Седьмая жертва - Александра Маринина

А бомжей Виктор Петрович убивает исключительно для того, чтобы отомстить следователю Образцовой, по вине которой, как он считает, погиб его шестнадцатилетний сын. Он умышленно держит ее в страхе, оставляя записки и давая понять, что помнит о Татьяне и с каждым новым преступлением приближается к ней. Последняя записка, оставленная возле тела Валентина Казаряна, была весьма красноречива. Бомжи – это изощренная месть, продуманная и жестокая, медленная и мучительная. Поэтому и оружие для этих убийств выбрано другое, и сам стиль совершения преступлений принципиально иной. Отсюда и чужие отпечатки, и чужой почерк. Шувалов понимает, что в преступлениях, направленных против следователя Образцовой, заподозрят именно его если не в первую, то уж во вторую очередь обязательно, поэтому принимает меры безопасности. И оружие держит подальше от себя. А в убийствах наркоманов никто никогда его не заподозрит, поэтому здесь можно особо не стесняться и пистолет хранить у себя дома. И уж тем более никто никогда не свяжет две такие разные, такие непохожие друг на друга серии убийств.

Рассчитано грамотно, ничего не скажешь.

Пашутину идеи Селуянова понравились. Он удовлетворенно потирал сухонькие ладошки и одобрительно кивал.

– Договорились, – подытожил следователь, – я возьмусь за окружение Шувалова, особенно за его бабу, наверняка она сообщница или на худой конец в курсе дела. А ты давай действуй по своим каналам. Поглядим, что получится.

Через полчаса Николай уже звонил по всем нужным телефонам, искал необходимых ему людей и согласовывал проведение разработки в отношении задержанного Шувалова. Первым, кому он позвонил, был Сергей Зарубин.

– Серега, я знаю, ты – лучший друг всех бомжей Москвы и области, – бодро начал он.

– И проституток, – добавил Зарубин. – Чего надо-то?

– Камерника надо. Бомжеватого вида и соответствующего поведения.

– Это можно. Вот если б ты у меня бандершу попросил, тут могли бы быть проблемы. И чего ты хочешь от моего человека?

– Хочу господина Шувалова по низу поработать на предмет отношения к бомжам и лично к Татьяне Григорьевне Образцовой.

– Понятно, – протянул Сергей. – Совесть замучила, да?

– Не умничай, когда со старшими разговариваешь, – отпарировал Селуянов.

Человек, которого Сергей Зарубин использовал для внутрикамерных разработок в изоляторах временного содержания, носил странное прозвище Принтер. Новомодное словцо приклеилось к нему года три назад с легкой руки молодого электронщика, задержанного за изнасилование. Дело в том, что Принтер, которого тогда звали просто Митькой Сычевым, ответ почти на любое обращение к себе сопровождал метафорами одного и того же типа:

– Дай тыщонку на сигареты.

– Я деньги не печатаю.

– Дай сигаретку.

– Я их не печатаю, у самого мало.

– Что сегодня по телику?

– Я газеты не печатаю.

И так далее. Сексуально озабоченный электронщик, оказавшийся с Сычевым в одной камере, отреагировал быстро:

– Слушай, ты, печатный станок, ты что, принтер?

Прозвище прижилось моментально и закрепилось навсегда. Принтер был мужиком толковым и хотя искренне любил выпить, но ясности ума и цепкости памяти не терял. Отчитываясь перед Зарубиным по выходе из камеры, передавал диалоги с другими задержанными почти дословно, ничего не упуская и не привирая, что было особенно ценно. Ведь агент – внутрикамерник в такой ситуации – единственный источник информации, оперативники будут тратить время и силы на то, чтобы ее проверить, и невозможно допустить, чтобы все было впустую из-за того лишь, что человек что-то придумал от себя.

Прошло три дня с того момента, как Зарубин отправил Принтера поработать с Виктором Петровичем Шуваловым. Принтер вышел из камеры аккурат 10 ноября, в День милиции, и подробно изложил Сергею историю своих взаимоотношений с Шуваловым. Картина складывалась, с одной стороны, непонятная, с другой стороны, более чем подозрительная.

Хорошо известно, что человек, впервые оказавшийся в камере, обычно стремится к общению с собратьями по несчастью. Самый мощный двигатель человеческих поступков – информационный голод. Человека снедает чувство тревоги и неизвестности, он не знает местных порядков, ему нужны советы, как вести себя со следователем, ему хочется знать, разрешают ли свидания и передачи. Ему совершенно необходимо общение, чтобы избавиться от угнетающей неопределенности. Если человек, попавший в камеру, отмалчивается и на контакт не идет, это может объясняться несколькими причинами. Он может быть бывалым сидельцем, то есть человеком опытным, в советах и разъяснениях не нуждающимся. Он может быть действительно первоходком, но насмотревшимся фильмов и начитавшимся книг, из которых вынес твердое убеждение, что в камере все сплошь подсадные, поэтому разговаривать и делиться информацией нельзя ни с кем. Или он может оказаться просто необычайно сильным психологически человеком, который взвешивает на одной чаше весов последствия недостатка информации, а на другой – свое непреодолимое нежелание общаться с кем бы то ни было, и нежелание у него перевешивает, ибо с информационным голодом он умеет бороться.

Шувалов в камере особой общительностью не отличался, но и молчуном не был, на вопросы отвечал, да и сам задавал их. Однако как только появился Принтер, Виктора Петровича будто подменили. Принтер, одетый в выразительно грязные лохмотья, легко вошел в привычную среду и с гордостью рассказывал о своих восьми судимостях за бродяжничество и мелкие кражи («Я еще при советской власти шесть раз успел отсидеть, у меня режим был четкий, год сижу – полгода гуляю, год сижу – полгода гуляю. Суки эти взяли и статью за бродяжничество отменили, куда честному человеку податься, здоровье поправить, пожрать три раза в день, поспать в тепле под одеялкой да на подушечке? Приходится теперь воровать по мелочи, много не дадут, как раз хватит, чтобы отдохнуть и сил набраться. Сами, гады, из честных людей воров делают! «). Второй байкой, которую Принтер по заданию Зарубина принес в камеру, была душещипательная история о следователе Образцовой, «за которой» он, по несчастному стечению обстоятельств, садится уже в третий раз.

– Вот она нашу душу понимает! Вот баба – поискать таких! Я раньше в Питере гулял, там она меня два раза сажала. В первый-то раз ничего не сказала, оформила и в суд послала. А во второй раз, года через три, как меня увидела, так и смеется. Что, говорит Митя, устал гулять-то, на нары захотелось, отдохнуть? И никакой морали мне не читала насчет того, что работать надо, жить как все люди. Другие следователи прям всю плешь проедали своими нравоучениями, а Татьяна Григорьевна – ни гугу, в две минуты меня в суд определила. И надо же судьба какая! Я в Москву перебрался, тут народ побогаче, подают чаще, и на помойках есть чем разжиться. И на тебе, она тоже тут оказалась! Увидела меня – и давай хохотать. Нет, ты представляешь?

Руками машет и хохочет. Ой, говорит, Митя, никуда мне от тебя не деться, ты меня и на Северном полюсе найдешь. Во мир тесен-то, а? Нет, я вам скажу, Образцова – редкой души баба. И имя мое помнит, вот что приятно. Ой, говорит, Митя…

Что на месте Шувалова сделает обычный человек, который когда-то сталкивался с Образцовой? Естественно, вступит в беседу, уточнит перво-наперво, та ли эта Образцова, которую он знал, и если та самая, расскажет о своих впечатлениях от общения с ней, обсудит ее достоинства и недостатки, порадуется, что встретил «товарища по следователю», как радуются земляку, случайно встреченному вдали от дома. А что сделает человек, который хочет скрыть свои истинные чувства, в частности, ненависть к Образцовой и желание ей отомстить? Правильно, он промолчит, не вступая в дискуссию и делая вид, что имя следователя слышит впервые и оно ему ни о чем не говорит.

Именно так и поступил Виктор Петрович, хотя на допросах у Ольшанского он спокойно отвечал на вопросы, связанные с Татьяной, и вовсе не делал вид, что забыл ее.

И кроме того, он явно сторонился Принтера. Не обращался к нему ни по какому поводу, отводил глаза, чтобы не видеть бомжа, а на вопросы Принтера отвечал или предельно кратко, или не отвечал вообще.

Все поведение Шувалова говорило о том, что он пытается замаскировать свой интерес и к бомжу, как представителю социального слоя, и к следователю Образцовой. Выходило, что Виктор Петрович вполне мог оказаться автором не только одной серии убийств, но и второй тоже.

Воодушевленный полученной информацией и сделанными из нее выводами, Зарубин кинулся искать Селуянова. Николая на месте не было, и Сергей позвонил Каменской.

– Пална, есть новости. Ты никуда не уйдешь?

– Нет, я здесь.

Голос у нее был какой-то тусклый, а может быть, просто усталый, но Сергей не обратил на это ни малейшего внимания. Мало ли какой голос может быть у сотрудника уголовного розыска! Жизнь-то не сахарная, понимать надо.