Фрагменты - Козаков Михаил Михайлович

— О чем теперь толковать, Джонни. Все могло бы сойти лучше, но у тебя талант губить всякое дело.

— Да, спорит не стану, — устало говорит Джонни. — Но все-таки виноваты урны.

…Я не отрываясь гляжу на него.

— Поля, покрытые урнами, Бруно. Сплошь одни невидимые урны, зарытые на огромном поле. Я там шел и все время обо что-то спотыкался. Ты скажешь, мне приснилось, конечно. А было так, слушай: я все спотыкался об урны и наконец понял, что поле сплошь забито урнами, которых там сотни, тысячи, и в каждой пепел умершего. Тогда, помню, я нагнулся и стал отгребать землю ногтями, пока одна урна не показалась из земли. Да, хорошо помню, я помню, мне подумалось: «Эта наверняка пустая, потому что она для меня…»

В даровании Олега Даля, особенно молодого Даленка, в его, как принято говорить, актерской палитре были яркие, солнечные краски, а среди разнообразия его масок была и маска клоуна-простака. Иванушка-дурачок, который за чудом ходил, сыгранный в фильме Кошеверовой по сценарию Вольпина, — это не только один из многочисленных вариантов Даля на тему Иванов, Емелек и других дурашливых простаков, которые, как всем известно, то оборачиваются царевичами или королевичами, то отказываются от причитающегося им полцарства и уводят царевну из царского дома, а иногда и ей самой предпочитают свободу, да девицу-скромницу из родимого села, да бадью портвейна…

Если пройтись по списку всего сыгранного Далем в кино, то ролей сказочного — в буквальном смысле — репертуара окажется не слишком много. Ну, тот же Иванушка у Кошеверовой; роль в ее же картине «Старая, старая сказка», где Даль играл солдата, который с веселой песней на слова Галича пришагал в эту ленту из сказки Ганса Христиана Андерсена «Огниво»; две роли, Ученого и его Тени, в философской пьесе-сказке Шварца «Тень», экранизированной все на том же «Ленфильме» все той же Кошеверовой, которую Олег шутя называл «моя Куросавочка» или «Бабуля». (В «Старой, старой сказке» он, кстати сказать, тоже исполнял две роли — Солдата и Сказочника, лихую победительность, возможную и неизбежную в условном, придуманном мире, и беспомощность художника-мечтателя перед миром реальностей.)

Но когда я говорю о маске Ивана-Емели, я, разумеется, ни в коем случае всем этим не ограничиваюсь. Просто Далю не случайно предлагали такие роли, вот в чем дело, — он оставался Иванушкой-дурачком и тогда, когда играл Генриха в «Голом короле» и даже когда блистательно представлял сэра Эндрю Эгьючика в комедии Шекспира «Двенадцатая ночь», поставленной в «Современнике» английским режиссером Питером Джеймсом. Причем и андерсеновский солдат, и Генрих, и даже сэр Эндрю были очень русскими солдатами, свинопасами и сэрами.

Это вовсе не значит, будто Олег не владел стилем, — напротив, он очень тонко чувствовал предлагаемый автором и постановщиком стиль, но все эти разные роли объединяло его очаровательное умение быть клоуном. Он замечательно умно идиотничал в них, изящно хулиганил, гармонически абсурдировал. Он был обворожителен в лихости, хитроват в простодушии, а главное, надевая ту или иную клоунскую маску, оставался артистом-лириком Олегом Далем.

Не многим актерам дано умение хохотать на сцене и заражать хохотом зрительный зал. Даль владел этим искусством удивительно. Он действовал на публику безотказно, как игрушечный заводной мешочек с хохотом, придуманный немцами. Нажимается кнопка — и мешочек выдает рулады смеха. Ты сначала с недоумением воспринимаешь это: ну, в самом деле, что тут смешного? Но мешок продолжает хохотать, и ты уже улыбаешься идиотской выдумке. Тот — пуще. И вот помимо своей воли ты подключаешься, смеешься, хохочешь, ржешь до слез — над собой, над глупостью происходящего — и не можешь остановиться.

Так смеялся и вызывал смех смотрящих Даль в телевизионном спектакле «Ночь ошибок», поставленном мною в 1974 году.

Это не трюк мастеровитого актера — смех оправдан ситуацией, — но Даль доводит эту ситуацию до крайней степени, до гротеска, до абсурда. Он остается при этом лондонской штучкой, сэром Чарлзом Марлоу, но за персонажем — сам озорной Олег Даль. Он играл «на грани фола», не переходя эту грань никогда.

На съемках телеспектакля «Ночь ошибок» О. Голдсмита. 1974

Мне кажется, что в фильме «Женя, Женечка и «катюша» роль советского солдата Жени Колышкина, хотя бы отчасти, тоже высокая клоунада, только с трагическим исходом. Картина Мотыля вообще уникальна. Это, кажется, единственная трагикомедия об Отечественной войне. Комедии-то были: скажем, «Небесный тихоход», «В шесть часов вечера после войны», но там, как и положено в комедиях, все кончалось хорошо или очень хорошо. Здесь, в эксцентрической комедии, вопреки всем правилам, считавшимся незыблемыми, — плохо. Очень плохо. Гибелью героя.

Даль сыграл артиллериста Женю Колышкина опять-таки с поразительным чувством стиля и смысла того, что снимал Мотыль, даже, я бы сказал, с некоторым опережением, лучше других исполнителей поняв, что здесь нужно и что можно сделать. Олег всегда, когда его увлекала драматургия, «брал в край», точнее, в края роли. Смешное, дурашливое доводилось до предела, лиризм или драматизм роли тем самым оттенялся. Высвечивался.

О. Даль в телеспектакле «Ночь ошибок»

К сожалению, краски обаятельного простодушия, легкость, с какой он играл открытые добру и людям характеры, с годами стали покидать Олега Ивановича. «Ночь ошибок», напомню, вещь сравнительно давняя, 74-го года. И то, если говорить правду, роль в ней была уже сделана на отжимках полнокровных созданий молодого Даля…

Пройдет всего четыре года, и я предложу Олегу играть роль учителя Марина Мирою в телефильме «Безымянная звезда», но альянс наш не состоялся. Почему? Ведь и он и я хотели работать вместе, а роль учителя предназначалась Далю еще в 1970 году! И не просто предназначалась. Тогда же мной был написан и даже запущен в производство сценарий телеспектакля для цветной программы ТВ по пьесе Михаила Себастиана. Но сменилось руководство, редакция цветных телепередач перестала существовать, и начавшиеся было репетиции прекратились. Понадобилось семь лет, чтобы пробить наконец «Безымянную звезду» на Свердловской киностудии.

Правда, не было бы счастья, да несчастье помогло. Не было бы двухсерийного фильма, а был бы всего лишь скромный телеспектакль, снятый на видеопленку, которую в 70-м году к тому же еще нельзя было монтировать. Например, «Удар рога», в котором, как я уже говорил, Олег играл главную роль и который был сделан годом раньше, вынужденно состоял из двух (!) часовых монтажных кусков. Телеспектакль, сложный по раскадровке, с труднейшими драматическими сценами, с хроникой боя быков, с рисунками Гойи, спектакль, где действие происходит в разных помещениях, где артисты должны несколько раз переодеваться и т. д. и т. п… в общем, мы сняли его за два (!) съемочных дня.

Это была очень трудная, но и счастливая для всех нас работа. О ней тогда много писали и говорили. Мне она придала уверенности в дальнейших режиссерских экспериментах, а Даль сыграл, как он считал сам и как полагали многие из видевших эту его работу, одну из лучших своих ролей. Окрыленные успехом, мы и взялись за «Безымянную звезду». Нас не смущало, что «Удар рога» безжалостно стерли с видеопленки за дефицитностью оной. Мы были готовы снять на эту же пленку новый спектакль, а перед съемкой опять долго репетировать, подробно расписывать мизансцены по отношению к телекамерам, вновь без монтажных возможностей и прочих усовершенствований, которые так скоро войдут в быт телевидения, — снять в надежде на краткий успех, заранее зная, что и этот труд будет стерт с магнитной ленты. Олегу нравилась комедия Михаила Себастиана и роль учителя.

Ему исполнилось двадцать девять лет. Он был улыбчив, открыт людям, мечтателен и при этом актерски умен. У него было все, чтобы, водрузив на нос круглые очки, очень легко, в жанре пьесы Себастиана (с некоторым преувеличением и его можно определить как жанр трагикомедии), блистательно сыграть Марина Мирою. Партнершей его должна была стать совсем молодая Анастасия Вертинская. Я — Григ. Но эта возможность тогда, в 70-м году, как сказано, нам не представилась.