Хорошие люди - Евгений Емельянов

— Случайность, — сказал Станислав.

— Мне не надо таких случайностей. Я хочу быть спокойна за свою дочь.

Больше Станислав не знал, о чем спрашивать гостью. На смену радости, которая захлестнула его в первое мгновение, пришла скованность.

— Как твои… зубы? — поинтересовалась Людмила.

— Нормально.

— А рука?

— И рука.

— Я очень рада… Я тот раз очень испугалась, думала, что у тебя это останется навсегда… Извини, меня, Стасик, ладно?

— Я давно забыл.

— Зато я не могу забыть. Как вспомню — так прямо злая становлюсь! А ты где работаешь?

— В деревообработке.

— Наверно, начальник уже?

— Такой же, как и был. Бригадир.

— Все равно начальник… А помнишь, как ты уезжал в Учкент?

— Помню.

— А помнишь…

Они пили кофе и вспоминали ушедшие дни и совместную жизнь. Когда-то Вениамин утверждал, что человек всегда грустит по прошлому; Вениамин предсказал, что настанет время — и Станислав будет грустить по армии, по армейской службе. Так оно и вышло. Станиславу хотелось сейчас снова вернуть те годы, когда он был всего лишь рядовым солдатом и мог по выходным ездить к Людмиле в гости. Иногда даже катастрофы, случившиеся с нами в прошлом, начинают казаться в наших воспоминаниях смешными происшествиями, в которых не мешало бы снова принять участие, потому что случились они в прекрасной и ушедшей юности…

Людмила вспомнила о пожаре, во время которого она впервые увидела Станислава, а Станислав почувствовал грусть и желание вернуть этот день. И чтобы пожар был, и чтобы снова чей-то голос — а это был голос Людмилы — крикнул ему: «Солдат, спасите ребенка!»

— А потом я тебя встретила, когда ты ел мороженое в кафе. Мне сначала показалось странным, что солдат любит мороженое… Потом я смотрю, а это, оказывается, тот самый солдатни, который тогда на пожаре… Ну и…

Словно и не было этих долгих лет разлуки. Людмила осталась такой же красивой, веселой и разговорчивой. Станислав любовался ее улыбкой, наслаждался ее голосом, смотрел ей в глаза и знал, что и Людмила испытывает примерно те же самые чувства.

— Сказать тебе секрет? — спросила она.

— Скажи.

— Я очень, очень, очень жалею, что мы с тобой разошлись. Честное слово, Стасик! — Она покраснела. — Только ты ничего не подумай, ладно?

— Чего я должен думать?..

— Дильдор Аскаровна правильно мне говорила: дура ты… Она, правда, не так говорила, но все равно… А почему ты не женился?

— Нет подходящей невесты.

— В Ташкенте-то? Да тут на одном Текстильном такие девчонки!..

— То — девчонки…

Людмила снова повела взглядом по комнате:

— Значит, так и живешь?

— Так и живу.

— А помнишь…

Наверно, она хотела снова уйти в воспоминания, но вспоминать было больше нечего. Да и настроение у обоих изменилось. И Людмила, и Станислав поняли вдруг, что встреча подошла к концу, что Людмиле пора уходить. В комнату то и дело заглядывали. Пришла дежурная; попросила для чего-то ключ.

— Пожалуй, мне пора, — сказала Людмила, вставая и непонятно улыбаясь. — Проведала — и ладно.

— Я тебя провожу.

— Не нужно. Я Ташкент знаю.

— Все равно.

Они ехали трамваем до Саперной площади, болтали о пустяках и были более далеки один от другого, чем полчаса тому назад.

— Обязательно передай привет Оле и Дильдор Аскаровне.

— Конечно!

На Саперной Людмиле надо было пересесть на одиннадцатый номер. Они долго стояли на остановке — трамвая не было. В полусумраке лицо Людмилы было более юным и более родным. В самый последний момент, когда Людмила вошла в вагон, она сказала фразу, удивившую Станислава:

— А Костю снова забрали!

Трамвай дернулся и поехал.

— Стасик, до свидания!..

Костю снова забрали!

Значит, Люда опять одна?

Станислав продолжал стоять на остановке, переживая мгновенно вспыхнувшее в душе чувство жалости. Значит, Людмила снова одинока! Неужели в этом мире нет счастливых людей? Жалость стала еще больнее, когда Станислав остался один у себя в комнате общежития; он мысленно вернулся в годы совместной жизни с Людмилой, начал раскладывать по полочкам ее и свои поступки, пытался даже ответить на вопрос, почему у него с Людмилой не было своих детей. Возможно, если бы в те времена у Оленьки Обуховой появилась маленькая сестренка или братишка… если бы союз Людмилы и Станислава был закреплен подобным образом, стала бы Людмила поддерживать связь со своим «рецидивистом»? И пошла бы она на тот разрыв со Станиславом, который произошел?

И вот — Людмила снова одна.

Станислав не знал, надолго ли «забрали» Костю, но решил: видимо, надолго, иначе Людмила не стала бы об этом упоминать.

Мелькнула мысль и о том, что Людмила может прийти еще — ведь она в Ташкенте.

Но этого не случилось — ни через день, ни через два. Станислав поехал однажды в район Текстильного комбината, хоть и не мог бы сказать, зачем он это делает. Он долго стоял на конечной остановке и ждал, что Людмила вот-вот появится здесь, закончив свои дела на комбинате. Но — безрезультатно. Много раз порывался Станислав уйти, уехать вон с тем трамваем… или с этим вот… Но — оставался на месте. Все ему казалось, что Людмила вот-вот придет, что она появится на остановке именно в тот момент, когда трамвай увезет Станислава отсюда.

Станислав понял, что Людмила Обухова по-прежнему дорога ему. Поначалу он решил, что такое чувство появилось под впечатлением неожиданной встречи и что оно пройдет, как только Людмилы не станет рядом. Но — нет: Людмила по-настоящему дорога ему, как бывает дорог сердцу родной человек. Он осознал это в последние после встречи дни и, возможно, его желание увидеть свою бывшую жену родилось благодаря именно этой осознанности. И когда Станиславу не удалась его попытка встретить Людмилу на конечной остановке, он вновь обвинил себя в суетности. «У Людмилы есть муж, который рано или поздно вернется… Как это уже было однажды… Не суетись! Людмила — чужая жена, по-настоящему чужая…»

Еще он говорил себе: по-моему, ты не хочешь снова жениться на этой женщине, правда? Она тебе дорога, но ведь ты хорошо понимаешь, что пожара не повторить.

И все-таки, пока не истекли десять дней после того, как Людмила побывала у него в общежитии, Станислав надеялся на новую встречу с ней. Десять дней — это был срок пребывания Людмилы в Ташкенте. А ведь Станислав не знал, когда Людмила навестила его — в первый день своей командировки или в последний?

И когда Станислав потерял надежду на новую встречу с Людмилой; когда спокойная и «неподвижная» его жизнь вошла в свое обычное русло, он нет-нет, да и стал задумываться над тем, была ли у Людмилы какая-нибудь конкретная цель, когда она произнесла фразу о том, что «Костю снова забрали». Станислав одернул себя: это недостойная мысль! Мало ли кто и о чем думает? Тем не менее, такая мысль возвращалась снова и снова, чтобы смутить вахтоминский покой. А что, если Людмила по-настоящему одинока? Что, если в ее жизни наступил период, когда под ногами не осталось тверди, а есть колыхающаяся поверхность, на которой даже стоять невозможно?

«Молчи!» — приказал себе Станислав Вахтомин.

Ты должен понимать, что, как бы ни было сейчас Людмиле плохо, ты не сможешь заменить ей мужа на то время, пока ее Костя сидит в тюрьме. С тобой однажды случилось такое: ты заменил.

В том же году в декабре в Ташкенте появился новый гость. Это был Вениамин Барабанов. Как в свое время и Людмила, Вениамин пришел в общежитие строителей под вечер, открыл дверь и, увидев валяющегося на койке друга, крикнул:

— Подъем! — Станислав не успел возмутиться, не успел встать на ноги, как Вениамин шагнул в комнату и добавил тем же веселым голосом: — Дрыхнешь, Стас? В такой день? Здравствуй!

— Привет! Ты меня испугал… Откуда ты свалился?

— С неба.

— В командировку?

— И притом в длительную.

— Обмен опытом?

— В одностороннем порядке. Будут учить меня. Мне пока отдавать нечего.

— Какие-нибудь курсы? — поинтересовался Станислав.

— Курсы, да не какие-нибудь, а ВЭПЭША. Слышал о такой организации?

— Все-таки курсы, хоть и высшие, — настойчиво повторил Станислав. — Я почему-то думал, что ты сбежишь с партийной работы.

— Чушь. — Вениамин сел на стул и закинул ногу на ногу. — Я тебе, кажется, писал, что значит для меня эта работа…

— Курсы заочные?

— Да… А ты все шатаешься по общежитиям? Не надоело?

— Надоело, а что делать? Надо же где-то жить.

— Остался бы тогда в Учкенте, я бы тебе показал, как надо жить.

— А, ну, в этом смысле я и сам знаю, как надо жить. Я не белоручка.

— Что ты имеешь в виду?

— В смысле заработка… и так далее.

— Ошибаешься. Я имею в виду, что в Учкенте тебе пришлось бы вкалывать с полной отдачей.