках долго-долго. Темнеет. Реклама скачет… Медленно бредем домой, в гостиницу. Стада машин на улочках, даже странно, как они вмещаются сюда.

Сколько программ ТВ, еще не выяснили, пока 14 установили. Устал я очень. Все-таки бессонная ночь перед полетом. Быстро уснул.

Завтрак сильно отличается от венского. Для нас похуже… Булочки, маслице, джем, кофе…