Путь улана. Воспоминания польского офицера. 1916-1918 - Ришард Болеславский

Алекс снял фуражку, вытащил из нее серый носовой платок и вытер пот с лица. Ему было всего двадцать восемь лет, а у него уже было много седых волос.

– Другая мечта? Это не так просто. Положим, я соглашусь с твоей теорией, но ведь моя прежняя мечта так и не осуществилась.

Какое-то время мы шли молча.

– Какие вы все-таки счастливые парни, – прервал Алекс молчание. – У вас есть ваша Польша, и все вы мечтаете о ней.

Я помолчал, обдумывая ответ.

– Эта мечта в моем сердце, но не в сознании, нет. Я не могу этого объяснить. Возможно, я чудак и обладаю иммунитетом против патриотизма. В то же время я уважаю патриотические чувства других и иногда сам испытываю их. Но не могу сказать, что мечтаю, чтобы моя страна стала могущественнее и богаче другой страны. В конце концов, все страны похожи между собой и все должны развиваться и процветать. Моя мечта – движется от холма к холму, от долины к долине, от реки к реке. А затем я задаюсь вопросом, а что там дальше, за горизонтом? И эта мысль на какое-то время становится моей мечтой. Моя мечта мерить шагами поля, леса, берега рек и морей, а мое испытание в том, что я, вероятно, никогда не смогу остановиться и сказать: «Это мое. Это для меня. Это самое лучшее». Даже если мне захочется так сказать.

– Точно как Вечный жид[28], да, отец? – рассмеялся Алекс. – Где же твои пейсы?

Только я поднял руку, чтобы отвесить ему оплеуху, как Алекс бросился бежать. Я за ним. Он бегал быстрее, и вскоре я перешел на ходьбу. Вдруг Алекс остановился и указал на старика, который стоял на дороге лицом к солнцу, читал молитву и осенял грудь крестом быстрыми движениями правой руки. Высокий, широкоплечий старик в поношенных темно-серых штанах и домотканой рубахе без пояса, с длинными седыми волосами и пышной окладистой бородой… и босиком.

– Взгляни на него. Лев Толстой собственной персоной, – сказал Алекс.

Действительно, старик вполне мог исполнять роль графа Толстого. Мы подошли поближе. Старик повернулся, опять перекрестился и, сверкнув белозубой улыбкой, проговорил:

– Как ваше здоровье, братья? Откуда и куда идете? Как насчет стакана чаю и остального, что Бог создает для удовлетворения наших желудков?

Мы невольно заулыбались.

– Отлично. У нас есть чай. А как насчет сахара? – спросил я и тут же быстро добавил: – Мы можем заплатить. – Сахар в то время был роскошью.

Старик нахмурился:

– Тьфу! Сахар! Кому нужен этот сахар? Дьявольское изобретение. Твердое, белое, вредное для здоровья вещество. А вот мед, братья, мягкое, золотистое, нежное чудо. Я угощу вас чаем с медом. Без всяких посредников. Прямо от Бога ко мне, да, братья, прямиком от Бога. Взгляните на мои склады. – И, смеясь, он указал на три улья справа от дороги. – Пошли ко мне, братья.

Продолжая свой разговор, старик завел нас в домик стрелочника, состоявший из одной большой комнаты и маленькой кухоньки. Я решил, что старик спит за огромной печью, возвышавшейся в центре комнаты. Мы сели за стол, и старик поинтересовался, кто же мы такие и куда держим путь.

– Солдаты, кавалеристы, идем домой в Одессу.

Старик налил чай, выставил на стол мед, варенье и хлеб, который он испек накануне. Мы с удовольствием пили чай с медом и слушали его не прекращающуюся ни на минуту болтовню. Он говорил глубоким басом, и улыбка не сходила с его лица.

Когда он смеялся, то морщил нос и пушистые светлые брови каким-то удивительным образом наползали на глаза. В этот момент на его лице появлялось озорное, хитроватое выражение. Когда он делался серьезен, что случалось не часто, его лицо походило на лик святых со старых икон.

Он был вдовцом и жил в полном одиночестве. Дети разъехались по миру, и, не считая пары котов и собак и нескольких воробьев, свободно летающих по комнате и оставляющих явные, совсем непоэтичные, следы своего присутствия, рядом с ним не было ни одной живой души. Но он чувствовал себя счастливым. У него было все необходимое.

– Кто тут только не проходил! Красные, зеленые, белые, – рассказывал старик. – Никто у меня ничего не отобрал. Правда, особо и нечего брать. Кроме того, людям нравится меня слушать, и пока они слушают, то забывают о том, что хотели что-то отнять. – И он захихикал, отпивая горячий чай из огромного блюдца.

Старик уже какое-то время не получал жалованья, но по-прежнему с удовольствием выполнял свои обязанности стрелочника: обслуживал свой участок железнодорожного полотна, словно ничего не случилось. Подобно многим одиноким людям, он преклонялся перед природой и проявлял абсолютное равнодушие к социально-политическим проблемам. Революция прошла мимо него, как парад проходит мимо человека, занявшего удачное место на трибуне. Она оставила его равнодушным, но доставила огромное удовольствие.

Неожиданно до наших ушей донеслось пение, громкие голоса, топот копыт и скрип телег. Подхватив винтовки, мы посмотрели в окно.

Старик открыл дверь и встал на пороге.

– Это еще что такое? – воскликнул он.

Через маленькое пыльное окошко было не разглядеть, что происходит на улице, и мы подошли к двери, не выпуская из рук винтовок.

– Не волнуйтесь, братья. Это обычные люди. Среди них женщины, лица духовного звания. Но я все-таки не понимаю, что все это значит?

– Не знаю, – ответил я, – но очень напоминает странствующий женский монастырь.

Теперь мы уже могли получить полное представление о приближающейся процессии. По дороге ехали шесть телег. Первая уже остановилась у домика стрелочника. В ней сидели два красноармейца, рядовые пехотинцы, и две девушки. Солдаты вскочили и, не слезая с телеги, стали показывать жестами, чтобы остальные телеги следовали дальше. Но, несмотря на крики и жесты солдат, следующая за ними телега тоже остановилась. На землю спрыгнул худенький, выглядевший довольно жалко еврейский юноша с покрасневшим носом. На вид ему было лет восемнадцать. Он был в штатском, но весь обвешан оружием. Непонятно, как его тщедушное тело выдерживало вес винтовки, револьверов и патронташа. Срывающимся фальцетом юноша приказал остановиться остальным телегам, в которых сидели две пожилые монахини, православный священник и шестнадцать девушек в форменных платьях церковноприходской школы – в общем, весьма необычная компания.

– Смотрите… смотрите, – захихикал старик. – Это что-то новенькое.

Мы оставили винтовки в доме и вышли на порог.

Солдаты слезли с телеги и стали помогать спуститься на землю двум хихикающим девушкам. Юноша-еврей стремительно бросился к ним и начал весьма энергично возражать. Солдаты, громко разговаривая и смеясь, не обращали на него никакого внимания. Худенький юноша, словно молодой петушок, набрасывался на здоровых солдат и выкрикивал: