Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев

class="p1">— Разговаривать запрещено! — выкрикнул вдруг часовой.

На этот раз офицер не стал ему перечить. Мне показалось, что он даже рад замолчать, сейчас верх был мой. И врет он, что листовки расклеивать просто! Дядя Николай тогда говорил, что расклеивать листовки может только тот, кто понимает в них каждое слово и каждому слову верит. Понять-то я понял, быстро разобрался… А вот расклеивать…

Во-первых, усатый этот никак не хотел спать, ходит и ходит перед дверью. Прислонит к стенке ружье, покурит, опять ходить начинает… Присел у стенки, зевает… Ну, думаю, все, заснет. Вдруг гопот, прискакал кто-то… Солдат вскочил, опять туда-сюда ходит. А потом, вижу, другой идет, сменять. Плохо дело! Всех-то не переждешь!.. Прижался я в углу за забором, глаза слипаются… Самому впору уснуть.

Но второй солдат вроде посмирней оказался, ходить не стал, сразу у стены примостился… Потом, смотрю, голову уронил. Я поднялся, рукой помахал — заметит или нет? Вроде нет… Неужели спит? Вылез из-за дерева, ноги дрожат, на лбу пот проступил… И никак не могу выпрямиться, словно жернов на шею привешен. Сразу почему-то мысли, что пытать будут, если схватят. Но только я все равно знал: с листовками назад не вернусь, это мне хуже пытки! Дядя Николай и без того не хотел посылать: горяч-то, мол, он горяч, а в последнюю минуту оробеть может…

Листовки я тогда все расклеил. Последнюю часовому. на штык насадил, а он знай себе похрапывал…

Дядя Николай даже расцеловал меня. "Теперь наш Мердан получил боевое крещение!.."

— А ты зря думаешь, что листовки любому доверят! Дядя Николай вообще поручений не давал, пока не узнает человека как следует…

— Что еще за дядя Николай?

— Большевик.

— Большевик! Вы все большевики! По профессии кто?

— Инженер. Из Москвы.

— Ссыльный?

— Ссыльный.

— А фамилия его как?

— Не знаю. Дядя Николай, и все.

— Конспирация? Понятно… Тебя как зовут, конспиратор?

— Мердан.

— А меня Якуб… Ну, а чему еще учил тебя дядя Николай? Учил, как перед расстрелом в штаны не накласть?

— Не накладу, не бойся! Я ко всему готов. Правда на нашей стороне.

— Да брось ты лозунги выкрикивать! Я их в России наслушался! Научили недоумка, он и талдычит! Поставят к стенке, помянешь тогда дядю Николая с его лозунгами!

И он с ожесточением сплюнул.

— Ты думаешь, я смерти не видал?

— Смерти? Почему ж… Видал, раз винтовку дали! Да только там другое, то ли ты его, то ли он тебя, а вот как поставят под дулом, а руки за спиной связаны!..

Он скрипнул зубами и со стоном повалился на солому.

На ночь нас загнали в тесную мазанку, пристроенную в углу загона.

В стене под потолком я разглядел дырку. В нее можно было разве что просунуть голову, но зато виден был кусочек неба со звездами. Дверь плотно закрыли. Стало невыносимо душно. От горьковатого запаха навоза кружилась голова. В темноте нудно жужжали комары.

— Засадили в хлев, чтоб ему развалиться, проклятому! — проворчал Якуб. — Скорпионье гнездо какое-то! Что это?.. Вроде солома… Надо лечь, а то так и сдохнешь сидя!..

Послышался шелест соломы, Якуб лёг.

Темно, душно, тесно, словно нас живьем бросили в могилу. Там, на воздухе, мне не верилось, что конец близок, что жить осталось только до утра…

Я вскочил.

— Неужели нет выхода из этого ада?

— Выхода! Попробуй долбани стенку головой, авось развалится!..

Интересно, чего этот офицер так спокоен? То кричал, что ночью нас расстреляют, теперь хлопочет, как на ночевку устроиться…

А не подослали его ко мне? Может, шпион? К заключенным иногда подсылают шпионов, дядя Николай говорил… Хотя нет, он ведь сразу признался, что белый, что большевиков ненавидит… Да и выведывать у меня вроде ничего не собираются, им нужно, чтобы Сапар застрелил меня. Тогда все поверят, что я и правда убийца, что красные — враги простых крестьян.

Но если этот белый не шпион, на что же он тогда надеется? Да не надеется он ни на что, просто держаться умеет… Ладно, от меня ты тоже не услышишь стонов!

— Слушай, сосед, — я сам удивился, как спокойно и даже насмешливо звучит мой голос. — Чего ж ты замолчал? Рассказал бы, как с Марией спознался. Все быстрей время пройдет!..

Якуб пошевельнулся, зашуршав соломой.

— Что, забрало тебя? А еще большевик!..

Я промолчал.

— Ладно, не злись, дело понятное, мужик есть мужик, белый ли, красный ли… — он опять немножко помолчал. — Про Марию рассказывать — одно удовольствие. Хороша была бабочка, ничего не скажешь! Сама Тоненькая, грудь высокая, полная… Складненькая такая, Ну прямо альчик со свинчаткой. Волосы густые, темные, как у наших девушек. У нее мать была из этих краев… Умерла рано, Марию ребенком оставила… Отец в Ставрополе живет в своем имении. Вернее, жил, теперь неизвестно… Ты хоть знаешь, где Ставрополь?

— Вроде знаю…

— Знаешь ты, как же! Небось думаешь, в Египте где-нибудь, а он в России, недалеко от Кавказа. Про Кавказ-то слыхал?

— Слыхал…

— Ну ладно, предположим… Значит, увидел я ее первый раз дома, когда к полковнику пришел. Я тогда только из Москвы вернулся… Три недели добирался…

Он помолчал, припоминая что-то.

— Приехал, а большевики отца убили… Пришлось снова за винтовку взяться, хотя войной сыт был по горло… Революцию тоже повидал. Только какая это революция? Хватают винтовки все кому не лень… Голодные, оборванные, "ур-ра!" кричат. Умирают со знаменем в руках. А им не знамен надо, а хлеба!

— Так его ж приходится у богачей отнимать. Он у вас по амбарам запрятан.

— Отнимать! Им это можно — отнимать! Годок-второй друг друга поколошматят, ничего не случится, бабы других солдат народят! Россия велика: на одной стороне солнце всходит, на другой уж день кончается!.. А вот если мы, пяток несчастных туркмен, два дня друг друга убивать станем, на третий день на нашей земле одни собаки выть будут!

— Значит, по-твоему, пусть баи нас голодом морят, жизнь нашу заедают, все мы терпеть должны, раз туркмены?

Офицер усмехнулся.

— Что ж, давай бей… раз лучшего придумать не можешь! Ладно, лень мне с тобой спорить. Лучше я про Марию буду рассказывать… Да… Я сначала на нее и не смотрел, во всяком случае, вид делал, что не смотрю. Все полковнику старался угодить. Сколотил отряд удалых джигитов, кое-что для него сделали. Доволен был. А теперь вот расстрелять прикажет. Может, даже собственной рукой уничтожит.

…Знаешь, что он мне один раз сказал? "Ваше туркменское бахвальство, заносчивость ваша — пережиток. Не понимаете реальной обстановки, вот и кичитесь храбростью предков!" Я ему говорю, плох, мол, тот