Аистов-цвет - Агата Фёдоровна Турчинская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Выбью я ее, уничтожу до основания, — отвечаю матросу.
И мы уже улыбнулись друг другу, уже товарищи.
Но я не понимаю еще как следует, о чем наши делегаты между собой говорят. Но молчу, не признаюсь, не допытываюсь ни у кого. Знаю, что я культурная темнота и мне надо ума-разума набираться.
Заходим в покои. То туда свернем, то сюда. Пришли в один зал — музыка играет. Народ вокруг самый разный: тот в шинели, тот в свитке, тот в шахтерской робе. Приходим в другую залу. Большая, светлостенная. Тут тоже матросы у дверей стоят. Пропускают и меня. Я уже «свой». И радостно мне от этого становится. Жаль, что нет Ули возле меня. Посмотрела бы, где я.
Порассаживались делегаты на богатых креслах. Каждый возле своего провожатого.
— Ленин сейчас будет говорить, Ленин… — слышу шепот вокруг.
А потом задрожал зал: «Ура! Ура!» Все встали, и я встаю. Вижу: стоит перед народом не очень высокий человек, на нем темноватый френч не френч, пиджак не пиджак, с кожаными пуговицами, уже поношенный, на ногах ботинки простые с толстыми подошвами, а лоб большой. Руку вперед протянул так, словно ко мне ее направляет. И красная ленточка у него на груди. Глаза черные, острые, зоркие, как будто в мое сердце заглянул. «Вижу, вижу все, что в тебе есть», — словно говорят эти глаза.
Потом я слушаю, стараюсь понять, что он говорит: «Землю всю отобрать у помещиков, бедным раздать. Квартиры раздать. Фабрики чтоб у народа были». «Э, да я за это, — хочу уже кричать. — Остаюсь здесь, земли получу. Домой не вернусь, Улю найду, хозяйствовать будем вместе».
А Ленин все говорит и говорит. И от этих слов сердце мое, как дерево весной, свежие почки пускает. Вот-вот еще немножко и совсем распустится, зашумит вместе с народом.
— В Красную гвардию записываться…
«Я записываюсь в Красную гвардию!» — хочу кричать.
Теперь я уже знаю, за что буржуазию бить… Забрать у нее фабрики, квартиры забрать. Я за это. Сами будем управлять. Вот когда упал туман с моего сердца. Уля, цветок ты мой дорогой! Я уже тоже зрячим становлюсь, и у меня кругозор открывается. Теперь могу нацепить и я на грудь ленточку, что ты мне подарила. Знаю, знаю, какая в ней сила.
Кончил Ленин говорить, музыка играет, «ура» Ленину летит со всех сторон. А в моем сердце Ленин все говорит и говорит. И чувствую, что те слова не отойдут уже от меня никогда. «Вот какая в них сила. Теперь мне ясно, почему имя Ленина на устах народа. Кто слышал Ленина, не может быть против него, какой бы ни был затемненный. Уля, ласточка моя! Увижу тебя — распахну свою душу: смотри, как я растуманился».
Вышли делегаты в коридоры, ходят, смеются. Радостно всем, революция сердца наши поднимает. Вытащил из кармана эту ленточку, что Уля мне подарила, цепляю себе на грудь и клятву даю сам перед собой: «Буду тебя носить, как свое сердце».
И вот чувствую — чья-то рука мягко легла мне на плечо. Оглянулся — Ленин. Сердце у меня застучало, занялось огнем. А Ленин так по-доброму улыбается мне, и слова на губах моих будто сами заговорили:
— И я уже, и я растуманился. А эту ленточку девушка мне подарила, Уля.
И не стыдно, и не страшно мне с Лениным говорить. И так себя легко чувствую, будто мы с Лениным целую жизнь уже были знакомы.
— Девушка?
— И она сказала, что это ваша ленточка.
— Это цвет нашей революции.
— И Уля мне такие слова говорила…
— Борись, борись, за наше дело.
— Я уже записываюсь в Красную гвардию.
Хочу Ленину, как самому родному, рассказать про слезу своего сердца, как обидел я эту девушку, что ленточку красную мне подарила. Но Ленина обступили делегаты. Каждый хочет сказать ему свое слово и услышать что-нибудь от него.
Теперь полечу к тебе уже с сердцем, согретым глазами Ленина. Скажу: «Разумница моя, давай соединим наши судьбы. Понял я твою правду. Я уже красногвардеец».
Так решил и иду на станцию с другими делегатами. Провожают нас с музыкой. «Но любовь, моя девушка, к тебе не должна заслонять обязанностей перед народом, — говорю себе. — Выбрали меня товарищи мои делегатом, должен им первое слово сказать».
В казарме обступили меня пленные.
Рассказываю, как было: землю должны разделить между бедными, а заводы и фабрики у буржуазии отобрать и передать народу. Не верят мне, что такое может быть.
— Поклянись, — требуют.
Клянусь и рассказываю о том, что говорил Ленин — и по-русински, и по-мадьярски, и по-румынски, и по-чешски — на разных языках.
— Видишь, Юрко, как хорошо, что мы тебя выбрали, — говорят пленные. — Будем за то воевать, к чему Ленин призывает.
— Записывайтесь в Красную гвардию. Я уже записался! — призываю всех. Видела бы это Уля, видела бы, как я просветлел.
— Записываемся, записываемся, Юрко. Будем тут бить буржуазию, а домой вернемся — и свою скинем и разобьем, — в один голос отвечают мне.
Отговорился я, отчитался в казарме, бегу к Уле. Теперь ей расскажу, как, послушав Ленина, посветлел я сердцем и мыслями. Уля, девушка моя, я уже красногвардеец!
Прихожу к тому дому, где Уля была на службе, а мне говорят:
— И не ищи здесь своей красавицы. Ушла на фронт.
Приходил я еще к тому дому и раз и другой, но Ули не увидел. Иду, иду, мой свет, за тобой. Иду контру бить. Буду искать тебя по всем фронтам. Взойди мне радугой на небе, чтоб только увидел тебя, а уж добраться туда, где ты, доберусь.
И пошел.
II
Уленька, Уленька, ахтырочка моя красная! Не привела ты меня в свою Ахтырку, не сказала своим родителям: «Это парень из Карпат, которого я люблю, благословите нас на долгую жизнь».
Но иду тебя искать. Видела бы, какой я при оружии, первая бы сказала:
— Юрко мой, Юрчик! На край света с тобой пойду.
А я тебя повел бы на наши горы, чтоб свободу там вместе засветить. Но тебя возле меня нет.
Но и мне удачей веет: направляют с другими в Харьков. А где-то там недалеко от него и твоя Ахтырка. Может, удастся и в ней побывать. Может, там знают что-нибудь о тебе.
В Харькове выдали нам оружие: кому винтовку, кому шашку, а я у пулемета стою, русскую песню уже выучил.
Броневик, броневик, где твои вагоны,
А кадеты-дураки бьются за погоны.
