В глуби веков - Любовь Воронкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Надменный эллин! Недаром теперь среди заговорщиков прозвучало его имя!
Повторилось снова то, что уже было пережито однажды. Собралось войско, военачальники, этеры. Юношей вывели и поставили перед войском. Солнце палило. Юноши стояли, опустив головы, жалкие, измученные. Они уже сами не понимали, зачем затеяли все это. Некоторые плакали, опустив голову. Никто не смел поднять глаз на царя — ведь они хотели убить его сонного… Что может быть презреннее этого?
Лишь Гермолай стоял, высоко подняв подбородок. Он тяжело дышал; видно было, как поднимались ребра его полуобнаженного тела. Запавшие глаза горели злым огнем.
Ему велели сказать, что побудило его поднять руку на своего царя.
— Многое! — ответил он, не опуская глаз.
— Значит, ты признаешь, что составил заговор против царя?
— Да! Я составил заговор!
— Что же стало причиной?
— Я убил кабана, которого хотел убить царь. Но он промахнулся, а я убил. За это он предал меня позору и отнял у меня коня.
— И это все?
Толпа возмущенно, негодующе зашумела. Понимает ли Гермолай, что он говорит? Или солнце растопило ему мозги? Что его ничтожная обида по сравнению с жизнью Александра?!
— И не только это! — Гермолай повысил голос, стараясь перекричать толпу. — Я составил заговор против Александра, потому что свободному человеку высокомерие его терпеть невозможно. Он творит беззакония. Он казнил Филоту — несправедливо казнил! Он казнил Пармениона без всякой вины! Он убил Клита, потому что был пьян! Он надел мидийскую одежду! Он хочет, чтобы ему кланялись в ноги! Я не в силах переносить все это. Да, я хотел убить его и освободить от него всех македонян!
Наступила мгновенная тишина. Гермолай говорит правду. Но тут же, как взрыв, грянул неистовый крик:
— Оскорбить царя?!
Речь Гермолая возмутила войско. Мгновенно, без всякой команды, без всякого знака со стороны царя, над головами заговорщиков взвилась туча камней и тяжко упала на них, похоронив всех.
Александр не мог успокоиться в этот день. То гнев мучил его, то томила тяжелая печаль. Непрерывно болела голова.
«Моя жизнь, мои дела — а их еще так много! — все могло погибнуть от руки этого мальчишки! Так вот погиб отец, от руки такого же ничтожества. О, клянусь Зевсом, это несправедливо. Воин должен умирать в бою!»
Он долго сидел за оградой дворца на большом, поросшем зеленью камне. Над горами полыхало оранжевое облако, оно казалось зловещим. Одолевали тяжелые мысли: «Аристотель любил меня. А потом прислал своего племянника, который хотел меня убить. Каллисфен восхвалял меня. А потом решил освободить от меня Македонию. Убить. А ведь это проще всего. Труднее — понять. Когда же перестанут мешать мне выполнить то, что я хочу, что я должен выполнить!» Солнце свалилось за горы. Зримо наступала тьма. Александр не выдержал. Он вскочил и бегом вернулся во дворец.
— Гефестион! — В его крике было отчаяние. — Где ты, Гефестион?..
— Я здесь, Александр.
Гефестион ждал его у входа, спокойный, добрый, надежный.
— Вели принести вина, Гефестион, — попросил Александр, — побольше вина. И не надо разбавлять. И потом, пусть придут друзья. И света побольше, света!
И снова на всю ночь пошел пир в царском дворце. Александр пил неразбавленное вино, за что эллины и македоняне его сильно порицали. «Он пьет, как варвар», — говорили они. А царю хотелось забыться, развеселиться, как веселился раньше. Но раньше ему было весело и без вина. А теперь и вино не помогало. Он уснул лишь на рассвете тяжелым, как забытье, сном. Телохранители ночевали около его спальни.
Проснувшись к полудню, царь спросил о Каллисфене:
— Что он?
— Он в цепях, царь.
— Он очень бранится, — сказал телохранитель Леоннат, — угрожает гневом Аристотеля.
— Вот как! — сразу вспыхнул Александр. — Гневом Аристотеля? А моего гнева он не боится? Держать его в цепях. До конца его жизни. Он в цепях пойдет за моим войском. Аристотель! Ему тоже многое не нравится в моих делах. Ну ничего, я еще доберусь и до него!
Эти слова, сказанные в запальчивости, многих неприятно поразили. Друзья, те, кто знали Аристотеля, ничего не посмели сказать в его защиту. Те, кто не знали, согласились с царем: а почему же и не добраться до него, если он не одобряет того, что решил царь?
Лишь Гефестион сказал, мягко и грустно улыбнувшись:
— Александр, вспомни Миэзу, где Аристотель учил всех нас в детстве. Если бы не наш великий учитель, был ли бы ты сейчас здесь, на краю земли? Ведь не только жажда славы и завоеваний привела тебя сюда. Но и мечта увидеть край земли, узнать землю. А кто пробудил в твоей душе эту мечту? Аристотель! Не будь неблагодарным, Александр!
Александр притих, задумался. А потом сказал упрямо:
— А Каллисфена я все-таки буду держать в цепях до самого суда. И судить буду в присутствии Аристотеля.
Каллисфен не был военным, поэтому царь не мог отдать его на суд войска.
«ПУСТЬ ГОРИТ ВСЕ!»
— Ты знаешь, Роксана, какой щит выковал Гефест для Ахиллеса?
В первую очередь выковал щит он огромный и крепкий,Всюду его изукрасив; по краю же выковал ободЯркий, тройной; и ремень к нему сзади серебряный сделал.Пять на щите этом было слоев; на них он искусноМного представил различных предметов, хитро их задумав.Создал в середине щита он и землю, и небо, и море,Неутомимое солнце и полный серебряный месяц,Изобразил и созвездья, какими венчается небо…[*]
Александр оглянулся на Роксану. Роксана слушала очень внимательно.
— Ты понимаешь, о чем тут сказано?
— Если ты мне расскажешь, Искандер, то я пойму.
Роксана уже понемногу лепетала по-эллински, мешая речь эллинов со своей родной, бактрийской. Но стихи Гомера ей было трудно понять.
— У Ахиллеса был щит. А на этом щите была изображена земля, вся Ойкумена. Круглая суша, а в середине — Эллада, центр Вселенной. Понимаешь, моя светлая?
Роксана засмеялась — так называла ее кормилица.
— А вокруг Ойкумены вода, — продолжал Александр, — река Океан. Наверху — свод небес, по этому своду летит на своей золотой колеснице бог Гелиос — Солнце. Внизу — нижний свод. И там — Аид, царство мертвых.
— Там страшно, Искандер!
— Не думаю, чтобы страшно. Тоскливо там. Люди уже не люди, а просто тени. Скучно это.
— А небо очень далеко от земли, Искандер?
— Поэт Гесиод пишет, что если сбросить наковальню с небес, то она будет падать до земли целых девять дней и ночей. И целых девять дней и ночей, если сбросить ее с земли, будет падать в преисподнюю.
— Искандер, ты все знаешь!
Александр улыбнулся, взглянув в восхищенные глаза Роксаны.
Он свернул «Илиаду» и положил в ларец. В тот самый драгоценный ларец, который когда-то привез ему Парменион из Дамаска.
— Но Ойкумена вовсе не такова, как изобразил ее Гомер, — задумчиво продолжал он, рассуждая скорее с самим собой, чем обращаясь к Роксане, — и совсем не такова, как говорил Аристотель. Карта Гекатея обманула меня. Если верить ей, я бы уже давно достиг предела земли. Однако я прошел неизмеримые пространства, а края земли еще и не видно. Впереди еще Индия… И уже только там, у Океана, будет край Ойкумены.
— Ты пойдешь в Индию, Искандер?
— Я пойду в Индию, Роксана.
— Я тоже?
— Думаю, что тебе туда идти не следует. Это трудно и опасно.
— Я ничего не боюсь, Искандер!
— Но я боюсь за тебя.
— Около тебя со мной ничего плохого не случится, Искандер.
Александр освободил свою руку из ее рук, провел своей шершавой, загрубевшей от копья и рукоятки меча ладонью по ее нежным белокурым волосам.
— А ты думаешь, мне легко расстаться с тобой, Роксана?
— Ну, так и не надо расставаться. Только вот зачем же тебе идти в Индию, Искандер, если это и трудно и опасно?
— Зачем? — Александр встал и прошелся взад и вперед. — Ах, Роксана, земля так велика! У скифов я слышал рассказ о неизвестной стране Син или Цин, не знаю. И страна эта за высокой каменной стеной. А где эта Син? И что лежит за этой страной? Аристотель говорил нам в Миэзе, что есть где-то чудесный источник, откуда начинается река Эфиоп и наполняет водой Нил в Египте. И что истоки Нила очень близки к истокам индийской реки Инда… Значит, если я пройду в Индию, то могу вернуться по Нилу в Египет… — Он вдруг посмотрел на Роксану и улыбнулся. — Бедняжка! Я совсем замучил тебя всеми этими странами и реками. Ну ничего. Зато я добуду тебе в Индии жемчугов и янтаря: говорят, что там есть янтарь — солнечный камень!
— Значит, все-таки ты меня не оставишь, Искандер?
Он нежно прижал ее голову к своей груди.
— Я никогда не оставлю тебя, Роксана. Ведь ты моя жена!
И вышел, потому что его военачальники уже собрались на военный совет.
Впрочем, так привыкли говорить — военный совет. Но даже в самой ранней юности, когда Александр впервые надел доспехи и повел войско на трибаллов и гетов, военного совета не получалось.