Пятая труба; Тень власти - Бертрам Поль

Неподвижная фигура у столба вздрогнула, как будто бы жизнь вдруг вернулась к ней, и она громко и ясно отвечала:

— Никогда, даже на пытке, я не сознавалась, ибо я невиновна. Клянусь Господом Богом, к которому я готова отойти.

Доминиканец побагровел от гнева. Теперь я вывел его из обычного равновесия. Прежде чем он нашёлся, что возразить, я заговорил сам:

— Всё это очень странно. Я надеюсь, что почтенный отец имеет надлежащие полномочия в этом деле. Вам предъявлялись его грамоты? — обратился я к бургомистру.

— Он мне их не показывал.

— Как? Грамоты не были предъявлены? Мне приходилось слышать, что здесь шатается немало монахов, которые хвастаются будто бы данными им поручениями. Надеюсь, вы не принадлежите к их числу, достопочтенный отец?

Глаза монаха сверкали яростью.

— Берегитесь, — закричал он. — Вы очарованы лживой внушительной внешностью и гладкой речью служителя сатаны. Его голос для вас сладок, как мёд, и ваши уши не слышат скрытого в нём яда и ожесточения. Вы зачарованы, как птица перед змеёй. Берегитесь, говорю я. Неужели заведомая колдунья заслуживает большей веры, чем служитель святой церкви? Разве вам неизвестно, что всякий, кто вздумает подрывать приговор, вынесенный инквизицией, тем самым навлекает на себя подозрение в ереси? Берегитесь, говорю вам.

Эти слова могли бы запугать многих, но не меня.

— Не старайтесь одурачить меня, — холодно сказал я. — Кто, кроме вас, присутствовал при разбирательстве этого дела?

— Никто. Да в этом и надобности не было.

— В силу закона вы не могли разбирать дело один. Кроме вас, должен был присутствовать кто-нибудь из членов областного совета. Если не было такого представителя, то какое-нибудь другое лицо, уважаемое и назначенное к тому советом! Отсутствие уполномоченного делает недействительным и приговор.

— Однако если такого человека нет, то на практике… Ибо закон…

— Моё дело не обсуждать закон, а заставлять его исполнять. Кто вам дал приказ вмешиваться в дела веры?

Он побледнел, видя, что я переменил с ним тон. Пора было кончать с этим делом.

— Досточтимый отец, доктор Михаил де Бей, великий инквизитор, — отвечал он.

— Можете вы доказать это? Он побледнел ещё более:

— Что же из того, что у меня нет здесь доказательств? Разве моё имя и одеяние не служат достаточным доказательством?

— Нет, не служат. Иначе всякий монах в Нидерландах будет выдавать себя за инквизитора. Моя обязанность беречь от обманщиков церковь вверенного мне округа. Я не допущу ни одного инквизитора, если он не назначен надлежащим образом и не представит грамоты. Последний раз спрашиваю вас: есть ли у вас грамоты?

— Положим, что их у меня нет. Что же из этого? Я получу их в самое непродолжительное время.

— В таком случае, — сказал я, возвышая голос так, чтобы он был всем слышен, — я объявляю приговор, произнесённый над этими лицами, уничтоженным. Дело, возбуждённое против них, будет отложено до тех пор, пока его не возбудят вновь законно уполномоченные на то лица. Приказываю немедленно отвязать их от столба. Сеньор Родригец, — сказал я, повернувшись к одному из моих офицеров, — понаблюдайте за исполнением моего приказания.

Но монах никак не хотел уступить. Он выставил вперёд крест и, высоко подняв его, громко закричал:

— Их жребий брошен и запечатана судьба их! Писано то есть: не потерпи, чтобы колдунья была в живых! Освободить их было бы таким же святотатством, как прервать богослужение. Берегитесь! Вы боретесь с Господом, ваши распоряжения ничтожны, и никто не будет их слушать. Разве вы не видите: ангел Господень сошёл с небес и держит свой меч над этой священной оградой, пока не искуплен будет грех и не очистится город! Это жертвы Господни, и горе тому, кто коснётся до них! Засохнет рука его, и проклятие падёт на него в сей жизни и в вечной! Горе, повторяю вам!

Я улыбнулся. Мало же знал он испанских начальников, если воображал, что, сделав то, что я сделал, рискнув своей головой, я остановлюсь перед его декламацией и проклятиями. И я снова улыбнулся при мысли, что он сам дал мне отличный козырь против себя, сказав, что мои люди не будут мне повиноваться. Он может быть уверен, что я не забуду упомянуть об этом в письме к герцогу.

— Святой отец не вполне понимает, что говорит, очевидно, от поста и ночных бдений, — сказал я с презрением. — Исполняйте то, что я вам приказал, — повторил я офицеру.

Это довело монаха до бешенства. Он повернулся и крикнул палачу, чтобы тот приступал к исполнению приговора.

Дело принимало решительный оборот. Родригец, слезший с лошади, стоял около неё в нерешительности и не двигался с места.

Я ожидал этого, зная, что в делах такого рода не могу быть вполне уверен в моих испанцах. Я нарочно дал приказание именно ему, не особенно важному человеку, которого я, конечно, не бросил бы в пути, но отделаться от которого я давно искал случая. Я не мог оставить его без наказания за ослушание, тем более что знал настроение моих солдат, — суеверие сидело в них слишком глубоко.

К счастью, почти половина моего отряда состояла из немцев, которые вербуются за деньги во все страны. Они ревностные лютеране, и самому католическому из королей поневоле приходится мириться с этим, если он не может обойтись без них. Впрочем, они не особенно щекотливы в вопросах религии и готовы вести войну с самим Господом Богом, если будет приказано. Поэтому, когда им случается подцепить монаха, это только прибавляет им весёлости.

Это различие вероисповеданий в войсках очень полезно для всякого, кто чувствует себя выше этих различий и умеет управлять обстоятельствами. Обыкновенно мои испанцы сердились, когда я в каком-нибудь особенном случае обращался к немцам. Теперь они могли только поблагодарить меня за это.

Тут были ещё итальянцы сеньора Лопеца и палач с его помощниками, но я мало надеялся на них.

— Герр фон Виллингер, — обратился я к капитану немецкого отряда, стоявшему от меня слева, — распорядитесь, чтобы полдюжины ваших людей двинулись вперёд, и понаблюдайте, чтобы моё приказание было исполнено.

— Слушаю, дон Хаим, — быстро ответил он и вызвал своих людей. То был человек, который любил в точности исполнять поручения.

— Сеньор Родригец, — продолжал я, — вы считаетесь теперь под арестом. Дон Рюнц, потрудитесь завтра же учинить над ним суд по обвинению в неповиновении перед лицом неприятеля.

Родригец побелел, как полотно, зная, чем это может кончиться.

Увидев, что со мной шутки плохи и что тут не помогут ни крест, ни проклятия, инквизитор впал в отчаяние. Он ещё раз приказал палачу зажечь костёр, но тот, не будучи в таком гневе, как достопочтенный отец, отказался. Его ремесло приучило его быть осторожным.

Зная, что испанское управление, кто бы ни был во главе его, отличается твёрдостью, он прекрасно понимал, что жизнь его пропадёт ни за грош, если он исполнит распоряжение монаха, вопреки моему приказанию. Вооружённая-то сила была у меня, а не у отца Бернардо, и потому он не тронулся с места.

Видя это, доминиканец вырвал из его рук горящую головню и бросил её в сучья, наваленные около мадемуазель де Бреголль. Посыпались искры, и через секунду она была объята пламенем с головы до ног.

Я предвидел это. Пришпорив лошадь, я, сам не знаю каким образом, вскочил на эшафот. В два прыжка я очутился у столба и шпагой разбросал загоревшиеся уже ветви. Они едва горели, отсырев на утреннем тумане, но связка хвороста, брошенная в середину костра, занялась и зажгла рубашку осуждённой, составлявшую её единственное одеяние. Ветер, дувший сзади, внезапным порывом увлёк тонкое полотно навстречу пламени, которое уничтожило его в одну минуту. Горящие клочья разлетелись по площади, как огненные языки, оставив её обнажённой перед всеми зрителями. Она осталась невредимой.

Остатки рубашки спали с неё, и сильный порыв ветра потушил пламя. Её густые волосы одни прикрывали теперь её наготу и развевались по ветру.

Вдруг произошло чудо — чудо для тех, кто верит в чудеса. Минуту я стоял перед ней в полном оцепенении, ибо никогда мне не приходилось видеть до такой степени совершенной фигуры. Несмотря на то, что её пытали жестоко, на её теле пытка не оставила никаких следов. Руки и ноги её были связаны верёвками. С минуту я против воли не мог отвести от неё глаз, потом быстро сорвал с себя плащ и, накинув ей на плечи, обрубил шпагой верёвки.