В глуби веков - Любовь Воронкова

Он видел только одну, у которой лицо было цвета белой жемчужины и ливень золотисто-светлых волос. Она не смотрела на Александра. Но он знал, что танцует она для него, и от его взгляда розовеют ее щеки, и его приветствует взмах ее руки… Неужели такое счастье возможно на земле?

А что скажет там, в Македонии, старый Антипатр, когда услышит, что его царь женился на дочери варвара? А что скажет Олимпиада, его гордая мать?.. Вот-то возмутятся они, вот-то оскорбятся!

И все-таки он на ней женится!

Оборвалась музыка. Звякнув струнами, замолкли дутары вместе с последним всплеском дойры. Девушки вереницей засеменили к выходу. Топот их маленьких ног затих где-то в глубине большого дома.

— Оксиарт! — громко сказал Александр, желая, чтобы все его слышали. — Я не видел девушки прекраснее, чем твоя дочь… Но что ты побледнел? Я не оскорбляю Роксану, я женюсь на ней!

Наступила тишина. Многие друзья царя, его военачальники и знатные персы, бывшие в царской свите, вскочили с мест.

Поднялся и Оксиарт, онемевший от счастья и боящийся поверить этому счастью.

— Я женюсь на Роксане, — повторил царь, — и я хочу, чтобы свадьбу отпраздновали сегодня же. Я беру ее в жены и скрепляю наш брак по македонскому отцовскому обряду, священному для эллинов.

Оксиарт, прижав руку к сердцу, низко склонился перед царем. И вышел, торопясь предупредить дочь и всех, кто собрался в доме, о предстоящем событии. Он мгновенно забыл о своих клятвах до конца жизни сражаться с Македонянином. Лишь бы царь не раздумал, лишь бы не оказалось это шуткой!

Друзья-этеры обступили Александра. После того как царь в бешеном гневе убил несчастного Клита, они боялись раздражать его. Скрывая возмущение и негодование, они просили царя подумать немного и не решать так внезапно своей судьбы.

— Разве нет для тебя знатной македонянки, или афинянки, или любой женщины во всей Элладе? Подумай: мать сыновей твоих, наследников твоего царства, — варварка! Признает ли их народ?

— Это грозит смутой, царь!

— И зачем жениться? Она и так никуда не уйдет от тебя. Вспомни, ты не просто македонянин, ты — царь македонский. Не унижай своего царского сана!

Царь слушал терпеливо. Он устремлял глаза на говорившего и молча выслушивал до конца. Он был так счастлив, что смысл их речей почти не доходил до него. Он слушал и не слышал. Да и что неожиданного они могут сказать ему? Он сам знал все, что они думают и что они скажут.

Перед ним доверчиво сияли светло-синие, в темных ресницах глаза, перед ним струились белокурые, с золотым блеском волосы, ему улыбались губы, свежие, как лепестки роз…

Он старался со всей серьезностью выслушать предостережения и упреки друзей, но ему хотелось смеяться от счастья, и он не мог этого скрыть…

— Царь потерял разум, — сердито сказал старый Фердикка, отойдя в сторону.

— Как все влюбленные, — усмехнулся Неарх. — Мне всегда смешно и удивительно, когда я смотрю на людей, захваченных этим недугом. Они выглядят так, словно наелись стрихноса…[*]

Но Каллисфен, который с хмурым видом сидел на пиру, покачал головой.

— Тут не только стрихнос. Думаю, что, кроме любви, здесь крупный расчет. Наш царь не таков, чтобы из-за чего-нибудь потерять голову. Тем более из-за женщины!

Часы проходили в радужном тумане счастливого ожидания. Наступал вечер. Невесту наряжали, готовили к свадьбе. Мать украдкой всхлипывала. Кормилица причитала, не стесняясь:

— Кому отдаем? Куда отдаем? Врагу нашему, разорителю. Светлая моя, где ты будешь растить своих детей, в лагере?

— Перестань, — остановила ее мать Рокшанек, — она будет жить в царском дворце. Она будет царицей, — ты забыла, что ли?

— А что она, тот дворец будет возить за собой в походы?

— Она не воин, чтобы ходить в походы.

— Жена Спитамена тоже не была воином. Македонянин даже человеческого языка-то не знает. Ну, как он будет разговаривать со своей женой?

— Научится.

— Это он-то? Станет он учиться! Да и когда ему? Лишь бы воевать да разорять мирных людей!

— Значит, научится она разговаривать с ним. И довольно. Глупая твоя голова понимает или нет, что царь не станет разорять родной народ своей жены? И ты, Рокшанек, должна помнить об этом всегда. И если тяжело будет — терпи. Весь наш народ сейчас смотрит на тебя!

— Именно: терпи, — заплакала кормилица. — Ох, светлая ты моя, кто думал, что тебя ждет такая судьба!

— Такая высокая судьба! — поправила мать. — И держи ее крепко, эту судьбу, Рокшанек, не выпусти из рук!

Роксана покорно давала надеть на себя богатый наряд, золотой венец, драгоценные ожерелья… Даже кольца ей надела кормилица. Она была ошеломлена так внезапно изменившимся течением жизни. Она не знала: счастлива ли? Несчастна ли? Скорее, она была испугана, но знала, что изменить ничего нельзя. И если бы ее, как жертвенную овцу, повели сейчас на заклание, она покорно пошла бы и позволила бы принести себя в жертву.

Перед тем как выйти на свадебное пиршество, Гефестион задержал Александра:

— Ты действительно любишь ее, Александр?

— Я люблю только ее.

— Ты все обдумал?

— Я все обдумал, Гефестион. Кроме того, что я люблю ее — а я ее действительно люблю, — это еще поможет объединить наши народы. Я так задумал, и ты это знаешь. Если сам царь может жениться не на эллинке, то почему не могут сделать этого люди, подчиненные царю?.. Я вас всех заставлю жениться на здешних женщинах — и первого тебя!

Гефестион вздохнул, улыбнулся.

— Я не сомневаюсь, Александр, что ты можешь это сделать! Но если это нужно для твоих замыслов, я женюсь на той, на которой ты прикажешь. Я готов вытерпеть этот обряд…

Свадебный обряд был несложен: мечом разрезали каравай хлеба и дали отведать жениху и невесте. Это был старый македонский обряд — так женились все македонские цари. Азиатская девушка Рокшанек стала женой македонского царя.

Это была самая счастливая весна в его жизни. Все было иначе, чем всегда, кругом ликовал праздник — таяли снега, весело шумели горные потоки, не уставая пели птицы. Политимет, торжествуя, разливалась в долине…

Однако прошли первые дни самозабвенного счастья, и покой снова был утрачен. На Согдийской Скале у Александра уже не было врагов, здесь был дом его жены, его новый родственник Оксиарт совсем забыл свои намерения защищать от чужеземцев родную страну.

Но еще сидел на своей Скале сильный Хориен, и с ним другие знатные люди Согдианы и Бактрии. И не хотел сложить оружия отважный Катен, вождь паретаков.

Александр снова надел доспехи.

Скала Хориена была еще более неприступной, чем Согдийская. Отвесные склоны ее падали в глубокую пропасть. Наверх вела узкая тропа, по которой можно было идти только друг за другом, поодиночке.

Но для Александра не существовало неприступных мест. Пропасть? Ее можно засыпать. Отвесные скалы? На них можно подняться по лестницам. И вот застучали сотни топоров, огромные елки с шумом и треском начали валиться вокруг Скалы.

Хориен недолго выдерживал осаду. Он видел, что союзников у него нет. Оксиарт и тот перешел на сторону Македонянина. Он понял, что Македонянин не уйдет, пока не доберется до него… И сложил оружие.

А царь македонский, в доказательство своего доверия, оставил ему его Скалу. Живи, Хориен, и управляй своей крепостью, но будь верен и покорен царю Александру.

Теперь остался один Катен, правитель паретаков, который еще сопротивлялся. Александр послал Кратера усмирить паретаков. Катен сражался яростно; он был последним, кто еще стоял на защите своей родины. Но железный полководец Кратер разбил его войско. Сам Катен был убит в сражении.

В Согдиане и Бактрии наступила тишина. Защищать страну было больше некому.

Александр отправился в город Бактры, увозя с собой свою юную прекрасную жену.

А в Бактрах судьба уже готовила ему новые беды…

КАЛЛИСФЕН

Черная, пронизанная крупными звездами ночь стояла над Бактрами. Александр вышел из шатра, где пировал с друзьями. Телохранители нехотя последовали за ним. Косматые оранжевые огни факелов осветили им путь.

Чья-то смутная фигура, с головой, накрытой покрывалом, встала перед царем на дороге.

— Кто? — крикнул Птолемей, хватаясь за меч.

Гефестион тихо остановил его:

— Осторожно, Птолемей. Это сириянка.

— И что таскается?.. — проворчал Птолемей, отступая в сторону.

В последние дни эта старая сириянка, возникая откуда-то из темных ущелий города, то и дело являлась к царю с предсказаниями. Сначала царь прогонял ее. И он сам, и его этеры смеялись над ней. Потом ему рассказали, что ее предсказания всегда исполняются. И царь перестал обращать внимание, когда она тащилась за его свитой или оказывалась в каком-нибудь уголке его дворца. Иногда, просыпаясь, он видел ее перед собой в своем шатре — сириянка стояла и пристально смотрела на него. Казалось, она глядит в его грядущее, в его судьбу…