Пассажир - Жан-Кристоф Гранже

— Со мной были какие-нибудь проблемы?

— И да и нет. В середине декабря ты начал подолгу пропадать. На целые дни. А иногда и ночевать не приходил.

— Я пил?

— Ну, трезвым ты редко возвращался.

Януш подумал об убийстве Цветана Сокова. Оно произошло в середине декабря.

— Вы знаете, где именно я пропадал?

— Нет.

— А что я сказал, когда собрался уйти из общежития?

— Ничего. Случилась эта драка в конце декабря. Мы искали тебя в полиции, в жандармерии. А через два дня ты вообще как в воду канул.

— Я что-нибудь рассказывал об этой драке?

— Нет. Ни полицейским, ни нам. Молчал как могила.

Ле-Гуэн выразился яснее ясного. У Януша резко заболела голова. Вспыхнула привычная боль за левой глазницей. Ветер снаружи бесновался, словно хотел снести телефонную будку.

— Чем конкретно я занимался в «Эммаусе»?

— Да я уж точно не помню. Ближе к концу оформлял нашу витрину. Работал в ателье по починке одежды. Но наотрез отказался иметь дело с дисками и книгами. Никакого искусства — это ты сам заявил.

— Почему?

— Мне кажется… По-моему, у тебя были с этим связаны какие-то неприятные воспоминания.

— Неприятные?

— Возможно, раньше ты был художником. Ну, это мое личное мнение.

Януш закрыл глаза. Каждое услышанное слово отзывалось в голове новым взрывом боли. Он чувствовал, что почти приблизился к тому, кем он был до того, как стать Янушем. Но почему-то это приближение приносило ему муку.

— Художником… В каком смысле?

— В смысле, писал картины.

— Почему вы так думаете?

— Из-за твоей аллергии. Ты как от огня бежал от любой картины, от любого альбома. Но я заметил, что в искусстве ты разбираешься. Пару раз ты употребил особые выражения — чисто профессиональные, причем автоматически.

Информация заливала мозг мутной мазутной лужей. Ничего конкретного, только подспудный страх, душивший его и не дававший связно мыслить…

— Как-то раз, — продолжил его собеседник, — один из наших сотрудников сидел и листал иллюстрированный альбом по искусству. Ты увидел его и побелел как полотно. А потом ткнул пальцем в одну репродукцию и сквозь зубы прошипел: «Больше ни за что». Этот случай я хорошо запомнил.

— А вы не помните, что это была за картина?

— Автопортрет Курбе.

— Если я и в самом деле был художником… Вы не пытались выяснить, существуют ли работы, подписанные именем Януша?

— Нет, не пытался. Во-первых, некогда. Во-вторых, я подозревал, что эти картины, даже если они существуют, подписаны другим именем.

Будка качалась под свирепыми порывами ветра. Стекла выбивали мелкую дрожь.

Вдруг Януш понял: Ле-Гуэн знает.

— До того как стать Янушем, — подтвердил тот его догадку, — ты был другим человеком. Точно так же, как, перестав быть Янушем, ты превратился в Матиаса Фрера.

— Откуда вам известно это имя?

— Ты назвал мне его в поезде.

— И вы его запомнили?

— Попробовал бы я его забыть! Я только что из Бордо. Там по всем местным каналам день и ночь передают твою фотографию и фамилию.

— Вы… вы собираетесь меня выдать?

— Я даже не знаю, где ты находишься.

— Вы же знали меня прежде! — застонал Януш. — Неужели вы верите, что я в чем-то виноват? Что я способен убить человека?

Ле-Гуэн ответил не сразу. Его спокойствие по сравнению с паникой, охватившей Януша, казалось невероятным.

— Ничего не могу тебе сказать, Виктор. И потом, кого я должен подозревать? Художника, которым ты был до приезда в Марсель? Молчаливого нищего, с которым я познакомился в «Красной вершине»? Психиатра, которого встретил в поезде? Единственное, что ты должен сделать, — это пойти в полицию. Тебе надо лечиться. Врачи помогут тебе разобраться со всеми твоими многочисленными личинами. Вернуться к себе настоящему. Ведь только это имеет значение. Один ты не справишься.

Януш почувствовал приступ гнева. Ле-Гуэн был прав. Но он не нуждался в его правоте! Он уже открыл рот, чтобы дать ему отповедь, когда стена будки задрожала от удара. К стеклу прижималось лицо Шампуня.

— Быстрее! Мистраль пришел! Если не найдем где спрятаться, околеем к чертовой матери!

— Это майор Мартено. Вам сейчас удобно разговаривать?

— Никаких проблем. Я на пути в Марсель.

Анаис сидела за рулем «гольфа», прижимая к уху трубку мобильного телефона. Было около восьми часов вечера. Она неслась по автостраде в сторону Тулузы. На скорости 220 километров в час. Наплевав на радары. Наплевав на жандармов. Наплевав на Ле-Галя, Деверса и всю их поганую клику.

— Я наконец-то получил результаты вскрытия.

Патрик Бонфис и Сильви Робен были убиты 16 февраля, в 10 часов утра. Сегодня было 18-е. Почти восемь вечера.

— И года не прошло, — хмыкнула она.

— Возникли определенные трудности.

— Да ну?

Мартено молчал. Анаис поняла, что ведет себя по-детски. Офицер полиции вообще не обязан был ей звонить. Особенно теперь, когда руководство расследованием официально перешло к Морисе.

— Так что же выяснилось? — уже более спокойным тоном спросила она.

— Патологоанатом подтвердил все то, о чем мы и так догадывались. Патрик Бонфис и Сильви Робен убиты пулями калибра двенадцать и семь десятых. Стреляли из винтовки «геката-2».

— Мы можем установить оружие?

Снова молчание. Когда майор заговорил, чувствовалось, как тщательно он подбирает каждое слово.

— Нет. По мнению экспертов, единственный вывод заключается в том, что владение оружием подобного рода требует известных навыков. Винтовки «геката» зарегистрированы во Франции. Однако в данном конкретном случае речь может идти об оружии, приобретенном незаконным путем.

— Раны, ставшие причиной смерти?

— Почерк профессионала. И Патрик Бонфис, и Сильви Робен получили каждый по три пули. Одну — в голову, одну — в сердце, одну — в область грудной клетки. Я навел справки. Даже в армии найдется немного снайперов, способных на такую точность стрельбы. С учетом расстояния.

— Это существенно сужает круг подозреваемых, не так ли?

Мартено не спешил с ответом. У военных не принято полоскать свое грязное белье на людях. Поэтому и отчет о вскрытии поступил с таким опозданием. Нетрудно предположить, что вначале его с лупой в руках изучил целый батальон самых квалифицированных экспертов. Затем наверняка назначили специальную комиссию, поручив ей провести повторное вскрытие, обращая особое внимание на угол стрельбы и подробнейший анализ гильз…

Анаис не отрывала взгляда от ленты шоссе. Тьму перед ней разрывали четыре пучка света, исходившего от фар ее автомобиля. Дрожащие белые полосы, словно помогавшие ей красть дорогу у ночи.

— Какие дополнительные выводы позволяет сделать отчет о вскрытии жертв?

— Кое-какие позволяет.

Она задала этот вопрос для проформы, не рассчитывая на содержательный ответ. Но теперь ждала его, однако Мартено молчал.

— Так что там такое?

— На теле Патрика Бонфиса обнаружена странная рана. Убийцы изуродовали лицо трупа.

Анаис попыталась мысленно воспроизвести последовательность событий. Снайпер уложил на месте Патрика Бонфиса и его подругу, но промахнулся, стреляя в Матиаса Фрера, и вместе с сообщником бросился его преследовать. В это время на пляже появились рыбаки, обнаружившие тела погибших. Из чего вытекает, что у убийц просто не было возможности вернуться к убитым и изуродовать лицо Патрика.

Она чуть изменила тактику:

— Когда мы виделись в Гетари, вы ничего мне про это не сказали.

— Тогда я и сам этого не знал.

— Разве вы не видели тел в морге?

— Видел, конечно.

— И не заметили, что с лицом что-то не так?

— Не заметил. По той простой причине, что с лицом все было так. Этой раны еще не было.

— Я вас не понимаю.

— Рана была нанесена после поступления тела в морг. Вечером шестнадцатого февраля. Когда мы с вами встречались, я об этом еще не знал.

Анаис сосредоточила внимание на дороге. Если ее догадки верны, то это… Нет, не может быть. Это чистое безумие.

— Вы хотите сказать, что вечером кто-то проник в Институт судебной медицины и изуродовал лицо трупа?

— Именно это я и сказал.

— Где расположен институт?

— В Рангее, близ Тулузы.

— Каков характер раны?

— Убийца вскрыл нос Бонфиса в продольном направлении и извлек носовую кость, а также четырехугольный хрящ носовой перегородки и хрящ крыла носа. То есть те твердые ткани, которые образуют форму носа.

Анаис не отрывала ноги от педали газа. Скорость помогала ей оставаться предельно сосредоточенной. В горле пересохло. Глаза горели. Но мозг действовал на все сто. Промедление с составлением отчета о вскрытии не имело ничего общего с проведением повторной экспертизы, осуществленной военными.