La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет - Эльза Моранте
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«У меня теперь настоящие армейские ботинки! — заявил он, выставляя на обозрение свою массивную ступню сорок третьего размера. — Они той же фирмы, тоже „Мэйд ин Дж рмэни“. И часы у Квадрата тоже. Ну-ка, Квадрат, покажи им, что у тебя за часы. Они сами заводятся, их подкручивать не нужно, и время видно даже ночью, безо всякой луны!»
Он поднялся и, двигаясь в ритме, словно был на танцах, принялся напевать песенку о луне, бывшую тогда в большой моде.
«Эй, а почему бы нам не приоткрыть окно? Здесь в комнате так жарко. А если и пойдет патруль, следящий за затемнением, так у нас найдется оружие. Да и потом при грозе чернорубашечники сидят себе дома. Они ведь даже дождевой воды боятся».
Казалось, он развлекается тем, что дразнит всех без разбора — порабощенных итальянцев, оккупирующих Италию немцев, уже не понимающих, кому они служат, «Летающие крепости» союзников, манифесты, объявлявшие о реквизициях и грозящие смертной казнью. Коррадо, Пеппе Третий, Имперо и вся мальчишечья мелюзга в полном составе выстроилась вокруг него — целая команда воздыхателей, в то время как Ида следила за ним глазами, держась в сторонке, и трепещущие губы сына почти смеялись ей в лицо. Шипы тревоги оставляли лишь легкие отметины на ее мыслях, и эти шипы тут же обезвреживались ее таинственной верой в неуязвимость ее мятущегося отпрыска. В самой глубине сознания она была уверена, что Нино пройдет невредимым через войну, через немецкие облавы, партизанские стычки и налеты чернорубашечников, пройдет так же безнаказанно, как добрая лошадка, взявшая в галоп, проскакивает через стаю оводов.
Квадрат, вызывавший несколько большую осмотрительность, вовремя остановил Нино, когда он тряс окно, стараясь его открыть. Нино ответил нежной, тонкой улыбкой и обнял его.
«Этот парень, — сказал он, — самый славный мой товарищ, и он мой друг. А зовут его Квадратом, потому что он наловчился сгибать квадратом четыре гвоздя, мы их подкладываем под шины немецких грузовиков. Он специалист по гвоздям, а я хорошо целюсь. Ну-ка, товарищ, расскажи-ка сколько мы их положили, а? По мне немцы — это как игра в рюхи. Увидел шеренгу немцев на ногах — надо их положить».
«Да, у этих германцев мяса, почитай, целые тонны!» — таков был восторженный, но двусмысленный комментарий, который позволил себе Торе, брат Карулины. Никто не позаботился уточнить, намекает ли он на мясо в христианском смысле, то есть на плоть, или же имеет в виду пресловутые четверти бычьих туш. В этот самый миг у Иды защемило сердце, и при этом с такой силой, что какое-то время она не видела перед собою ничего, кроме черных пятен. Сначала она не поняла, что с нею происходит, но потом в голове у нее зазвучал вдруг молодой голос — пьяный и чужой; он говорил ей: «Милая… милая…». Это был тот самый голос, который в январе 1941 года сказал ей эти же слова, но тогда она была в бессознательном состоянии и не восприняла их. Но записала их на некую ленту, скрытую в ее мозгу, она сейчас услышала их повторно, а с ними вместе вспомнились и сопровождавшие их поцелуи, которые теперь, снова ложась на ее лицо, возбудили в ней нежность не менее мучительную, чем щемящая боль в сердце. В сознании ее всплыл один вопрос: вот Нино только что помянул шеренгу немцев… А что, тот светловолосый немец тоже мог оказаться в ней?..
Узеппе ни на шаг не отходил от брата, переходя туда же, куда перемещался он, и перелезая через людские ноги, чтобы не отставать от него. Хотя он и был влюблен в целый мир, все же сейчас было видно, что самой его большой любовью все-таки является брат. Он мог забыть обо всех остальных, включая Карулину и девочек-близняшек, и канареек, ради этой любви, превосходящей всех и вся. То и дело он поднимал голову и окликал: «Ино! Ино!» с недвусмысленным намерением сообщить: «Я тут. Ты про меня помнишь или нет? Ведь это наш с тобой вечер!»
И в этот миг из глубины комнаты, от внутренней двери раздался немолодой голос, прокричавший во всю мочь:
«Да здравствует пролетарская революция!»
Это был Джузеппе Второй, который не присутствовал при сцене прибытия Нино, поскольку все это время находился в уборной. Он вышел из нее как раз в тот момент, когда Нино провозгласил: «Мы партизаны. Добрый вечер, товарищи по борьбе и подруги!..», и тотчас же внутри у него зажегся странный, необыкновенный огонь. Поначалу он вел себя скромно, стал наблюдать, как самый заурядный зритель, но в конце концов не сдержался. Он вдруг вспыхнул, как фейерверк, и, не снимая пресловутой шляпы, представился двум пришельцам:
«Добро пожаловать, товарищи! Мы тут все в полном вашем распоряжении. Сегодня вечером вы осчастливили нас великой честью!»
И с радостной улыбкой мальчишки, несколько прибрав голос, в уверенности, что сообщает невероятно важное известие, он поведал:
«Я тоже товарищ!»
«Привет!» — сказал ему Нино — безмятежно и снисходительно, но нисколько не удивляясь. Тогда Джузеппе Второй, с крайне озабоченным видом, подошел к своему матрацу и стал в нем рыться, потом, торжествующе подмигивая, он положил перед визитерами номер подпольной газеты «Унита».
Квадрат был неграмотным, но газету он сразу узнал и радостно улыбнулся.
«„Унита“, — серьезно заявил он, — это настоящая итальянская газета!»
Нино посмотрел на друга с уважением.
«Он старый борец за революцию, — объяснил Нино всем остальным, спеша воздать другу почести. — Я-то у них совсем новенький. Я, — честно заявил он, — вплоть до этого лета сражался на другой стороне».
«Это оттого, что ты был еще щенком зеленым, — отрубил, защищая Нино, верный Квадрат. — Когда ты щенок, ошибиться пара пустяков. Настоящие понятия приходят только с возрастом, а пока ты мальчишка, бороться тебе еще рано».
«Не, теперь-то я подрос!» — заметил Нино весело и высокомерно.
И тут же шутливо атаковал Квадрата, став в боксерскую стойку. Тот ему ответил, и оба они стали тузить друг друга, изображая удары и парируя их, словно два настоящих боксера. Джузеппе Второй стал возле них, изображая судью. Он выглядел знатоком и выказывал такой пыл, что шляпа у него съехала на затылок, а в это время Пеппе Третий, Имперо, Карулина и вся ребячья команда подпрыгивали и вопили, словно заправские болельщики у ринга.
От такой игры возбуждение Нино дошло до предела. Поэтому он в конце концов прервал матч и запрыгнул на вершину пирамиды из парт, крича при этом со всем пылом опытного баррикадного борца:
«Да здравствует революция!»
Все зааплодировали. Узеппе бегал за ним, как пришитый. Все остальные мальчишки тоже карабкались на штабель парт.
«Да здравствует красное знамя! — в свою очередь закричал, совершенно вне себя, Джузеппе Второй. — Еще немного, и мы своего добьемся, товарищи партизаны! Победа будет нашей! Комедия окончена!»
«Еще немного, и мы поднимем на революцию весь мир! — заявил Ниннарьедду. — Мы сделаем революцию на Колизее, и в соборе Святого Петра, и в Манхэттене, и на кладбище Верано, у нас революционерами станут и швейцарцы, и иудеи, и Папа римский…»
«И конец всей этой штуке!» — завизжала снизу Карулина, в неистовстве подпрыгивая на месте.
«И мы установим воздушный мост Голливуд — Париж — Москва! А потом накачаемся виски и водкой и трюфеля будем есть с икрой, и курить иностранные сигареты, и покатаемся на гоночной „Альфе“ и на личном двухмоторном самолете…»
«Ура! Ура!» — мальчишки аплодировали всем подряд, и всей толпой лезли наверх, на импровизированную митинговую трибуну. Но до трибуны пока что долез один только Узеппе, он оседлал одну из скамеек и тоже кричал: «Ура!», и колотил ладошками по дереву, внося свою долю в общий шум и гам. Даже девочки-близняшки, забытые внизу на груде тряпок, выводили свои дискантовые трели.
«И индюшатина у нас будет, и творожные торты, и американские сигареты… Будем лапать американок, и датчанок заваливать, а враги пусть глазами девок трахают и носом кончают… Эй, а что, в этом доме еда какая-нибудь будет?»
Ниннуццо спрыгнул на пол. Узеппе слетел туда же вслед за ним.
«Уже скоро, совсем скоро!» — поспешил успокоить их Джузеппе Второй.
И женщины снова вернулись к приготовлению ужина, что сопровождалось великим передвижением тарелок, кастрюль и сковородок. В этот момент в четвертом углу, за занавеской, сшитой из лоскутков, раздалось кошачье мяуканье.
Карло Вивальди на глаза не показывался, все это время он предпочитал сидеть в своем логове.
«А вон там, сзади, там кто живет? — осведомился Нино и, не чинясь, отдернул занавеску. Росселла встретила его шипением, и Карло наполовину выпрямился на своем тюфяке. — Это еще кто такой? — сказал Нино, выказывая, впервые с тех пор, как вошел, некую тень подозрения. — Кто ты?» — спросил он у человека из убежища.
«Кто ты?» — повторил Квадрат, проворно возникший рядом со своим командиром.
