Салават-батыр (СИ) - Хамматов Яныбай Хамматович

— Старшина Кулый Балтас перед урысами выслуживается, карателям помогает, а своим житья не дает, — жаловались люди Салавату.

— Продажной шкуре место в могиле! — проговорил тот сквозь зубы и, поскольку сам Кулый был недоступен, велел спалить его дом и надворные постройки, а живность раздать народу.

Точно так же повстанцы поступили с домом его приспешника — главного старшины Иректинской волости Шарыпом Кииковым. Еще прошлой осенью повстанцы схватили его сына Юсупа за то, что он и его люди, выполняя задание Рейнсдорпа, настраивали башкирское население против Пугачева. Юсуп Шарипов был повешен.

Не щадили и других старшин, оказывавших поддержку властям.

Не теряя надежды взять однажды Уфу, Салават сосредоточил пока свое внимание на северо-западе, севере и северо-востоке Башкортостана. Это давало ему возможность наведываться время от времени домой и встречаться с отцом. Не задерживаясь, Салават снова мчался на выручку соратникам, продолжавшим с прежним упорством бороться с карателями.

После сражения в конце августа объединенного двухтысячного отряда с командой Ивана Штерича был захвачен в плен один из трех его командиров — Аит Саитов. А через несколько дней премьер-майору Штеричу пришлось иметь дело уже с самим Салаватом Юлаевым. Эта встреча произвела на офицера неизгладимое впечатление. После боя он взахлеб рассказывал всем, как поразил его молодой башкирец своей удалью и недюжинным полководческим талантом.

В следующий раз Салават снова поручил Штерича Кадырметову и Тойкиеву, а сам тем временем отбыл в Шайтан-Кудейскую волость, чтобы проверить, как обстоят дела у его отца.

II

Емельян Пугачев, вынужденный бежать после поражения под Казанью, добрался шестнадцатого июля до Кокшайска и в тот же день переправился через Волгу, на ее южный берег. Уже через двое суток он сумел взять Цивильск, еще через пару дней — Курмыш. Оттуда повстанцы могли бы двинуться на Москву. Но при этом они не избежали бы столкновения с правительственными командами, охранявшими Нижний Новгород.

Взяв направление на юг, Пугачев захватил в течение недели при поддержке местного населения Алатырь и Саранск. На пятый день после Саранска пала Пенза.

— Фортуна сызнова повернулась ко мне лицом, — ликовал он.

Самозванец еще не отказался от мысли похода на Москву и пребывал некоторое время в раздумье, взвешивая возможности своего войска, представлявшего собой толпу крестьян. Он не раз пожалел о том, что мало с ним неоднократно доказывавших ему свою преданность башкир, нет их бесстрашной конницы. Оставалось одно — податься в противоположную от Москвы сторону, к Дону.

Пугачев постоянно возвращался мыслями в те края, в Зимовейскую станицу, откуда был родом. Сейчас у него появилась возможность, не подходя к Саратову, дойти до Дона, переправиться через него и, сделав вблизи родной станицы крюк, прихватить донских казаков и отправиться с ними через Воронеж на север. А уж там… Кто знает — если повезет, он смог бы, пожалуй, осуществить свой замысел дойти до самой Москвы…

Однако к донским казакам Пугачев так и не попал.

По мере продвижения на юг самозванец восстанавливал утраченные после сражений под Казанью силы за счет активно вливавшихся в его войско крестьян Поволжья. Шестого августа повстанцы взяли Саратов, и дальше их путь пролегал вдоль Волги. После переправы через Волгу возле Кокшайска им удалось в течение месяца захватить восемь городов. На очереди был Царицын.

К тому времени воинство Пугачева достигло уже десяти с лишним тысяч человек. Победное шествие самозванца взволновало, вдохновило и привело в движение широкие массы. В близлежащих областях, пользуясь всеобщей сумятицей, орудовали стихийно формировавшиеся отряды, громившие господские имения и жестоко расправлявшиеся с помещиками, приказчиками и чиновниками. Им удалось даже взять несколько населенных пунктов, и одна из таких шаек попыталась овладеть Симбирском.

В защите города участвовал старший сын Петра Ивановича Рычкова Андрей. Раненный, он попал в руки мятежников. Держа пленного полковника за конец болтавшейся у него на шее веревки, они потащили его к своему главарю Фирсу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Кто таков? — осведомился тот.

— Кажись, комендант, — ответили ему.

— Вот те на! — обомлел Фирс и даже присвистнул. — Важная птица в силки угодила однако ж.

Морщась от боли и пошатываясь, Рычков медленно оглядел разбойника с головы до ног и надменно спросил:

— Ты и есть тот самозванец?

— Не самозванец, а государь, — с важным видом поправил его Фирс, довольный тем, что его приняли за главного. — И разговор у нас с тобой будет короткий: сдашь город — помилую.

Андрей глянул на него исподлобья и тут же отвел глаза в сторону.

— Так ты, стало, отказываешься…

— Стало быть, так. Я присягал на верность ея величеству законной государыне-императрице, а самозванцев всяких признавать не желаю!

Окружившая их толпа возбужденно загудела.

— Эко! Ты, барин, как я вижу, того, с норовом, — сдвинул мохнатые брови Фирс. — Что ж, как знаешь. Небось присяга твоя не охранная грамота, — презрительно сказал он и, обернувшись к помощникам, бросил: — Нечего волынку тянуть. Кончать его!

Только теперь Андрей Рычков опомнился. Он побледнел и, задрожав всем телом, сдавленно выкрикнул:

— Помилуйте, Бога ради!.. Я не хочу умирать!..

— А город сдашь?

Рычков промолчал.

Фирс выждал с минуту, после чего небрежно взмахнул рукой. Бросившиеся исполнять его распоряжение мужики подыскали в лесу пару стоящих недалеко друг от друга березок. Пригнув стволы, они крепко-накрепко привязали к ним ноги Андрея и отпустили. Молодые деревца враз выпрямились…

* * *

В тот же день под Черным Яром, недалеко от Царицына, Емельян Пугачев потерпел сокрушительное поражение от своего главного гонителя Михельсона, удостоенного императрицей после победы под Казанью чина полковника.

Не замеченный повстанцами, тот подобрался к их лагерю ночью и еще до восхода солнца навязал им бой. Занимавшийся всю ночь переносом лагеря за рытвину, застигнутый им врасплох Пугачев попытался отразить атаку, бросив против хорошо подготовленного противника свою многочисленную «пехоту».

— Вперед, соколы мои! Вон сколь нас, не убоимся вражины!

Но почти одновременно с этим раздалась команда Михельсона:

— Огонь!

И в тот же момент громыхнули сразу несколько пушек. Неорганизованная толпа, вдвое превышавшая численностью корпус Михельсона, в ужасе отпрянула. Возникла паника, и все смешалось.

— Стоять! Назад! — взревел Пугачев. — Трусов самолично отстреливать буду!..

Но его никто не слушал. Изрыгающие смертоносные ядра пушки были страшнее угроз. Людская лавина, готовая снести и смять все, что попадалось на ее пути, неслась совсем в другую сторону.

— Вам нечего бояться, братцы, покуда государь с вами! Пушек у нас не меньше. Бейте, громите, режьте злодеев!.. — метался в отчаянии Пугачев.

Яростно пришпоривая коня, он бросился наперегонки с уносящимся потоком с намерением опередить бегущих, перехватить и повернуть их назад. Точно так же поступил и Кинья Арысланов.

Однако их усилия пропали даром. Теснимую неприятелем толпу, оставлявшую за собой на окровавленной, и вздыбленной земле бесчисленных раненых и убитых, уже ничто не могло удержать. Пугачеву не осталось ничего другого, кроме как присоединиться к общей массе. Он так спешил оторваться от преследования, что вскоре оставил всех позади.

Пугачев отмахал без продыху уже почти семьдесят верст, как вдруг заметил впереди возле берега несколько лодок. Решение пришло мгновенно — переправиться на ту сторону, иначе враг рано или поздно его нагонит.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Осадив взмыленного коня, Пугачев спрыгнул вниз и подскочил к причалу. Тут подоспели и другие казаки. Без лишних разговоров они попрыгали в лодки и тут же отчалили, отбиваясь от вновь прибывших, пытавшихся уцепиться за борта. Те бросились за ними вплавь. Большинство из изнуренных бегством людей не доплыли и до середины реки.