Черное сердце - Сильвия Аваллоне

найти. Переворошил весь интернет, потом пошел в библиотеку и взял пыльные, пахнущие забвением подшивки газет за июнь, июль и август 2001 года. Я реконструировал краткий период поисков и ареста, долгий и изнурительный период судебного процесса, а затем пришлось остановиться: о том, что было после, газеты молчали. Когда я читал эти статьи, мне казалось, передо мной человек со скальпелем, который медленно вскрывает грудину и делает операцию на открытом сердце без наркоза. За словами коротких текстов, всегда сопровождаемых одной и той же пиксельной фотографией Эмилии в наручниках, всегда просматривалась крайне растерянная девочка, одна из тех несчастных, кого мы инстинктивно, спасая себя, отталкиваем и обзываем чудовищами; ненормальная, которую никто и никогда не сможет простить, даже Бог. И все же, размышляя над подробностями – их с нездоровым наслаждением смаковали журналисты, – я видел ее рядом, в моих объятиях. Снова видел, как она смеется, двигается, как тогда, у заснеженной мойки, как говорит: «Я люблю тебя» возле дискотеки, как приходит в себя после обморока в тот первый день. Я чувствовал тепло ее тела, ее добрую сущность. Когда хирург-садист резал меня пополам, я не верил, не мог поверить, что Эмилия Инноченти из газет и та, которую я встретил, – это один и тот же человек.

– Так что? Отвлечь тебя от нее, да или нет?

Джизелла взяла обе мои руки в свои, мы стояли посреди комнаты, робкие и неуверенные, как в первый раз. Тогда я приехал к ней один, без Себастьяно, положил на тумбочку пятьдесят евро – плату за то, чтобы она помогла мне сбросить тяжелое бремя, одно из многих: девственность и неспособность вернуться к нормальной жизни.

На шоссе, когда я гнал из Турина со скоростью сто пятьдесят километров в час – максимум, который я мог выжать из своей старушки. И потом, когда открыл отцовский гараж в Альме, всхлипывая, потому что скучал по голосу отца, его объятиям. И потом, когда на рассвете поднимался по горной тропе и розовый свет возвращал мне мой каменный остров, затерянный в каштановой роще, мой провал, абсцесс моей скорби, я был убежден, что никто и никогда в этом мире не сможет меня починить.

Но я ошибся.

– Джизелла, – сказал я, – давай поговорим.

За время со 2 ноября 2015 года по 7 января 2016 года я снова стал целым.

– Я все равно хочу заплатить тебе за беспокойство.

– Денег за дружбу я не беру. – Джизелла покачала головой. – И вообще, – она расплылась в какой-то новой улыбке, – теперь у меня есть варианты.

25

Июнь 2000 года, летние каникулы. Джиджи Д'Агостино и Рики Мартин по радио во всех барах, всех киосках, на всех пляжах Ривьеры. Они садились на мопеды в два часа пополудни, когда солнце палило нещадно, и ехали к морю в легких, развевающихся сарафанах.

Поездка на пляж без разрешения родителей объединяла их. В этих побегах, обгоняя друг друга и перекликаясь клаксонами, они становились неразличимы.

Времени на дорогу требовалось мало: вот и сосняк – небольшая лесополоса, разделяющая асфальт и море. Время ветра, развевающего волосы, освобожденные от шлемов. Там, куда они стремились, действовал Закон природы.

Они бросали рюкзаки на песок, раздевались, и тогда различие их тел в купальниках становилось очевидным. Пышногрудая и сухая, развитая и плоская – одним словом, мисс пляжа и морковный хвостик. У одной было много подруг и воздыхателей, не говоря о прекрасной семье. У другой не было ничего. Только отец, вечно занятый на работе, пустой дом и черное сердце, в котором царило одиночество.

Непонятно, почему одна брала с собой другую. Из жалости? Потому что жили по соседству? Их отношения всегда несли отпечаток двусмысленности, с того самого момента, как светловолосая принцесса вместе со свитой переехала в соседний дом и великодушно пригласила сиротку, слонявшуюся по саду, поиграть в приставку.

Двусмысленность в том, что они были не совсем подруги, хоть и виделись каждый день. Что дома, в спальне, они, как сообщницы, сидели рядышком на кровати, разглядывая неприличный журнальчик брата, но в компании сверстников Эмилии отводилось место на скамье запасных. В общем, всякий раз, когда они приходили на пляж, полотенца одноклассников с распростертыми и переплетенными на них телами лежали рядом, а поодаль – полотенце Эмилии, тело Эмилии. Одинокое, исключенное. Его то дразнили, то снисходительно терпели, то давали ему призрачную надежду. Только телу, поясним. Душа Эмилии никого не интересовала.

Морковный хвост, Рыжая, тебя никто не трахнет, доска, бедная сиротка, недоразвитая. Неподалеку любимый пляж матери Эмилии, но мамы больше не было на первом лежаке во втором ряду, она больше не могла повернуться и присмотреть за Эмилией, проследить, чтобы ее не обижали.

В то лето выдался один день, первый и последний, когда они приехали, а одноклассников не было. Они перепутали день. Полоса дикого пляжа, зажатая между платными пляжами, была утыкана зонтами от солнца. Семьи с детьми и ни одного ровесника.

Они расстелили полотенца: не уезжать же обратно! В отличие от расстроенной подруги, Эмилия радовалась неожиданной возможности побыть на пляже вдвоем – она и она – без стаи. Ей всегда нравилось ощущение пространства, неба, горизонта. Они поплавали вместе. Но идиллия была недолгой. Почти сразу к ним подошли двое взрослых.

Туристы. Мужчины. Конечно, запали на ту, другую. А другая всегда хотела, чтобы ею восхищались, за ней ухаживали.

Они пошли в бар; мокрые попы на пластиковых стульях. Эти взрослые купили им по мороженому и предложили нечто особенное, художественное. «Потому что, знаете, мы художники. Выставляемся по всей Европе». Эмилия сразу почувствовала неладное, а та, другая, лизала мороженое, изображая из себя светскую даму пятнадцати лет, говоря «да, да, да!» на нечто особенное и художественное.

Они пошли все вместе в сосновый бор. Зашли далеко, в самую чащу. «Сюрприз, – говорили волки, – подарочек!» Эмилия хотела развернуться и убежать, но та, другая, фыркала и тащила ее за собой. «Трусиха. Чего ты боишься? Нас же двое». Конечно, две розы с одним шипом. А сорокалетние дядьки, здоровенные, вдвое выше их ростом, плотоядно улыбались: «Не надо бояться!»

Дядьки уговорили девочек снять верхнюю часть купальника. Сказали, как нужно позировать, поправили их тела, замершие в странной композиции на старом деревянном столе. Одна из них обвивала другую, положив руки на мокрые трусики купальника. Потом один из дядек, бородатый, достал из рюкзака бумагу и карандаш. И стал рисовать их. Переплетенных, с голой грудью. А другой следил, чтобы они не двигались, и, поправляя композицию, трогал их. Соски, пах,