Аистов-цвет - Агата Фёдоровна Турчинская

я родом, хвалят за то, что судьбу свою связал с революцией, а про девушку отвечают, что такой не знают. Но по глазам вижу, что это не так, сразу запомнили ее фамилию и так переспросили, что стало мне ясно: должны бы ее знать.

— Уля Шумейко? Уль много на свете, а Шумейко еще больше. Да кто верит, тот находит свое. И ты, парень, не теряй надежды встретиться с этой девушкой. А пока даем тебе такой приказ: поедешь с одним матросом в Москву, привезете кожу на сапоги для наших бойцов да обмундирование. Сам ты был на фронтах, видел, как одеты люди. Ну и после госпиталя жалеем тебя сразу посылать на фронт. Поправься немножко.

Поблагодарил за такую честь. Да и мне разве не интересно Москву повидать. Говорят, Ленин уже там, республикой руководит. Может, опять увижу его? Теперь уже есть у меня что ему рассказать — как я бил калединскую офицерню.

Иду к тому матросу, с которым должен ехать в Москву. А у него знакомого цыгана из Трансильвании встречаю. Воевали мы с ним в одном полку. Рассказывал я ему тогда про свою девушку, печалью с ним делился: вот, мол, ищу ее и никак не найду.

Едет, значит, этот цыган тоже с нами в Москву. Увидел меня и такое говорит:

— Юрко, Юрко! Так мне показалось, словно твою девушку, что у тебя на карточке, видел я здесь в Харькове. Раненых она привезла, я шел, а она стояла возле вагонов, когда их в госпиталь направляли.

Сердце мое! Что мне делать с тобой? Ночью в Москву уезжать, а сейчас уже вечереет. Приказ есть приказ. Но не зря говорят, что добрый человек надежнее каменного моста. Смотрит на меня этот матросик, он, как узнал я позднее, сам был из-под Петрограда и прибыл к нам на помощь: всякую нечисть на Украине громить.

— Беги, Юрко, может, это она. Счастье свое надо искать, а не ждать, пока само к тебе придет. Мы тут подготовим, что надо, а ты за два часа до поезда должен вернуться. Это наша борьба тебя зовет, а она сейчас, Юрко, должна быть выше всякой любви к девушке. Потому что она — дорога к счастью народному. По той дороге и ты к своему счастью придешь.

Ну не добрые ли слова сказал мне тот матросик? Бегу Улю искать, и греют меня эти слова, дорогу к счастью освещают. Прибежал на станцию, поглядываю туда-сюда, расспрашиваю о раненых. Люди говорят, что их уже в госпиталь увезли, а в какой — никто не знает. Лечу в тот, где сам лежал. А тут солнце заходит и так славно освещает рощу вокруг госпиталя.

«Заходишь ты, небесное светило, а с тобой и моя надежда закатывается, что с Улей встречусь». И только подумал об этом, как солнце словно сжалилось, и прямо из своего сияния, из огня выплеснуло передо мной Улю.

Стою и слова не выговорю, а она выглянула из-за деревьев, смотрит на меня. В какой-то старенькой шинельке и в фуражке с красной звездой. Постояли так минутку, да сердце мне уже свое не удержать. Подбежал к ней, стиснул, прижал к груди.

— Такой я, Уля, такой, каким ты хотела меня видеть. Сам Ленин рассматривал ленточку, что ты мне подарила. И карточку, где мы сфотографированы, при себе ношу. И вот мы встретились. Ленин привел к этому, я видел его в Петрограде и даже с ним говорил. Я уже, Уля, бил петлюровскую и калединскую контру. Дам тебе фамилии моих командиров, можешь спрашивать, как я воевал.

Это все выпалил, прижимая ее к себе. Стоит она передо мной притихшая, как пташка, никак не переведет дыхание, а я ее поцелуями осыпаю, и солнце еще с нами, светит моей любви.

Сели мы в этой рощице на лавке. Хоть и темнеет, а не прохладно, воздух весной насыщен, и она в нашей груди.

— Очень рада я, Юрко, что ты к нашей революции пришел. Знала я, что ты в Петроград ездил, ведь и сама постаралась, чтоб тебя выбрали. Знала, где воюешь, да весточки о себе не могла подать, такая у меня была работа. А теперь вот раненых привезла. А как сложатся дальше мои дороги, не знаю. А ты присматривайся, как у нас все делается, а когда вернешься в свои горы, и там установишь советскую власть.

А я ей на это:

— Один венгр, с которым я встречался на фронтах, рассказывал мне, что такие слова ему Ленин говорил. И ты мне, моя ласточка, такие слова говоришь. Возьму их, возьму в свое сердце. Только хочу, чтоб мы вместе поднимали к свободе наш край, мою Верховину. Отвезу тебя на наши луга — полонины.

А она улыбается мне синими родниками глаз, а губы словно опечалились, вот-вот выговорят: «Удастся ли нам, Юрко, еще когда-нибудь встретиться?» Но говорит другое:

— Моя жизнь, Юрко, партии принадлежит. Куда пошлет меня, туда и пойду. И ты свяжи свою судьбу с нею, если еще не связал. Вот немец Брестский договор нарушил, с Центральной радой в союзе. Киев уже захватил. Разворачиваются фронты борьбы. Все силы собираем, чтобы выгнать захватчиков с нашей земли.

— Где ты, и я с тобой там хочу быть. Рядом, Уленька, будем идти в этой борьбе.

Выпаливаю, сердцем выдыхаю ей эти слова, но и не утаиваю, что приказано мне ехать в Москву.

— Пойду попрошу, чтобы нас не разлучали. Я из госпиталя возвращаюсь, пусть направят туда, куда и тебя.

— Нет, Юрко, приказ выполнять надо. Поезжай в Москву. А вернешься, те, кто направляет тебя, будут знать и обо мне. Я попрошу, чтобы и тебя туда направили.

И при этих словах сняла звезду со своей фуражки и нацепила на мою.

— Это Ленина звезда. Верь, она все наши земли в одно сведет. Возьми ее на память о нашей встрече. Пусть тебе светит в жизни.

И поцеловала меня так, что век не забыть.

— Теперь иди туда, где тебя ждут, а у меня свои дела. Хоть дороги у нас с тобой и по-разному складываются, но в борьбе нашей это одна дорога, Юрко.

Смотрю на нее, чтоб насмотреться, и синие глаза ее фиалками мне пахнут. И полонинскими весенними цветами. Это синие глаза счастья мне светят. А оно должно быть у каждого на его дороге. И я его встретил. Всматриваемся друг в друга, а теперь должны расстаться.

— Не провожай меня. Это мой приказ. Девчат приказы тоже выполнять надо, — улыбнулась, обняла на прощанье. Теперь уже