Солнечный свет - Робин Маккинли

Если так, то он не вернулся потому, что его опередили. Если я заранее не оказалась в числе аутсайдеров, как школьница, идущая на выпускной бал с абсолютным неудачником. Можно сказать, с изгоем. Ха-ха.

Я не смогла ничего найти. Просмотрев все местные файлы, я переключилась на национальные, потом – на международные. Случай, наиболее похожий на то, что могло меня интересовать, произошел в Македонии. Но в Македонию он, пожалуй, угодить не мог.

Я собиралась поискать толкование иероглифов в надежде перевести знаки на моем амулете, но не смогла достаточно себя заинтересовать. Вместо этого я убрала в квартире. Пересортировала стопку книг для немедленного прочтения. «Алтарь Тьмы» отправился в низ стопки, хотя от пыли я его протерла первым. Вымыла полы. Вычистила раковины. С помощью соды отчистила от пятен чайник и свои любимые кружки. Пропылесосила. Сложила белье. Даже вымыла несколько окон. Терпеть не могу мыть окна. Я слишком вымоталась для такой тяжелой работы, но не могла сидеть на месте. А на улице было пасмурно – день не располагал к тому, чтобы выйти и полежать под открытым небом.

К вечеру я вымоталась до предела и чувствовала легкую тошноту.

В шесть я съела сэндвич с яйцами и сыром на двух кусках ржаного хлеба собственной выпечки, а в семь легла в кровать. Я сдалась. Надела ту же ночную рубашку, что была на мне четыре ночи назад, и забралась под простыни. Заснуть оказалось не так-то просто, но чувство было такое, будто мои мысли вращаются все быстрее – или, возможно, так сказывалось наконец действие побеждающего яда. Наконец я почувствовала головокружение и упала в бессознательность.

Когда три часа спустя я проснулась, он был на месте. Темнота, сидящая на стуле в моей спальне. Ноги у темноты босые, заметила я. Я не могла припомнить, был ли он бос предыдущей ночью или нет.

Я села. Я была слишком заспана и чувствовала слишком большое облегчение, чтобы не сказать правду:

– Я волновалась за тебя.

В прошлый раз я выяснила, что вампиры от волнения не начинают двигаться, а застывают в еще большей неподвижности. Вот именно так Константин сейчас и застыл.

– Ну, – пояснила я, – беспокойство. Волнение. Тревога. Две ночи тому назад ты сказал, что вернешься. И не вернулся. Угроза твоему существованию никуда ведь не делась, понимаешь? Я подумала, что ты мог попасть в беду.

– Приготовления заняли больше времени, чем я допускал, – ответил он. – Вот и все. Никаких поводов для… беспокойства.

– Никаких поводов для беспокойства, – оживилась я. – Конечно. Моя жизнь в точно такой же опасности, не говоря уже об отравленной ране, которая медленно убивает меня. Я и не думала о чем-либо беспокоиться.

– Хорошо, – сказал он. – Беспокойство бесполезно. – О… – начала я. – Я… – и осеклась. – О'кей. Ты выиграл. Беспокойство бесполезно.

Константин встал. Я попыталась не завязать простыни узлом. Он стянул рубашку и уронил ее на пол.

Бр-р-рр…

Вампир снова сел на край моей кровати. Одну ногу он поджал под себя, другую оставил на полу, садясь лицом ко мне, непроизвольно сжавшей спинку кровати. Я думала: «Хорошо, хорошо, одна нога все еще на полу. И снял он только рубашку».

– Нож, который ты превращала, все еще с тобой? – спросил он. – Он подойдет лучше всего.

Подойдет для чего? Я знала, что понадобится кровь. Знала, что мне это не понравится. И, конечно, именно этот нож…

– Ух-х… Ну да, он до сих пор у меня. – Я не двигалась.

– Покажи, – сказал он. Человек мог сказать: «Так в чем проблема?» или «Так где он?» Константин просто попросил показать.

Я выдвинула ящик прикроватного столика. Когда мои джинсы отправились в стирку, содержимое карманов переселилось сюда. Был здесь и нож. Он лежал возле амулета – как будто они знакомились.

В темноте свечение сразу бросалось в глаза. Я взяла нож и уложила в ладони: крошечное мягкое солнце, которое вдруг приняло вид перочинного ножа. При солнечном или ярком электрическом свете он до сих пор выглядел как обычный нож. Я протянула его Константину.

– Так было – с той самой ночи?

– Да. Это случилось – помнишь, в конце я снова превратила его в ключ от моей двери?

– Да.

– Я чертовски уверена, что именно тогда это и случилось. Он был… какой-то странный, когда я его вытащила. Я не… я думаю, это как-то связано с ночным превращением. Думаю, я не должна быть способна к трансмутациям после заката. Но у меня вышло. Я почувствовала, как что-то… хрустнуло. Оборвалось. Во мне. И с тех пор он вот такой. На следующий день я поменяла его обратно в нож – и до вечера не замечала, что произошло. Думала, со временем это исчезнет – но нет.

«Думаю, я не должна быть способна к трансмутациям после заката». И тем не менее, как-то я это сделала. И так случилось, что в этот момент я лежала на коленях вампира. Еще одно, о чем последние два месяца я не вспоминала. Еще бы: если это как-то связано с вампиром – этим вот вампиром, – то почему мой нож пропитался светом?

Я никому не говорила, никому не показывала. Было очень странно, что наконец-то есть кому признаться. Я не хотела говорить никому в кофейне, никому из ООД. Проводя ночь с Мэлом, тщательно следила, чтобы нож не выглядывал из кармана. Я все пыталась оставаться Раэ Сэддон, пекарем кофейни, жить своей предыдущей жизнью. Даже после того, как я раскрыла свой маленький секрет – что на озере на меня напали именно вампиры, что я магоделка и передельщица, – я не хотела рассказывать кому-либо о ноже. Единственный человек, простите за термин, кому можно было открыться – он. Вампир. Вампир, с которым я теперь согласилась вступить в союз в надежде победить общего врага.

Какое облегчение – наконец рассказать кому-то!

Мне было интересно, что еще неизвестная сила, открывавшаяся во мне, может выпустить на свободу, кроме такого вот свечения. Должен ли нож Раэ светиться в темноте? Ну да, конечно. А когда я окончательно сойду с ума, он превратится в бензопилу.

Константин смотрел на нож, но не делал попытки коснуться его.

– Это многое объясняет. Я задержался с возвращением в частности потому, что меня озадачило: отчего ты не ослабла за целых два месяца под этой ношей. Я искал объяснения. Это могло иметь решающее значение для нашей сегодняшней попытки. – Вампир сделал паузу. Когда он продолжил, голос понизился примерно на пол-октавы, и слушать стало нелегко, хотя бы из-за сверхъестественного жесткого эхо и отсутствия интонаций. – Теперь я увидел этот нож. И это – наказание за мою самонадеянность; мне не приходило в голову обратиться к тебе за информацией. Мне еще учиться и учиться работать с кем-то вместе, потому что я обдумывал ситуацию, исходя лишь из сказанного тебе предыдущей ночью. Прошу у тебя прощения. Я уставилась на него, открыв рот: