Альтернативная история - Йен Уотсон

— За Две Империи!

— За Охоту!

Теперь время двигалось, подобно потревоженной тяжелораненой дичи. Собаки бросились вперед. Вшестером они бежали рядом с охотником; поводки, надежно прикрепленные к массивным крепким ошейникам, натянулись до предела. Позади них теснятся всадники. Развевающиеся алые плащи трепещут на ветру на фоне кристально белого снега. Подъехали к дому, и офицеры их поприветствовали: рукопожатия, кивки. Ворота со скрипом раскрылись.

И на много миль вокруг стали с грохотом захлопываться двери и ставни окон, послышались скрежет и лязг запираемых засовов, дети попрятались в дальних комнатах домов. Деревенские улицы, запорошенные снегом, замерли в молчаливом ожидании. Изредка раздавался лай собак, но тут же вновь наступала тишина. Приземистые домики, темные и мрачные, настороженно смотрели на пустые заснеженные улицы слепыми квадратами окон. Вести разносятся быстрее, чем мчится самый стремительный скакун, — сегодня будет Охота на снегу.

Всадники рассредоточились, проезжая по заснеженным пустынным полям. Первый беглый осмотр территорий — и собаки, спущенные с привязи, бросились на поиск дичи. Раздались пронзительные звуки рожков. Словно огромные черные комки на фоне белого снега, собаки помчались вперед, перепрыгивая снежные наносы. Вновь затрубили рожки, но охотничьи псы продолжили беззвучно двигаться, не выдавая своего приближения лаем. Всадники последовали за ними к кромке леса.

Наступил тот момент, когда для охотников время и зрительные образы перестали быть единым целым, они словно разбиты на отдельные куски, выхватываемые сознанием в причудливой веренице. Ветви и стволы деревьев, снег, канавы, ворота — все, принимая неясные очертания, сливается в одно бесформенное расплывающееся пятно. Стремительным потоком всадники миновали вершину холма и начали спуск по противоположному склону. Внезапной преградой на их пути стала живая изгородь, припорошенная белым снегом. На мгновение негромкий топот копыт прервала звенящая тишина, и вновь раздались глухой стук о землю и треск ломающихся веток кустарников. Зрительные образы окрасились звуками, резкими и высокими. Безумство погони, бурление крови, безграничная свобода разума от всех давящих условностей. Одна из лошадей, провалившись, неистово заметалась в попытке выбраться на тропу. Другая встала на дыбы, сбрасывая беззащитного всадника в снег, и поскакала дальше, оставив его далеко позади. Охота, несущая смерть другим, неосознанно приносит гибель и ее участникам.

Мимо проносятся дома и заснеженная ограда, закончившаяся так же незаметно, как и начавшаяся. На пути всадников возник курятник, выступивший из плотного облака кружащихся хлопьев снега: птицы пронзительно закричали, разбегаясь в разные стороны, и оказались под копытами лошадей, несущими смерть. Головные уборы слетели, оставшись лежать в снегу далеко позади; волосы свободно развеваются на ветру. Взметнулись хлысты, в бока лошадей впились шпоры, и темнеющая линия леса приближается с каждой секундой. Тонкие прутья и ветки деревьев хлещут по телу и лицу; хлопья снега, подхваченные порывами ветра, залепляют глаза. Треск сучьев заполнил все вокруг.

Заканчивается охота всегда одинаково. Охотники наступают, постепенно окружая зверя, подают голосом особые сигналы, скрываясь за деревьями и кустарниками; всадники подъезжают все ближе и ближе, лошади под ними осторожно переступают, преодолевая последние метры, и в какой-то момент все замирают, наступает мертвая тишина. И только раненый зверь из последних сил рвется убежать, падает, проваливаясь и оставляя на белом снегу кровавые следы, протяжно подвывает и поскуливает, вкладывая в эти высокие резкие звуки переполняющую его боль.

И теперь только егерь может облегчить его страдания. Звук выстрела, подобно небесному грому, внезапно разрывает тишину леса; потревоженные птицы с криками поднимаются с обледеневших ветвей, стремительно улетая прочь, и вскоре лишь неясные звуки доносятся издали. Второй выстрел — и зверь словно подкошенный падает на землю. Последние предсмертные судороги сотрясают его тело, и через несколько минут он замирает навсегда. Собака пробирается вперед и начинает вылизываться.

Разрушены леденящие оковы случившегося, всё понемногу приходит в движение. Раздается чье-то бормотание, слышны смех и разговоры. Лихорадка отпускает. Кого-то все еще бьет мелкая дрожь; девушка, отирая кровь со щеки и с шеи, прикладывает перчатку ко лбу и протяжно вздыхает. Опасная ситуация произошла и отступила; на некоторое время Две Империи осуществили чистку внутри самих себя.

Всадники отправляются в обратный путь, уставшие лошади еле бредут под седоками и, спотыкаясь, проходят через ворота. Как только последние путники заходят внутрь, крытый черный фургон начинает медленно удаляться прочь, скрываясь вдали. Через час он возвращается, и ворота, вздрогнув, наглухо за ним закрываются.

Пробуждение напоминало медленный подъем из глубин теплого моря. Какое-то время, пока Мэнверинг лежал с закрытыми глазами, память и сознание боролись друг с другом, и ему казалось, что она была с ним, а эта комната превратилась в его бывшую детскую. Он потер лицо, зевнул и потряс головой, прогоняя остатки сна; в дверь снова постучали, и этот звук вырвал его из объятий сна.

— Да? — ответил он.

— Через пятнадцать минут будут завтракать последние гости, сэр, — раздался голос из-за двери.

— Спасибо! — крикнул он в ответ, прислушиваясь к звуку удаляющихся шагов.

Он сел на кровати, дотянулся до наручных часов, оставленных на прикроватной тумбочке, и поднес их ближе к глазам. Часы показывали 10:45.

Он откинул в сторону одеяло, и прохладный воздух скользнул по его коже. Она была с ним, конечно была — до самого рассвета. Его тело с болезненным томлением до сих пор почти физически ощущало ее прикосновения и ласки. Он опустил глаза вниз и улыбнулся, прошел в ванную комнату, принял освежающий душ, тщательно вытерся, побрился и оделся. Закрыв дверь на ключ, он пошел по направлению к столовой, где был накрыт завтрак. За несколькими столиками все еще сидели люди, наслаждаясь утренним кофе. Он искренне улыбнулся, желая присутствующим доброго утра, и присел за столик у окна. На улице толстым пушистым ковром лежал снег; яркий свет, отражаясь от белоснежного покрова, мощным потоком врывался в комнату через оконное стекло, переливаясь и сверкая. Мэнверинг не спеша завтракал, прислушиваясь к отзвукам криков и голосов, раздающихся где-то вдали. На пологом склоне позади дома играли дети, задорно и весело бросаясь друг в друга снежками. На мгновение на вершине холма показались сани, но тут же исчезли за снежным бугром.

Он надеялся встретиться с ней, но она все не приходила. Он выпил кофе, выкурил сигарету и перешел из столовой в комнату отдыха. На огромном цветном экране показывали детский праздник, проходивший в берлинской больнице. Он немного посмотрел телевизор, и за это время дверь позади него дважды хлопала, но Диана не пришла.

В доме была еще одна комната отдыха для гостей, но в это время года там редко собирались, а также читальный зал и библиотека. Он блуждал по дому, переходя из одного помещения в другое, но ее нигде не было видно. Внезапно ему пришло в голову, что она, вероятно, до сих пор не проснулась; в Уилтоне не были приняты строгие правила встречи Рождества. «Я должен подняться к ней в комнату», — подумал он, не зная точно, в каком гостевом крыле дома ее разместили.

В доме было очень тихо: казалось, что большинство гостей предпочли остаться в своих комнатах. Мэнверинг задумался, могла ли она уехать на Охоту; он слышал сквозь сон, как всадники уезжали и вернулись через некоторое время. Он искренне сомневался, что данное мероприятие могло быть ей интересным.

Он снова вернулся в гостиную, где больше часа бездумно смотрел на экран телевизора. Когда наступило время ланча, Мэнверинг почувствовал, что его начинает одолевать легкое чувство досады и уязвленного самолюбия, к которому примешивалось возрастающее ощущение необъяснимой тревоги и беспокойства. Он поднялся к себе в комнату, в душе надеясь, что она могла прийти туда снова, но чуда не повторилось. Комната была пуста.

В камине горел огонь, кровать перестелена. Он совершенно забыл, что у слуг были запасные ключи от всех комнат. Произведение Гесслера по-прежнему стояло на полке. Он взял книгу, подержал немного в руках, ощущая ее тяжесть, и нахмурился. В каком-то смысле оставлять ее там было настоящим безумием.

Пожав плечами, он поставил книгу на место, задумавшись: «Неужели кто-нибудь просматривает книги на книжных полках?» Теория заговора, если она и существовала, при свете дня казалась ему совершенно абсурдной. Он вышел в коридор, захлопнул дверь и повернул в замке ключ. Он попытался, насколько это было возможно, отодвинуть мысли о книге в самые дальние уголки памяти. Но сделать так оказалось неразрешимой проблемой, с которой он пока не готов был справиться. Слишком много иных мыслей, помимо этого, роилось в голове.