Без пощады - Александр Зорич

Ранее ксенологические науки никогда не сталкивались с подобным сюжетом. За аксиому принималось, что разумный вид, способный создавать оружие и орудия труда, строить города и храмы, в состоянии не только защитить себя от любых диких животных, но и со временем полностью вытеснить их из окультуренной своим присутствием среды обитания. А тут, на Вешней, такая незадача!

Съеденная цивилизация олунчей вторгалась в святая святых: ныне здравствующую ксенологическую парадигму. Парадигмы менять никто не любит. А потому, хотя всем все было ясно, официальную точку зрения на палеоисторию Вешней оставили в неприкосновенности, сославшись на то, что внезапное появление «иерихонских труб» на планете можно объяснить только ксеновизитом, а ксеновизит – это сверхтяжелая артиллерия научной мысли. Уж на него-то можно списать любую катастрофу. Прилетели инопланетяне, занесли неспецифические вирусы, среди олунчей вспыхнула пандемия – и при чем здесь вообще страшилки про зубастых монстров?

Так и остались олунчи вымершими «как-то само собой» динозаврами. Впрочем, аборигены Вешней, похожие на морских львов, были, судя по останкам, гораздо симпатичней динозавров. Олунчи были разумными: строили города. И религиозными: ксеноисторики доказали существование у них духовной культуры с элементами анимизма и полидемонизма.

Морские львы-олунчи поклонялись местной Малахитовой Луне, природе и своему первопредку (по мнению некоторых исследователей, отождествлявшемуся с Малахитовой Луной). Собственно, естественному спутнику планеты и был посвящен самый знаменитый храм олунчей – Центральный Дырчатый Цирк.

Остальные храмы олунчей – тоже цирки и тоже дырчатые – были посвящены ей же.

Правда, их сохранность оставляла желать лучшего – если к грудам обросших водорослями валунов вообще можно применить слово «сохранность». И, главное, в отличие от Центрального Дырчатого Цирка остальные храмы, как и города олунчеи, располагались под водой.

Центральному Дырчатому Цирку и городу Сеф-Се в каком-то смысле повезло. В результате тектонических сдвигов они поднялись вместе с шельфом и оказались в приливной зоне береговой полосы. Благодаря чему большая часть архитектурного комплекса была доступна для изучения при отливе без аквалангов и скафов.

А Сеф-Се повезло дважды – рядом с ним выросла военная база Альта-Кемадо, скучающие обитатели которой числом в девяносто шесть человек регулярно посылали на родину видеоматериалы «из древней столицы» олунчей.

Южноамериканская Директория, которой формально принадлежали права на планету, считала цивилизацию олунчей своей карманной достопримечательностью и сил на ее популяризацию не жалела.

Таня, как и любой ксеноархеолог, много знала и о цирках, и о Сеф-Се.

Читала она и роман «Дети желтого океана», написанный небесталанным аргентинским писателем с древнеегипетской фамилией Ра.

В первой сцене романа морские львы-олунчи и наш главный герой – олунч-самочка по имени И-и – пробирались сквозь обжитые сравнительно безобидными исполинскими трилобитами морские джунгли к Центральному Дырчатому Цирку. Таня хорошо помнила текст романа, поросший кустистыми метафорами и застроенный пирамидами стихотворений. Аргентинец предпринял попытку реконструировать поэзию олунчей, которая, по его мнению, была отчасти визуальной, то есть стихи должны были складываться в геометрические фигуры – шестиугольники, овалы, трапеции.

…Вот взрослые и молодые олунчи, самки и самцы, занимают свои места согласно социальной иерархии. Те, кто потолще, – пролазят в дыры пошире, кто постройнее – в дыры поскромней. Ведь дырчатые цирки потому и «дырчатые», что паства должна была до самой талии просунуться внутрь цирка так, чтобы зад торчал снаружи – Таня всегда представляла себе Винни-Пуха, застрявшего в норе.

Вот наконец почти все дыры заняты. Пухлые милые мордашки становятся сосредоточенными, а глаза-бусины – серьезными. Собравшиеся благоговейно склеивают хвостовые ласты и внимательно смотрят вниз, туда, где стоит алтарь, поверхность которого вымощена тонкими, плотно пригнанными слюдяными пластинками.

Вот на небе появляется Малахитовая Луна. Полнолуние. Лучи могучего ночного светила проникают сквозь толщу океанских вод до самого дна (ведь храм располагается на мелководье). И слюдяной алтарь начинает играть искрами – сиреневыми и лазурными, алыми и огненными, наполняя сердца олунчеи восторгом и ликованием…

Могла ли восьмиклассница Таня, запоем читавшая «Детей желтого океана», предположить, что несколько лет спустя она окажется на той самой Вешней возле того самого храма, где самочка-олунч И-и услышала страшную новость о том, что народу олунчей грозит великая опасность: нашествие жрунов (так, по мнению Ра, аборигены назвали «иерихонские трубы»). И что экспедиции, в состав которой она вошла, предстоит исследовать тот самый алтарь, на котором И-и поклялась отправиться в далекие воды на поиск Поющей Раковины, которая сможет помочь олунчам выстоять в битве с чудовищами?

Не могла.

Дело в том, что, несмотря на свою несомненную привлекательность для туристов (как же! олунчи! руины! живая ксеноистория!), Вешняя не пользовалась вниманием турфирм. Очень уж дорогим получалось это удовольствие: лететь в невероятную даль ради того, чтобы своими глазами увидеть камни, которые уже сто раз видел по каналу «Вокруг света».

Что же до науки – дела в районе Цирка шли вяло. Ну что искать на объекте, обследованном до последней щели? С тем же успехом можно отправляться обмеривать портновским сантиметром Стоунхендж. По крайней мере дешевле выйдет.

Однако Башкирцев, похоже, придерживался совсем другого мнения. И двое товарищей из Глобального Агентства Безопасности – Иван Горяинов (к слову, заместитель Башкирцева) и Семен Шульга – были с ним солидарны. Именно Агентство, по слухам, рекомендовало руководству КНИИК отправить экспедицию на Вешнюю, помогло с финансированием и даже выбило из соответствующего комитета Объединенных Наций беспрецедентное разрешение на временный демонтаж слюдяного алтаря в Цирке.

«ГАБ денег на ветер не бросает…» – таинственно шептал Никита Андреев.

Вопреки опасениям Тани бездельничать им не пришлось. Все двенадцать дней группа работала как проклятая. Причем—в условиях, приближенных к боевым.

Все объекты располагались либо на берегу, либо в двадцати-сорока метрах от берега. Плескаться в холодной морской воде, совершенно непригодной для купания, да еще и в защитном костюме (ультрафиолет! крошечные, но такие ядовитые морские ежи!), оказалось делом не из приятных.

От шершавой ткани костюма чесалась нежная Танина кожа. От резкой смены температурных режимов – ужасающая жара на берегу и холодина в море – потекли сопли. А от пониженной гравитации зверски болела голова. Приходилось принимать пилюли, которые тут же вызывали расстройство желудка, для борьбы с которым приходилось принимать уже другие пилюли – закрепляющие.

Как и некогда на Екатерине, Таня исполняла роль девочки-куда-пошлют.

Она бегала в Деревню за сигаретами и кофе, подзаряжала аккумуляторы, возилась с записывающей аппаратурой и документацией, служила ходячей подставкой для важной аппаратуры и, главное, выслушивала разновсяческие соображения по поводу и без оного.

Была у нее и еще одна, внештатная обязанность. Некоторые речистые члены экспедиции – в особенности Казимир Лях и Дима Штейнгольц – воспринимали Таню в качестве своеобразного ментального абразива для шлифовки своих гипотез. А их за время демонтажа слюдяного алтаря возникало немало.

– …нет сомнений, что алтарь ранее уже демонтировался. Причем дважды. И я уверен, что под камерой, ложной криптой, о существовании которой нам сообщил Горяинов, расположена еще одна камера, крипта настоящая. Именно она и сулит настоящие находки… – словно в трансе бормотал Штейнгольц.

– Но откуда такой вывод? – спрашивала Таня.

– …впрочем, обе крипты могут быть пусты. Я знаю, как это бывает. Вот, например, на Старой Зуше ситуация была очень похожая, я читал об этом в отчете Гессена…

Штейнгольц не слушал, или не слышал, ни ее возражений, ни ее вопросов. Но Таня не обижалась. Кто она такая? Пока что слушать должна она. Вот когда она защитится, тогда совсем другое дело!

А ведь если они что-нибудь найдут, материала хватит на всех! Может быть, даже ей перепадет на атрибутацию пара медных пекторалей? Или обломок изукрашенного резьбой костяного гребешка (которыми олунчи не столько прихорашивались, сколько вычесывали паразитов)?

«А что? Берем три-четыре свеженайденных артефакта с Вешней. Добавляем что-нибудь сирхское… Ну, сирхи-то пока не вымерли, и дай им бог здоровья… Ладно, сирхское надо брать постарше, середины прошлого тысячелетия. И, конечно, хрестоматийный, эталонный Ландисс. Да на таком материале можно отгрохать целый раздел для диссертации! Что-нибудь насчет компаративистики повседневной культуры инопланетных рас. Только держись!»