Седьмая жертва - Александра Маринина

Я мамульке всегда доверял, говорю же, она моей лучшей подружкой была, никогда не обманывала.

Покормил я своих пушистиков, стал вычесывать всех по очереди, в аккурат за этим занятием меня папашка и застал. Посмотрел на меня эдак непонятно и говорит:

– Вот что, Александр.

Александр – это я, понятное дело. Правда, меня все почему-то Санекой звали, даже мамулька. Санека то, Санека это. Я привык, мне нравилось, было в этом имени что-то необычное. Не Саша, не Шурик и даже не Саня, а Санека. Но папашка этого, разумеется, знать не мог, поэтому обратился ко мне строго официально.

– Вот что, Александр. Я полагаю, тебе нужно перевестись в другую школу.

– Зачем? – удивился я. – Мне и в этой хорошо.

– Тебе нужно учиться в школе с биологическим уклоном. Ты же хочешь профессионально заниматься зоологией, значит, нужно учиться.

– Не хочу я зоологией! – возмутился я. – Я кошками хочу заниматься.

Только кошками, и больше никем. А по зоологии надо всех животных изучать.

Мне другие животные неинтересны. Я кошек люблю, а не верблюдов никаких и не слонов.

– Ты не понимаешь. – Папашка заговорил мягче. – Никто не заставляет тебя любить верблюдов и слонов. Кошки так кошки. Но все нужно делать как следует, на «пять с плюсом», а не халтурно. Ты думаешь, если кошка – домашнее животное, то для работы с ней специальные знания не нужны?

Вообще-то именно так я и думал, но ничего такого брякнуть не успел.

– Ошибаешься, – продолжал он. – Любой живой организм, даже обычный клоп или таракан, – очень сложная система, и, чтобы с ним работать, надо долго и тщательно его изучать. Чтобы понять, что и как происходит в этом организме, нужно хорошо знать химию, физику, биологию. Даже математику, если ты хочешь заниматься лекарствами и лечить животных. Более того, есть специальная наука зоопсихология, она изучает особенности поведения животных, и ее тоже нужно хорошо знать, иначе ты не сможешь с ними ладить и понимать их повадки. Нужно изучать генетику, чтобы заниматься скрещиванием и выведением пород. Ничему этому ты в своей обычной школе не научишься.

Вдалбливал он мне долго, но я все никак не мог взять в толк: зачем? Зачем мне все это знать? Я и без всех этих заумей прекрасно с кошками общаюсь. Она только мурлыкать начнет, а я уже знаю, что она хочет сказать. У меня слух хороший, я все тонкости кошачьего мурлыканья и мяуканья различаю, и никаких проблем. А уж как я наблатыкался таблетки им давать – так меня во все дома зовут, где кошки болеют. Никто ловчее меня этого сделать не может, у всех кошки вырываются, кусаются, царапаются и визжат, таблетка-то горькая, да и страшно им, маленьким. А я в полторы секунды ее одним щелчком в глотку забрасываю, кошечка даже понять не успевает, зачем ей пасть раскрыли, и никакого горького вкуса не чувствует. Ну и все. А он про школу какую-то мне талдычит! Да в гробу я ее видал, школу эту.

Но спорить вслух не стал, характер не тот. Вернее, был не тот. Сейчас-то я с папашей разговариваю на своем языке, а тогда еще мелкий был, спорить не умел. Я ж говорю, в бесконфликтной обстановке рос. Смотрел только на папаню затравленно и молчал. А он тираду свою выдал и ушел. Напоследок одну из кошечек моих погладил и сказал:

– Я позабочусь о том, чтобы ты учился в специальной школе.

Мамуля за ним дверь закрыла и на меня, смотрит. А я на Г нее.

– Ну что, сыночек? – спрашивает она. – Пойдешь в новую школу?

Я только головой мотаю. В смысле – не пойду. Мамулька начала меня уговаривать теми же словами, что и папашка. Дескать, надо учиться, специальные знания и прочая мура. Господи, мне так страшно стало! Думаю, неужели и она с ним заодно? Моя мамулечка любимая, моя единственная родная душа – и предает меня. Я, натурально, в слезы. Трясусь весь, всхлипываю, а про себя думаю: не хочу я в эту школу дурацкую, я и в своей-то из последних сил тяну, только чтобы кошек мне не запретили держать. Знаю я этих учителей, они чуть что – сразу жаловаться кидаются, вот ваш сын спортом все время занимается, а уроки не учит, и все такое. Придут к мамуле и будут орать, что я кошками все время занимаюсь, вместо того чтобы географию учить. Мамуля мне прямо сказала: кошечки наши – это хорошо, только чтобы не в ущерб отметкам.

И я старался изо всех сил, потому что мамулино слово – закон для меня. И тогда так было, и до сих пор осталось. И вот как представил я, что в этой специальной школе придется еще больше напрягаться, так лучше сразу подохнуть. Или выгонят меня оттуда за неуспеваемость, или мамуля кошечек запретит. В общем, сижу я на диване и реву, а мамуля рядом стоит и смотрит на меня. И молчит.

Помолчала она какое-то время, потом присела рядом, обняла меня, по голове погладила и говорит:

– Не бойся, сыночек, и не плачь. Не отдам я тебя ни в какую спецшколу. Не хочешь учиться – и не надо. Ну, не плачь, мое сокровище. Кошечки наши с нами, мы с тобой живы и здоровы, и все у нас хорошо.

Я сразу успокоился, прижался к ней. Все-таки мамуля у меня – класс!

Да, мамуля-то – класс, а с папаней все оказалось не так просто. Он каждый день звонил, раз в три дня приходил и доставал нас своей биологической школой. Мамуля с ним ругалась, доказывала что-то, уговаривала, меня в эти споры не втягивала. Вроде он успокоился насчет новой школы, но все равно каждую неделю стал приходить, по выходным, и проверял не только мой дневник, но и все тетрадки. Спрашивал, что нового я узнал о кошках, какие книги прочел, заставил вести дневник наблюдений. Ну, насчет дневника – это была клевая идея, я даже не въехал сначала и делать не хотел, потом он заставил, и я начал нехотя так, через пень-колоду, записывать про каждую кошку каждый день: что ела, как себя вела, сколько раз писала и гадила, по какому поводу мяукала. Короче, все подробности, как говорится, письмом. Пару недель промучился, а потом увидел, что от дневника польза есть. Одна из моих лапушек что-то захандрила, есть, перестала, мяукает, все время жалобно так – просто сердце разрывается. Я глядь в дневничок-то, а там и прописано, что она уже три дня назад стала меньше есть, а два дня назад перестала по-большому ходить. В книжку специальную заглянул – и сразу вся болезнь как на ладони. Вот тогда я папашку-то заценил. Хоть и зануда он, но иногда дело говорит.

Втянулись мы с мамулей как-то в эти отношения, привыкли, что он приходит каждый выходной с проверкой. Кино такое было про войну «Проверка на дорогах». Вот у нас эта самая проверка еженедельно происходила. Денег папашка, по всему судя, давал мамуле не скупясь, потому что жить мы стали куда лучше, хотя она ни разу на этот счет не заикнулась, а мне он даже на карманные расходы не подбрасывал. Можно сказать, мы с ним почти подружились, мне нравилось, что он с удовольствием слушает про моих котов и кошечек, дотошно выспрашивает, что нового я про них прочитал или сам узнал, из собственного опыта. Частенько, правда, намекал, что уж коль я от биологической школы отказался, то пусть бы хоть иностранные языки учил, чтобы читать специальные ученые книжки, которые на русский не переводились, но я мимо ушей пропускал. Языков мне еще не хватало! И так-то напрягаться приходится, чтобы школьную программу осилить.

Худо-бедно, но школу я закончил. И тут опять началось!

– Ты должен поступать в Академию Тимирязева, ты доложен получать высшее образование!

На маму он тоже напрыгивал, и каждый раз с одним и тем же упреком:

– Это ты во всем виновата, ты Не Привила ему интереса к достойной жизни.

Ты отдала его в школу на год позже, чем можно было, и в результате у парня не осталось в запасе никакого времени. Он подпадает под осенний призыв, и если не поступит в институт с первого раза, то уже в ноябре загремит в армию.

– Я его пожалела, – оправдывалась мама, – он так много болел, когда был маленьким, ему нужно было хоть немного окрепнуть.

– От учебы и знаний еще никто не надорвался, – отрезал папаня, – а ты своей жалостью губишь сына, вредишь ему.

Я ни хрена не понимал, с какого этого удовольствия я должен учиться в академии и получать высшее образование. По кошкам я уже и так академик, а больше мне ничего в жизни не нужно. Папашку послушать, так я должен закончить эту академию, потом поступить в аспирантуру, написать диссертацию, потом еще какую-то другую диссертацию, разработать новый метод скрещивания кошек и выведения новых пород или на крайняк новый метод лечения какой-нибудь кошачьей болезни, сделать себе имя в науке и вообще стать самым главным кошатником на земле. Ну на худой конец в Европе. Е-мое, Самым Главным Кошатником. Да на кой черт мне это счастье? Я свою жизнь видел просто и ясно: схожу в армию, поскольку все равно никуда от нее не деться, вернусь, устроюсь работать, буду копить деньги на то, чтобы открыть свой кошачий приют. И потом буду всю оставшуюся жизнь заниматься своими любимыми кошечками и котами, моими ласточками, моими любимыми пушистыми девочками и мальчиками, такими независимыми, непослушными, строгими, не терпящими панибратства, неласковыми, но… Черт его знает, что в них было такое, но что-то определенно было. Я не просто любил их, я болел ими.