Клятва (СИ) - Мария Сакрытина

составило труда поймать это – «фаворит короля» в мыслях, в тихих разговорах

приглашённых. Фаворит – это отлично. Это прекрасно, что Ланс влюблён в меня. Богиня, как же он мне удобен!

Когда позже мы ехали домой, и Ланс так по-детски сокрушался, что ему не удалось

потанцевать со мной, я в свою очередь посетовала, что никогда не видела королевский

дворец – а он, говорят, так красив. И Ланс, и сэр Джереми в один голос заявили, что моё

желание легко исполнить, ведь скоро сам король даёт приём. Мне, правда, пришлось

пообещать Лансу танец. Но это была слишком маленькая плата, чтобы быть привезённой к

Валентину его, ха, «фаворитом».

***

(Из личного архива герцога Ланса де Креси)

Мне становилось страшно всякий раз, когда она исчезала и я не мог её найти. Я боялся, что она уйдёт – улетит на свои Небеса, например, – навсегда. И будет светить звездой, наблюдая за мной, прекрасная и недоступная богиня с очаровательно-грустной улыбкой.

Когда я её не видел, у меня ныло сердце, когда она была рядом – отнимался голос или же я

начинал пороть такую чушь, что странно, почему она меня ещё слушала.

Я никогда никому – даже в первый раз – не позволял вести в постели. Женщины, а

особенно леди были лишь способом приятно провести время – до неё. Я никогда никому

ни в чём не клялся, я никогда не давал слов – и я не понимал, почему женщины бросаются

в слёзы, узнав о моей «неверности». Сейчас, узнай я вдруг, что она… с кем-нибудь – я бы, не задумываясь, убил этого «кого-нибудь», а потом, наверное, долго валялся у неё в ногах, вымаливая прощение.

А она ведь тоже мне ничего не обещала. Она даже о себе почти ничего не рассказывала.

Всё, что я о ней знал, мне написал Рэй – в нервном письме, полном недомолвок и просьб

«одуматься» и «взять себя в руки». Рэй не понимал, считал я. Он просто ещё не любил так

– всецело, всепоглощающе, отдавая всего себя.

Все её странности я считал очаровательными и правильными. В конце концов, она же

богиня – она должна вести себя, как принято на Небесах, а не у нас на земле. Наверное, мы представляли забавную парочку – я тогда точно походил на сумасшедшего. Она стала

моей навязчивой идеей, моей целью, моей жизнью. До неё это место делили Рэй, король и

высокая идея о справедливости. Теперь была только она.

Матерь, каким влюблённым дураком я был! Если бы я огляделся, если бы послушал Рэя –

всё было бы совершенно иначе…

Элиза понравилась даже сэру Джереми – а он женщин всегда считал средством как

следует расслабиться. Но не её. До богини он, конечно, не додумался, однако, позволил

Элизе всё – даже приводить Волка в его любимую библиотеку. И словно помолодел за те

дни, пока она жила с нами. Я даже ревновал её к нему – дура-а-ак!

Хотя именно лорд Джереми предложил мне жениться на Элизе. Взять в жёны богиню –

какое должно быть самомнение! Но ни о чём другом я с тех пор не мог и думать.

«Послушай, Ланс, - сказал сэр Джереми как-то за бутылкой портвейна. – Она странная, но

добрая. И честная. Ты заметил? Честность – великое качество в наши дни. Она очень умно

недоговаривает, но она так очаровательна, что плевать, кто она и какое у неё состояние. И

ты её любишь, это и слепому видно. Я бы хотел благословить ваш брак – не медли с ним».

Он не знал, что Элиза ночует в моей спальне и считал её невинной. Я лишь изумлялся, как

с таким взглядом, с такой улыбкой, как у неё, можно быть такой горячей, страстной и

ненасытной. Но я любил и это. Особенно это.

Меня вызвали в столицу сразу после приёма – когда она сбежала от меня, и я почти решил, что потерял её. Теперь уехать, оставить её было сродни самой жестокой пытки. Но король

выглядел неважно – мои гвардейцы рассказывали, что по ночам он взялся бродить по

дворцу, разговаривая сам с собой, как сумасшедший. Нет, помешавшимся Валентин не

выглядел. Но был странно взволнован. Я решил свернуть себя в узел, но остаться с ним

хотя бы на седмицу. Королевский приём мы перенесли – я уговорил Её Величество

подписать указ, а Его Величество – отдохнуть.

Отдых пошёл ему да и мне на пользу. Уже давно король взял за привычку рассказывать

мне о своих проектах реформ. В конце концов, взгляды на внутреннюю политику у нас

были одинаковыми. Нынче же он задумал ввести Королевский Кабинет со мной во главе –

чтобы воплощать его начинания в жизнь. Я не видел себя политиком – что там, мне нечего

было даже сказать на Совете Лучших, какую бы власть мой голос не сулил. Но король мог

проводить некоторые проекты и без Совета, что Лучших, конечно, очень раздражало. Ту

седмицу он занимался тем, что заставлял меня мотаться по столице, а потом подробно

описывать в отчётах, где, сколько и как используют детский труд – в каких цехах, в каких

ремёслах, каковы условиях, сколько детям платят.

Это было тяжело – смотреть на таких, как я когда-то заморышей, понимать, что при

подобных условиях их жизнь будет не только очень короткой, но и в прямом смысле

мучительной. Лордов это не интересовала – их интересовала только прибыль, а сироты

почти ничего не стоили, и их было много. Король хотел это прекратить, и я был

благодарен ему за это.

Но после таких поездок я приезжал к Рэю, валился с коня и напивался до бесчувствия.

В один из таких вечеров меня нашла Элиза.

***

(Из записок Элизы Северянки)

Ворон Заккерия разбудил меня посреди ночи – он отчаянно бился в окно. Я только-только

заснула, мне безумно не хотелось снова метаться по пустой кровати, вспоминая объятия

Ланса – я не ожидала, что мне будет так его не хватать – его нежных прикосновений, его

голоса. Но Зак настойчиво продолжал терзать клювом раму – пришлось вставать, ёжась, и

идти открывать.

«Ты любишь его?» - заговорил в моей голове голос Зака, когда я посмотрела в

человеческие – тоже Зака – глаза птицы. «Этого мальчишку, о котором ты думаешь. Ты

любишь его?»

Голос звучал странно, но я решила, что это из-за дальности расстояния. Я же не знала, что

Зак… да я и Зака тогда ещё как следует не знала.

«Нет».

Ворон уставился на меня. Покосился на постель.

«Я рад, что ты, наконец, решилась. Тебе стало легче?»

Я пожала плечами, тоже кинув взгляд на пустую постель – смятое покрывало,

разбросанные подушки.

«Возвращайся, Лиззетта. Возвращайся ко мне».